БИЧ и ЧИФ

Не пройдет и полгода, как я возвращусь,
Чтобы снова уйти на полгода….
Из песни Высоцкого: «Корабли постоят и ложатся на курс»

БИЧ и ЧИФ. (Рыбацкие байки старого капитана).

Предисловие.
Посвящается памяти моих наставников и учителей - простых тружеников моря, щедро приложивших силы, знания и умение для воспитания из послевоенной шпаны – безотцовщины просто-напросто достойного человека. Это были люди, старавшиеся хорошо делать свою работу по обеспечению страны дешёвым белком, а детей рыбьим жиром. На этих дарах океана было вскормлено три поколения страны, которые вскоре удивят мир своими достижениями в технике, науке и культуре. Океаническое рыболовство дало рыбы стране столько, что из-за дешевизны, та порою не умещалась на столе потребителя и её подчас скармливали скоту и пушному зверю.
Это было время, когда корабли случались деревянными, но люди, плавающие на них, были не из мякины сделаны. Рядом с ними зачастую находились и "братья наши меньшие". Об одном из них, по кличке Бич, и о людях из его окружения - "пахарях моря", мой невыдуманный рассказ.


БИЧ.

Четыре лапы ступают вослед...
(Редьярд Киплинг)

В переносном смысле и при переводе с английского бич это моряк, отставший от судна, либо списанный с него по какой-либо причине, а порой и вовсе без неё. Мало кто из рыбаков Литовской атлантической сельдяной экспедиции мог твердо поручиться, что с ним не приключится такая оказия, и он не окажется на биче. Очевидно поэтому на любом пребывающем в порту траулере, бичу традиционно был обеспечен ночлег и скромное судовое питание по береговой норме. Если рыбак оказывался на биче по уважительной причине, его не обижала и контора, гарантируя выплату 75 % берегового оклада. На эти "бабки" здорово не разгонишься, их хватало лишь на парочку хороших заходов в Клайпедский припортовой ресторан известный под прозвищем "Ржавая вилка". Здесь серьёзного бича всегда привечали, будучи в твёрдой уверенности, что отпущенное ему в кредит окупиться сторицей по возвращению рыбака из экспедиции.
В тот, 1952 год, я ещё протирал штаны за партой Клайпедского мореходного училища, совершенствуя знания, полученные в школе юнг. Поэтому одиссею судового пса по кличке Бич я изначально узнал по отрывочным рассказам старожилов Управления сельдяного лова. А как, и «откуда пошла, есть, и начинала быть» щенячья жизнь со звучной закордонной кличкой – Бич, так и осталось неизвестно, канув в потемках сознания первооткрывателей атлантических экспедиций. Родословная щенка была неизвестна даже ветерану и "историографу" Литовского Управления сельдяного лова – Перегудову Борису Михайловичу. По крайней мере, так утверждал он сам - бывший юнга российского Добровольного флота, переживший три русских революции, красный и белый террор, НЭП, электрофикацию, коллективизацию, индустриализацию и Великую Отечественную войну. Трудно перечислить в каких только морях ни плавал Борис Михалыч, в каких только экзотических портах он ни побывал, и под какими только флагами мира он ни ходил. Таверны, гашиш, гейши, ямайские и кубинские ромы, кальян, финики и рикши всё это перемешалось в его воспоминаниях и будоражило наше юношеское воображение. До зрелых лет в привычке Бориса Михалыча не пропало стремление находиться на острие событий, связанных с ростом и восстановлением в стране морского и промыслового флота. На паях с японскими рыбаками в АКО – Акционерном Камчатском обществе - ловил Михалыч сельдь иваси и дальневосточных крабов. Потом в составе знаменитого на всю страну ЭПРОНА занесло его на поиски золотого клада с «Черного Принца». Экспедиция Подводных Работ Особого Назначения первоначально предназначалась для поиска и подъёма золота, с английского фрегата "Чёрный принц". Фрегат затонул у самого входа в Балаклавскую бухту при неожиданно сорвавшемся шторме 1854 года. По слухам там, на сто метровой глубине вместе с обломками «Чёрного Принца» осталась годичное жалование оккупационной армии англичан в несколько миллионов золотых фунтов стерлингов. Не мог Б. М. не откликнуться и на романтичный призыв времени и расставшись с ЭПРОН ом, быстренько рванул он на противоположный край страны. Здесь вместе со студентами морского техникума, выросшими до нынешних руководителей Управления сельдяного лова, Б. М. осваивал судоходные дороги в паковых льдах Северного морского пути. Всю Отечественную войну Борис Михалыч ходил в ленд-лизовских атлантических караванах, и изрядно наловчился там заделывать пробоины и тушить судовые пожары от зажигательных бомб люфтваффе. После войны он совершает на номерном китобойце рейс в Антарктику и с возвращением успевает попасть в первооткрыватели Атлантической сельдяной экспедиции. Калининградским рыбакам Б. М. известен как боцман шхуны "Юпитер". Целую серию парусно-моторных шхун финской постройки Калининградские рыбаки планировали использовать в Атлантической сельдяной экспедиции как плавучие базы обслуживающие промысловые сейнеры. Однако ни шхуны, ни сейнеры не выдержали буйства Северной Атлантики, а некомпетентный замысел руководства первой экспедиции оказался обречённым на неудачу. Самый заурядный Атлантический шторм выбросил на рифы южного побережья Исландии неповоротливую шхуну вместе со своим слабосильным мотором. Экипаж шхуны «Юпитер» был спасён благодаря самоотверженности боцмана Перегудова. С бухтой каната Михалыч вплавь добрался до берега, чтобы построить канатную дорогу между гибнущим судном и скалистым берегом. Три часа в мокрой одежде, на океанском сквозняке, трудился Борис Михайлович. Он жестоко застудился. Долго болел и лечился по санаториям. Но снова рвался в море. Медицина стояла насмерть, не выпуская его дальше портового рейда. Руководство подобрало для него работу, если и не на морских просторах, но всё же "у моря". Так он стал боцманом и парусных дел мастером на одной из трёх парусно-моторных шхун принадлежащих Клайпедскому Управлению сельдяного лова. Баркентина "Штиль" и её боцман оставались "не у дел" лишь на зиму, когда уходили на классные занятия практиканты - первокурсники местной мореходки. Зато с началом летней практики вокруг боцмана мельтешила пацанва, с которой он проводил время за парусными и такелажными работами. Будущие гардемарины заслушивались байками, на которые был горазд Михалыч. А повидал он немало и был в курсе многих знаменательных событий, отгремевших на родном флоте. Талант рассказчика был у него от Бога. Любил боцман расцветить и приукрасить свои байки и даже приврать малость, «для лучшего складу и интереса для». Именно от Михалыча услышал я занятный рассказ об одиссее судового пса по кличке Бич, и задался целью пересказать, что из него запомнилось, сопроводив давние события собственными впечатлениями по поводу быта и условий жизни рыбацкого люда из окружения Бича.

Глубокая осень 1952 года у побережья Исландии была на редкость благодатной. Погода, даже по Средиземноморским меркам, стояла курортная, впору - бархатный сезон на побережье Адриатики. Сельдь пёрла табунами и прямо в сети! Уловы были знатными и стабильными, до полутоны, а то и боле на сетку. Под живым жваком рыбы и острый глаз не увидит даже ячею сети. На радио летучках, капитаны такие уловы на собственном жаргоне звали "шубой". Если удавалось выбрать такую "шубу" из сотни дрифтерных сетей, траулер за фартовый дрейф забивал оба грузовых трюма бочками сельди, и сверх того заставлял ими всю главную палубу, да ещё оставалось и чем поделиться с товарищами. Рыбаки измотанные круглосуточной выборкой улова даже во сне повторяли механически заученные движения, дёргаясь руками, как бы вытряхивая из сети рыбу. Я всегда поражался выносливости и неприхотливости своих соотечественников. Особенно наглядно выглядели они при сравнениях с иностранными работниками, за которыми довелось понаблюдать при грузовых операциях в заграничных портах. В обязательные, но короткие перерывы в работе докеров, в так называемые "кофе-таймы", не раз удавалось мне сойтись ближе с иноземным пролетариатом.
-Пленти, пленти ворк!,- сидя на люковом закрытии и запивая пуддинг горячим кофе,- много, много работы!,- жаловались на тяжёлый труд английские докеры.
-Муча, муча трабаха!- закатывая глаза, и делая глоток сухого вина после каждой фразы, то же самое вторили им испанские коллеги.
Подобное наблюдалось в разнеженной демократией и трейд - юнионами Европе, а о заморочках с грузчиками в африканских портах, вообще невозможно вспомнить без трепета и содрогания.
Зато от наших многонациональных кадров, жалоб на чрезмерное обилие работы при знатных уловах, ни разу не довелось услышать. Наоборот, богатые уловы у наших рыбаков вызывали неподдельный энтузиазм и подъём духа. Фартовые уловы тащили из-за борта с песней. Хорошо помогала держать рабочий темп традиционная "дубинушка", глушившая даже дикий гогот бакланов, не сумевших поделить рыбу, выпавшую из сетей, и устилающую поверхность моря в пределах видимости глаза.
Чтобы не терять времени на переодевание непростой рыбацкой амуниции, при знатном улове, команда на обед и ужин в столовую не ходила. Оно и понятно. На традиционный ватный костюм, рыбаки напяливали, считавшиеся непромокаемыми, рокон и буксы из пропитанного горячей олифой гремящего как жесть брезента. Потом на нитяные перчатки надевались перчатки из резины, и всё это аккуратно забинтовывалось на запястьях. С зюйдвесткой на голове получался, только без маски, почти космический скафандр! Чтобы обрядиться в наш рыбацкий костюм времени затрачивалось не меньше, чем у средневекового рыцаря на облачение в боевые доспехи. Поэтому мы предпочитали перекусывать тут же на палубе, не раздеваясь и стоя по колено в трепещущемся, ещё живом серебре сельди. Судовой юнга в порядке живой очереди засовывал каждому рот бутерброд «с чем Бог послал», а повар носик полуведёрного чайника с обжигающим кофе. Тем, кто уже причастился кофе, юнга сухими пальцами вставлял в зубы дымящуюся папироску "Беломорканал" ленинградской фабрики имени Урицкого. Сигареты для употребления на палубе траулера не годились, они сразу же расползались от первой же капли из рыбацкого носа.
К исходу дня, к сумеркам наступал переломный момент, когда уставшему экипажу необходимо было обрести второе дыхание. Опытные и заботливые капитаны интуитивно улавливали наступление такого момента, и по судовой трансляции объявлялся "КВАС – ТАЙМ", то есть время испить судового кваса.
От кваса, который заделывал судовой кок на СРТ-4425 я и сейчас бы не отказался, и не променял его на бутылку фирменного Пильзенского пива. Наш кок называл его "Сааремааским квасом". Ингредиенты и секрет своего творчества он бережно хранил и унес с собой, сходя на берег в конце рейса. Заготавливался и хранился этот «квас» в сверкающей белизной берёзовой в сто двадцать литров бочке, любовно и собственноручно подготовленной рыбным мастером. До полного созревания «квас» хранился в тепле камбуза за спиной у кока как минимум две недели. Выхаживался напиток до крепости не менее десяти-двенадцати градусов и после парочки кружек подобного допинга экипаж на глазах оживал и, как правило, его снова потянет на вокал.
Доводилось мне испробовать "кваса" и на других траулерах. Но, "фирма" оказалась явно не та! Самая заурядная брага, отдающая сивухой! За самодеятельность с подобным "квасом" партийный комитет Управления привлекал капитанов к строгой ответственности. При возвращении в родной порт, первым вопросом к капитану со стороны работников парткома был "квасный вопрос", протекающий традиционно в таком ключе:- Допускали ли вы изготовление браги на судне?
- Какой браги?- удивлялся, крепко обиженный капитан. - У нас если и готовили, то только квас на натуральной магазинной мальтозе, да и квас получался так себе.
- Ну, тогда давайте проверим накладные по приходу сахара на судно,- настырничал партком - вот и определим ваш моральный облик, дорогой товарищ капитан.
Этим моральным обликом советского моряка за границей, партийные ханжи вконец заколебали капитанов. О моральном облике нам талдонили на всех сборищах и, порой, совсем не к месту. Лучше попробовали бы сами одеть пропитанные олифой рокон и буксы и высидеть в кресле своего кабинета, не снимая их до конца рабочего дня. А уж после, не смыв ароматов, под прозванием "в здоровом теле - тяжёлый дух", завалиться домой и поговорить с женой об облике моряка за границей.
Для рыбака банный день- праздник, устраиваемый в лучшем случае, раз в десять дней. Пресная вода на промысле была дефицитом, привозной, закупленной за инвалюту в ближайшем зарубежном государстве, и поставлялась она нерегулярно и нормировано.
Бич на свой собачий нюх и напрочь не переносил застарелый людской запах пота и нестиранных портянок, поэтому жилые помещения без нужды не посещал, а обитал на свежем воздухе на шлюпочной палубе, рядом с загоном для двух судовых хрюшек. Таковы были быт и окружение у проводившего очередную полугодовую экспедицию в Атлантическом океане, судового псины с истинно флотским именем – БИЧ.
Погода и промысловая обстановка в том рейсе были на редкость благоприятны для Бича и команды траулера. Это был их последний дрейф с сетями, выбрав которые и сдав на плавбазу палубный груз, они должны были сняться в родной порт со значительным перевыполнением плана добычи, и, следовательно, с достойным всех лишений экипажа заработком!
Бич улавливал приподнятое настроение команды, но ничего не мог с собой поделать. Смутное предчувствие надвигающейся беды бередило собачье сердце и его потянуло на люди. Он совершил то, чего не делал никогда, запросился в рулевую рубку. От охватившей его необъяснимой тоски он искал защиты у человека. Вахтенный штурман потрепал Бича по холке.
- Не грусти Бич, закончим выборку сетей, примем на плавбазе водичку, заодно искупаем и тебя, и досрочно снимемся в родной порт. Там барышни тебя, небось, ждут не дождутся. Да боюсь, не узнают. Ишь, какой гладкий стал! Сам видишь, какой нам под конец рейса фарт подвалил!
Обалдевший от фарта капитан и его команда напрочь забыли чему их учили незабвенной памяти преподаватели морского дела. «Судном, грузом, здоровьем и жизнью экипажа, ты вправе рисковать лишь в случаях необходимости спасения другой человеческой жизни, и то, лишь при уверенности в своих возможностях оказать реальную помощь терпящему бедствие.»
«…- Ни одна тонна рыбы не должна быть выловлена с нарушением требований, обеспечивающих безопасность мореплавания и сохранность жизни людей на море…»- распорядится и в своём несколько запоздавшем приказе министр рыбной промышленности.
Обычно, никто из промысловиков в дополнение к полным трюмам не отказывал себе в удовольствии принять на палубу ещё десяток - полтора десятка тонн сельди, если это позволяла грузовая марка. Судовой документ: "Информация капитану об остойчивости судна" вполне допускает такой вариант загрузки. А практически всё это выглядит одним рядом бочек с сельдью поставленных "на попа" на главной палубе. Остойчивости судна такая загрузка не повредит, а даже принесёт благо. Исчезнет резкая и изнурительная качка, и она станет плавной и размеренной как на круизном лайнере.
Главное условие чтобы при положительной остойчивости судна, не была утоплена грузовая марка, намертво закрепленная на сварке к борту судна. Марка блюдёт минимальную высоту надводного борта судна при плавании и в неспокойном районе земного шара. Она так и называется – "Зимняя грузовая марка для района Северной Атлантики" или ЗСА. Приняв поверху одного, ещё второй ряд бочек, и только по собственной жадности утопив марку ЗСА, понадеявшиеся на авось капитаны, подписали приговоры своим судам.
Хотя синоптики плавбазы "Тунгус" и проморгали надвигающийся шторм, просто невозможно утверждать, что он с подленькой неожиданностью свалился, как снег на голову. На его приближение указывали верные местные признаки: рванные облака на западе горизонта и усиливающаяся мертвая зыбь. Да и барометр показывал полную потерю потенции. Стрелка его свалилась вниз, и по аналогии с часовым циферблатом, показывала на половину шестого. Сила ветра нарастала постепенно и лишь к ночи достигла мощи шторма. А он и не был экстремальным, подобные шторма случаются над Атлантикой даже в летнее время, а зимой частенько дуют целую неделю, порой по два-три, а то и более раза на месяц.
Не на всех траулерах успели убрать улов с палубы в бочки. У тех, кто припозднился, незатаренную сельдь с палубы волна быстренько смыла за борт, и они как облегчившиеся после обжорства утята начали весело выгребать носом против волны и штормового ветра.
Хуже дела обстояли у траулеров, заставивших палубу бочками с засоленной рыбой. Совсем нехорошо у тех, кто установил два ряда бочек и перегрузил этим своё судно. Такой траулер плохо всходил на волну и черпал воду на палубу через притопленные, низкие борта. Вкатившаяся на палубу, волна крушит всё, что попадет ей "под руки". Благо, если разбив все бочки и смыв клёпку от бочек вместе с рыбой она, освободит траулер от "лишнего груза" и вернет ему прежние мореходные качества. Однако трем траулерам основательно не повезло. Не все бочки убрала волна с палубы, часть их бешено подпрыгивая продолжала скакать с борта на борт, круша всё на своём пути, не щадя люков закрывающих трюма.
Один из таких невезучих траулеров принадлежал нашей литовской флотилии. На нём разбушевавшимися бочками разбило люковое закрытие и первый трюм "под завязку" залило морской водой. Судно стало зарываться носом в десяти метровые волны и плохо управлялось. Поняв, что дело "пахнет керосином", капитан дал сигнал бедствия. На аварийном траулере команда собралась на шлюпочной палубе и в рулевой рубке. Все были одеты в спасательные пробковые жилеты, хотя никакой надежды на спасение в такую погоду жилеты и не могли дать. Оказавшийся за бортом человек погибнет от переохлаждения меньше, чем за полчаса. Нашёлся запасной спасательный жилет и для собаки. Бич воспринял одетый на себя жилет как нечто должное и приравнивающее цену его собачей жизни к цене жизни полноправного члена экипажа траулера.
Подошедшие суда осветили прожекторами аварийное судно, удерживались около него, но ничем помочь не могли, кроме передачи по радио очередного доброго совета его капитану.
В те годы рыбаки ещё не ведали о всепогодных надувных спасательных плотах и прочих полезных изобретениях научно- технической революции. Пригодных средств, для снятия людей в штормовую погоду в те годы просто не существовало.
В кромешной тьме, когда бешеный ветер несет морскую воду, сорванную с верхушек волн, прямо в глаза не то, что пригоршнями, а прямо как из ведра, когда твой траулер еле-еле выгребает против волны и ветра своими маломощными тремястами лошадиными силёнками, спасательная операция кажется безумием.
Она и в настоящее время, не всегда под силу даже для современного спасателя- профессионала на специальном судне. Об этом, вероятно, даже и не думал капитан траулера - СРТ- 450 В. И. Михасько. Он просто не мог допустить, чтобы вот так, не за понюх табака, на его глазах погибли двадцать семь его товарищей. Так видимо повелось на белом свете:- каков капитан, таков и экипаж судна. На СРТ-450 все были единодушны и разделяли убеждения своего капитана, взращенные в лучших традициях российского флота:
- Погибай сам, но товарища выручай!
Повторюсь, никаких пригодных спасательных средств у СРТ- 450, как и у, слетевшихся на выручку сотоварищей, не было. Поэтому капитан Михасько предпринял беспрецедентный в морской практике метод снятия людей с гибнущего судна. Искусно маневрируя, он подвёл нос своего судна к корме терпящего бедствие траулера и удерживал между ними минимально возможное расстояние. Временами на волне суда сближались настолько, что избежать навалов судов и скрежета деформированного металла было невозможно. Когда корма терпящего бедствие траулера вздымалась на волне над вдрызг расплющенным носом СТР–450, на его полубак прыгали люди. На брашпиль, шпиль и выступающие стальные конструкции были уложены все судовые матрацы, а поверху надувных буёв наброшена куча мокрых рыболовных сетей. Над ними от борта до борта, как батут в цирке, растянули брезентовое полотно. Тех, у кого не хватало духа прыгнуть в неизвестность, хватал в охапку верзила - повар и метко забрасывал на нос СРТ-450. Последним он забросил Бича, а затем лишь сиганул сам.
Удивительное и не вполне необъяснимое происходило дальше. За гибнущим траулером продолжали наблюдать литовские суда. По их докладу серый атлантический рассвет застал на плаву полностью покинутое и агонизирующее судно. Траулер явно не хотел умирать. Через его борта перекатывались валы, и тогда на виду оставались лишь одна кормовая надстройка и мачты. Но, спустя какое-то время судно опять вставало, как поднимается на четвереньки смертельно раненный, но борющийся за жизнь человек, и отряхивалось от скатывающейся с него воды, чтобы снова упасть между валами. И совсем как человек, уставший бороться за жизнь, траулер, выдохнув воздух, ушёл на дно с вдрызг развороченной кормой вверх. Это произошло тогда, когда, казалось, возникла реальность спасения судна, так как стих ветер и улеглись дикие океанские валы. Тут ещё и ещё раз хочется отдать дань уважения удивительной жизнестойкости среднего рыболовного траулера - СРТ, или как называли его «родители»- немецкие корабелы - Североморского логгера.

ЧИФ.
Рассказ Бориса Михайловича поразил мое юношеское воображение. Мне очень хотелось, но так и не удалось сойтись поближе с легендарным капитаном, хотя и долго ходил по его пятам в конторе, удивляясь заурядной внешности Михасько.
- Мужик, как мужик. Не знал бы, и не подумал, что он способен на такое! А чтобы так, запросто подойти и пожать его руку, духу не хватало. Был я очень молодым, скромным и сознавал сам, что далеко не по возрасту и опыту занимаю должность старшего помощника капитана парусно-моторной шхуны "Штиль", сестричке знаменитой учебной баркентины Таллинского мореходного училища – "Вега".
На "Штиль" я попал вовсе не по доброй воле, а явно по велению господина случая, а быть может и самого Провидения. По окончанию курса мореходки был я направлен старшим помощником к одному из известных капитанов-промысловиков Маркову С. П. на заканчивающий ремонт и готовящийся в рейс СРТ-620. С юношеским энтузиазмом занялся я подготовкой СРТ-620 к выходу в сельдяную экспедицию к побережью Исландии. А наш капитан, как и полагается именитым промысловикам, неизвестно где пропадал днём, а по вечерам "справлял отходную" с друзьями в Клайпедском элитном ресторане "Виктория". Я уже в полной мере и в достатке, успел ознакомиться с экипажем и траулером, но капитану ещё не имел чести быть представленным. На пятые сутки моего самостийного правления судовой службой траулера, во время завтрака по салону пронёсся шёпот.
- Капитан прибыли на судно...
Молча проследовав к раздаточному окну камбуза, капитан осведомился:- Что у нас сегодня на завтрак?
- Каша манная и чай к булке с маслом, бодро отрепетовал кок.
- Кашка манная, кашка овсяная, я заучил это как стихотворение,- обронил капитан, покидая судно.
Снова довелось мне повидать своего капитана спустя парочку дней. Последние денёчки СРТ-620 выстаивал у причала судоремонтного завода. В его днище уже были врезаны вибраторы новенького рыбопоискового эхолота. С нетерпением, со дня на день мы ждали окончания монтажа прибора. Пригрело солнышко и наладилось весеннее утро. Стайка нарядных студенток педагогического института прибыла на экскурсию с целью ознакомления с героическим бытом тружеников моря. Каждой барышне, спускающейся на палубу траулера, я вежливо подавал руку. К моему конфузу нежданно - негаданно на палубе возник капитан. Был он небрит, в неглиже и явно с ночного будуна. Из рваной галоши торчал большой палец босой ноги. Кроме застиранных кальсон с поворозками, завязанными кокетливыми бантиками, и такой же посеревшей от небрежной стирки рубахи на нем больше ничего не было. Заприметив на причале мастеров - монтажников, капитан во всё похмельное горло поинтересовался:- когда, наконец, будет сдан ему в работе эхолот?
Заводских мастеров врасплох не застанешь, у них всегда ответ наготове:- Вот, если сегодня монтажный провод завезут, то завтра и будете прибор в работе принимать. Будем надеяться, что нынче к вечеру и завезут.
- Надеяться, надеяться. Я, тоже на свою задницу понадеялся, хотел пукнуть, да в штаны нас...л! А вы говорите надеяться!- подытожил ситуацию капитан.
- Ой, кто это? Залепетали в переполохе воспитатели юного, доброго, вечного. А я и сам оказался в прострации и от растерянности, не нашёл, что сказать. Лучше было бы соврать, придумав примерно такое:- боцман, мол это! Какой с него спрос, совсем огрубел на палубных работах! А я по наивности и в растерянности брякнул правду матку:- это вам, девоньки, не хухры - мухры, а капитан третьего ранга в отставке, а нынче заслуженный промысловый капитан товарищ Марков. Желание глубже знакомиться с бытом и геройскими трудовыми буднями рыбаков океанического лова тут же пропало и с палубы барышень, как ветром сдуло.
Видимо у капитана СРТ-620 истощились валютные запасы и он остался ночевать на судне. Моя догадка подтвердилась на следующую ночь, когда растолкал меня вахтенный матрос с докладом:- Товарищ старпом, беда. Поросёночка приказано зажарить!
И вправду. По палубе ботдека бродят выпущенные из загона поросята, а за ними с занесёнными наизготовку шкерочными ножами крадутся жуткие тени. Замыкает злодеев моторист с поднятой над головой кувалдой. На вельботе расположился сам капитан и оттуда руководит действиями криминальной группы килеров - самоучек:- Кувалдой, да кувалдой по темечку, а потом ножом по горлу,- как опытный пахан, давал наводку киллерам капитан.
Толи моторист промахнулся, толи поросенок дёрнулся, почуяв неладное, и кувалда угодила где-то у колечка хвоста. Стараясь перекричать поросячий визг, пытался я уговорить сбредившего, от беспрерывного перебора, гурмана совладеть с идеей фикс – устроить закуску из запечённого поросёночка. Слушать меня не желали. А чтобы я угомонился и не возникал более, капитан лишил меня всех уставных полномочий и, отстранив от должности, потребовал немедленно покинуть вверенное ему судно. Исполнить это указание было не под силу, так как стояли мы на якоре в группе судов на внутреннем рейде рыбного порта, а катер будет развозить экипажи лишь с началом рабочего дня. Добираться вплавь до берега я не собирался, а поступил мудро, уединившись в каюте старпома.
Утром всему флоту, и в конторе было уже известно о Вальпургиевой ночи на борту СРТ-620. У нашего борта столпились шлюпки, а в них бездельники с соседних судов обгладывали поросячьи остатки. Меня в приказном порядке сдернули на берег и затаскали по кабинетам Управления:- «где капитан, где поросёнок, где твоя и капитана объяснительные? Расскажи подробности!»
Бывалые капитаны из службы мореплавания, на своём веку повидавшие и не такое, меня утешили:- "Шагай на судно, занимайся делами и готовь траулер к рейсу. А с Марковым и не такое случалось. Побузит малость, а проспавшись, каяться и извиняться будет. Трезвый он милейшей души человек. Да и рыбак он знатный, будет тебе от кого рыбацкого опыта поднабраться". Опытные «флотоводцы» из службы мореплавания помогли мне написать «Правильную объяснительную записку», с печальным для поросёнка концом. - Дескать, в ведро с отходами пищи, служившими кормом для поросят, невзначай попала вилка из нержавеющей стали. Поросёнок вилку по недоразумению и собственной глупости заглотил. Не ожидая смертельного исхода, исходя из милосердия, поросёнка умертвили, и пустили на коллективное питание. Прошу списать с подотчёта судна:
Поросенка - 1 шт.
вилку из нержавейки - 1 шт.
В бухгалтерии похмыкали, но исходя из резолюции главного флотоводца Управления, акт у меня приняли, и поросенка и вилку с подотчёта старпома списали.
Как бы то ни было, с заданием по подготовке судна к полугодовому рейсу я справился на два дня раньше планируемого выхода в море. После определения девиации компасов и окончания бункеровки, было получено распоряжение диспетчера на швартовку вторым корпусом к парусно-моторной шхуне "Штиль". Это место было специально отведёно для прощания с родным портом. Остальные причалы рыбного порта были наглухо забиты траулерами, стоящими по четыре корпуса в группе. Даже внутренний рейд, как сельдью в бочке, был забит стоящими на якорях судами, ждущими очереди к причалу. К вожделенному борту шхуны я пробирался через толпу траулеров продвигаясь зигзагами как опытный слаломист между флажками, не ведая что приближаюсь к месту к которому прирасту корнями почти на полгода.

БИЧ И ЧИФ, И ИЖЕ С НИМИ.
При подходе СРТ-620 к шхуне "Штиль", на её палубе проявился солидной комплекции кобель. Неспешно и с достоинством прогуливался он с бака до юта шхуны и обратно, изредка бросая оценивающие взгляды на палубную команду швартующегося траулера. Очевидно пересчитав нас в уме, кобель теперь прикидывал кто, и чего из нашего экипажа стоит.
На первый взгляд это была обычная немецкая овчарка, а намётанный глаз заметит, что одно собачье ухо время от времени падает, выдавая помесь от родителя явно "не дворянского" происхождения. Собаку это, смущало и, очнувшись, она спешила ставить ухо, как и положено чистокровной овчарке - торчком. Швартовать траулер левым бортом – одно удовольствие даже для новичка-судоводителя. Главное чтобы удачно подвести нос и закрепить носовой швартовый конец, а на заднем ходу, корма сама «побежит» в нужную сторону. У меня всё получилось, и СРТ-620 мягко «прилип» к борту шхуны. Чтобы сойти на берег, надо пересечь палубу шхуны, т. е. пройти по территории охраняемой псиной. Кобель с подобным безобразием явно смирился, но для порядка совершал ритуальное обнюхивание штанин каждого проходящего. На мои белые брюки из робы черноморского покроя псина брезгливо фыркнула, видимо не одобряя запаха хлорки, с которой я научился стирать штаны ещё в школе юнг. Сколько себя помню, ещё со станичного детства был я неисправимым собачником и все псины, кроме нервных болонок, обычно отвечали мне взаимностью. Поэтому я с ходу попытался сблизиться с незнакомцем, потрепав кобеля по загривку. Тот отринул и совсем как барышня-недотрога, уставился на меня осуждающим взглядом, как бы говоря:- А вот этого делать не надо! И удалился, пробурчав что-то невнятное себе под нос.
- Бич, ко мне - позвал со шкафута шхуны пожилой, невзрачный, лысый человек. Первое что бросалось в глаза, у него были необычайно длинные, как у гиббона, руки. Жилистое, гибкое тело мужчины увенчивалось крупной, с лбом Сократа, головою. Тело и голова будто бы предназначались для двух, с различными качествами и назначением, людей.
- Так это и есть знаменитый Бич, а мужчина, несомненно, – боцман Перегудов Борис Михайлович. Или просто - Михалыч, как требовал величать он себя первокурсникам мореходки. Подойдя, и назвав себя по имени, я протянул руку. И добавил:- чиф мэйт с шестьсот двадцатки,- что означало на модном в те времена экспедиционном сленге - "старший помощник капитана СРТ-620".
- Черноморец?- по штанам из белой «чёртовой кожи» определил намётанным взглядом Борис Михайлович.
- Эх, Балаклава, Балаклава - горы слева, горы справа-... пропел он вступление из позабытой черноморской песенки. И тут же, без всякого перехода начал байку о том, как их катер обслуживал в Балаклаве водолазов ЭПРОНа, которым официально не удалось найти никаких сокровищ "Черного принца" но, по всей видимости, это было не совсем так... И пошло, поехало о том, как было, и как могло бы быть, если бы...
Непрезентабельный с виду Борис Михайлович сразу преображался, как только из его горла начинал истекать морской треп, или травля по-флотски, приперчённая словечками морского жаргона, истоки которого надо искать от деревянных причалов Соломбалы до арбузной гавани Одессы.
Вахтенный матрос с шестьсот двадцатки принёс остатки рёбрушек от несчастного поросёнка и тоже присел в сторонке. Бич без разрешения Б. М. к презенту даже не прикоснулся, хотя явно изнывал от пьянящего запаха молоденьких сахарных мослов. Кончив травлю Б. М. приказал Бичу сесть со мной рядом и как опытный психотерапевт, толи в шутку, толи всерьёз провёл сеанс гипнотического внушения голосом. Положив руку на моё плечо, и подражая голосу самоедского шамана, как заклинание стал Михалыч бормотать подвывая:- Бич, это чиф. Чиф - твой друг. Бич и чиф - друзья. Бич и чиф из одной стаи! Вот тебе, Бич, презент от чифа. Можешь взять! Прежде чем приняться за мослы, Бич глянул на меня одобрительно, и уже с полным собачьим расположением. Мы и взаправду мгновенно и искренне подружились в это апрельское утро. Молодость обоих позволяла не задумываться о завтрашнем дне. Видимо так, не ведая, "что день грядущий нам готовит"... проще и легче жить. Тем не менее, Господин случай, либо само Провидение не дремали и уже готовили на завтра новый поворот в моей и Бича жизни.
В мореходке нас не учили искусству руководства массами, администрированию и планированию, хотя потом в жизни случалось руководить довольно большим, в две сотни человек, экипажем. Науку руководства коллективом приходилось постигать каждому самостоятельно - методом проб и ошибок, попросту говоря – методом тыка! С благодарностью вспоминал я школу буксирного катера "Казбек", где старпом дядя Саша приучил меня – молодого боцмана с вечера набрасывать план судовых работ назавтра. -Тебе самому будет легче жить, если подчинённый будет знать, чем он будет заниматься завтра. Конечно, если только до завтра этот мир не перевернется вверх тормашками!- убеждал меня бывший крымский партизан. Он прошёл сложную школу выживания, и только чудом уцелел, три года бегая по лесным партизанским горным тропкам Крыма, избегая и прячась от облав Абвера. Износив в клочья не менее дюжины пар самодельных пасталов из кожи крымского оленя, дядя Саша переиграл и перехитрил Абвер. Пережив карателей, бывший партизанский командир теперь любил учить подрастающую смену искусству выживания во враждебных человеку природных условиях, а заодно и искусству управления коллективом. – Работу завсегда предлагай выполнять "на шабаш",- учил он. Поговорка:- Сделал дело, гуляй смело,- исключает из сознания исполнителя обычную отговорку разгильдяя:- Работа не волк, в лес не убежит!
Не забыв партизанских наставлений, настраивал я боцмана СРТ-620:- планируй на завтра осмотр и проветривание парусного вооружения. В результате почёрпнутых знаний от бывалых рыбаков, я проникся уважением к стакселю, как парусу незаменимому при постановке порядка из дрифтерных сетей. Вымётывая по ветру сотню сетей под стакселем, траулер был застрахован от риска аварийной намотки их на гребной винт, что вполне возможно при слабой подготовленности экипажа. В отличие от стакселя, кормовой парус - бизань конструкторы логгера предлагали поднимать при выборке сетей. Причём и без бизани траулер неплохо удерживал нос на ветер, и ею никто не пользовался, поэтому меня бы и не осудили, оставь я в покое зачехлённую бизань. Но безудержная инициатива и комсомольский зуд, "делать всё как учили", тут сработали явно «не в ту степь» и несчастный случай на производстве случился ровно за два дня до выхода СРТ-620 в рейс.
Как и планировалось, с утра был поднят на проветривание стаксель, однако бизань боцман уговаривал меня не трогать. «Ну зачем эта лишняя работа, чиф! Бизанью никто не пользуются, а она и хлеба не просит, лежит себе упакована и зашнурована в чехле ещё с завода строителя и грех её трогать». - Все, чем оборудовано судно, должно быть в ухоженном виде:- пытался вдолбить боцману я собственную точку зрения, упирая на смутивший меня вид фала бизани. Уж больно эта «верёвка» у блока на топе мачты была черна от копоти. Выхлоп из трубы главного двигателя приходился прямо на шкив блока и за три полугодичных рейса горелым маслом пропитался сизальский трос фала. И я продолжал «капать на мозги» боцмана, принуждая его заняться бизанью.