Блог клуба - Литературно-исторический

Утром в четверг торгпред Алексей привёз факс от своего коллеги - торгпреда в Дагомее. «Капитану «Боры» предлагается по пути следования в Лагос зайти в порт Котону, для поставки «Дагомея фишинг компании» 250 тонн мороженой рыбы в отечественной расфасовке. На обратном пути из Лагоса на промысел выгрузить остальные 250 тонн рыбы в отечественных коробах. Не запамятовал мой новый друг и про мою просьбу о письме в таможню Таллина. Правда выглядело это письмо как явная услуга за будущую услугу, и теперь моя очередь выполнить его просьбу, из которой торчали явные «рожки» от задумки профессорской дочки. Даже при приятельских взаимоотношениях прожжённые в загранкомандировках супруги московских чиновников соблюдают правила игры по принципу:- «ты мне, я тебе!». А её муж, желая сохранить лицо рубахи-парня, вынужденно оправдывался:- Понимаешь, мы с супругой просто обязаны поддерживать связь с местным анти колониально настроенным бомондом. А этой братии барбекю на природе давно прискучило, и их тянет на экзотику, вроде вечеринки на судне. Выпивку я беру на себя, а твоей задачей остаётся сотворить стол из желтопёрого тунца под винным соусом, ну и ещё чего-нибудь из горячего, вроде цыплёнка табака. Помнится, ты жаловался, что экипажу уже поперек горла, опостылевшие марокканские цыплята, вот мы тебя и выручим,- хохотнул Лёха. – Думаю в вашем переоборудованном под «избу читальню» судовом баре с работающим кондиционером будет намного уютней, чем в прокуренном галдящими нетрезвыми посетителями городском ресторане, да и вечеринка обойдётся дешевле. Под хороший закус гости дружно налегли на выпивку и быстро покончила с завезённым Лёхой бренди, но он тут же сориентировался, придумав завершить вечеринку коктейлем «кровавая Мэри». Три бутылки «Столичной» и трех литровую бутыль с томатным соком Лёха ещё давеча заприметил в капитанском холодильнике. От стойки бара до злополучного холодильника не более полторы сотни шагов, и шустро обернувшись, мы стали причиной нежданного переполоха в застолье. Не все гостьи умудрились к нашему возвращению расфасовать по сумочкам сладости из опустевших сахарниц. Промеж пальцев в перстнях и дорогой косметики у обладательницы сумочки из крокодильей кожи всё ещё торчала ножка жареного цыплёнка. – Бомонд – он и в Африке – бомонд – вздохнув, шепнул мне Лёха.
Зато фирма старичков-ажанов «веников не вязала», а слово французского мастерового оказалось таким же крепким, как и материал с которым они имели дело. В четверг вечером старенький грузовичок чихнув остановился под грузовой стрелой первого трюма «Боры». В кузове грузовичка лежала свежевыкрашенная шестерня нашего брашпиля. Не ожидая приглашения, на шестерню тут же набросились судовые умельцы. В пятницу брашпиль был уже собран, и чиф инженер лично проверил его в работе, потравив до грунта и выбрав якорь на положенное ему место в клюзе.
С тех пор прошло более половины века, но не забыть мне, поминаемых лишь добрым словом двух французских спецов из африканского порта Ломе. Без проблем двадцать лет «верой и правдой» прослужила «Боре» собранная ими из половинок шестерня брашпиля. Она готова была потрудиться ещё, кабы в шальных девяностых само судно не оказалась безработным. Заброшенная командой, не получавшей расчёта за два рейса, «Бора» отстаивалось у полуразрушенного причала, хирея прямо на глазах. На белоснежных когда-то бортах рефрижератора пробились нездоровые, похожие на чахоточный румянец пятна, и слезились рыжие подтеки. Казалась, что уменьшившись в размерах сама «Бора» скукожилась от стыда за свой неухоженный вид беспросветного бомжа. Чёрным трауром запал в мою память день, когда тремя прощальными гудками с буксирного катера «Суур Тылл» проводил я «Бору» в её последний рейс в Испанию для резки и переработки её на лом металла. Известно, что корабли, как и люди со временем стареют и становятся кому-то в обузу, а о кладбищах для почивших в Бозе кораблей вспоминают сегодня лишь в исторических, да фантастических романах. Так как содержание в бездыханном состоянии современного корабля стоит дорого, пребывание его на этом свете в рабочем обличии обычно быстро кончается под ацетиленовыми резаками. Пройдя через огненное чистилище переплавки, после прокатного стана корабельный металлом снова обращается в судостроительную сталь, чтобы по древнему закону реинкарнации возродиться новым корпусом судна под новым именем. Хотя корабли собраны из железа, но, как и людей у них своя собственная история, характер, привязанности, а быть может и душа, собранная и накопленная из сотен духовных флюидов от тех мореплавателей, что разделяли с ними собственную судьбу. Вышесказанные отвлечения на бесплодные раздумья – пустые и бесполезные мои мечтания о бесконечности бытия материального мира, не стоит на них заостряться, а пора бы возвратиться к реалиям прошедшего времени.
Выгрузка в порту Ломе закончилась в пятницу и в тот же час все судовые службы «Боры» доложили о готовности дальнейшей работы по контракту. До этого часу никто не предполагал, насколько трогательным обернётся наше прощание со старым грузовичком, застывшем с поникшим капотом и двумя мужскими фигурками на конце опустевшего причала. Памятуя об услугах полюбившегося грузовичка, в качестве благодарности в его кузов мотористы закатили парочку баррелей с бензином. Рядышком в русских полосатых тельниках – презенте боцманской команды, щеголяли два француза. Они здорово смахивали на провинившихся корсаров, высаженных на необитаемый остров за какие-то провинности. Заброшенность бобылей ещё острее казалась издали, когда, размахивая руками, они стали что-то кричать в след удаляющейся «Боре».

От порта Ломе до порта Котону не более восьми часов хода. С заходом в порт потеряется всякий смысл разговоров о целесообразности поставки на экспорт партии рыбы, предназначенной для потребления в Союзе. Излишне осторожный помощник капитана по производству решился больше не откладывать разговора с капитаном судна. Непревзойдённый знаток рыбного дела, Михайлович хорошо разбирался не только в производстве, но имел богатый опыт и в сбыте продукции. Его он знал не понаслышке. В своё время в ответ на рекламации сбыта довелось Михайловичу вдосталь помотаться по торговым точкам Союза. Сегодня, здесь и сейчас назрел момент не только умерить капитанские амбиции, но в самый раз заострить его внимание на одолевшие Михайловича технологические сомнения в компетентности всей цепочки лиц, связанных с поставками продукции.
- С технологической точки зрения сбыт мороженой рыбы в отечественной упаковке в экваториальном климате я считаю категорически неприемлимым. Только дилетант, не знающий специфики рынка на Африканском континенте, может думать, что сбыт продукции к судовой команде не имеет отношения, и как чистого транспортника, сбыт его не касается. Суть дела в том, что по сложившимся местным обычаям розничными продавцами рыбы являются так называемые «Мамы». Сколько таких «Мам» наберётся по Африканским портам, никто и никогда не считал. Тем не менее, вся торговля рыбой в Африке, держится на руках и на босых ногах чернокожих «Мам». Купив в портовом холодильнике по оптовой цене короб рыбы, «Мама» понесёт этот короб на голове до базара, где надеется продать товар уже по своей - розничной цене. Хорошо если мамин базар находится в городе, а не в деревне за десятки вёрст от порта. В таком случае неизвестно сколько времени и километров придётся вышагивать маме босыми ногами по лесным тропам до деревенского базара. Скорее рано, чем поздно, под беспощадным африканским солнцем растает ледяная глазурь на смёрзшихся рыбных брикетах, и все три брикета распадутся на отдельные рыбины. Талые воды и сукровица вконец расквасят слабенький картон отечественного короба, и 30 кг рыбы рассыплется в дорожную пыль, к ногам плачущей и не знающей что делать дальше «Мамы». Таким образом, при кажущейся выгодной сделке, подорвётся наработанное раннее доверие местного рынка к фирме. Так навредив фирме «Дагомея фишинг компании», в конечном счёте, мы подорвём доверие к себе. Главное, что эта неприятность не доходит ни до нашего торгового представителя, ни до владельца фирмы.
- Михайлыч, почему же ты молчал до сегодняшнего дня. А я и впрямь обмишурился, согласившись на показавшуюся мне выгодной для обеих сторон сделку. Скажи честно, как исправить ситуацию? Ясное дело, торгпред, ни за что не отвечает, а вот фирмача мне жаль, понесёт он убытки немалые, если «Мамы» перестанут брать его ставший неликвидным продукт.
- А молчал я, как рыба об лёд в полной надежде на пробуждения здравого смысла у всех заинтересованных лиц, а сам продумывал наилучший выход из положения. Надо было убедиться в наличии и пересчитать на стеллажах в боцманской крохоборке запас полиэтиленовых пакетов-вкладышей, для экспортной продукции. Уже и не помнится, кем и когда были получены эти пакеты, а затем и списаны. Но лежат они там с давних пор и возили их мы на всякий пожарный, а сегодня этот случай и наступил. – Но «За просто так» дарить вкладыши мы не станем. Ведь фирма обязалась расплатиться с нами по цене экспортной продукции, в которую включена стоимость пакетов. Вот и давай передадим фирме по двухстороннему акту восемь тысяч пакетов-вкладышей, а в акте отметим её обязательства снабжать каждого покупателя короба рыбы тремя пакетами. Тогда «Маме» только что и останется: рассовать три ледяных брикета рыбы по пластиковым пакетам.
- Ну, ты и молоток, Михайлыч! Да за такую идею и впрямь причитается выпить, и закусить, но это уже не мой, а фирмы бизнес, обязуюсь напомнить это главному фирмачу.

В порту Котону нас ждали и встречали с помпой не меньшей, чем древние эллины чествовали Аргонавтов, прибывших с золотым руном. Обгоняя процессию из чиновников таможни, эмиграционных и портовых властей по трапу взлетел улыбающийся до ушей фирмач. Мне он отдавил, и долго тряс руку, повторяя:- Проси, что пожелаешь, kamandante. Освобождая онемевшую конечность, я ляпнул первое, что взбрело на ум:- пригласи офицеров «Боры» на пиво с барбекю на лужайку своего бунгало,- и тут же позабыл о сказанном.
Зато об обещании, данном дочери я помнил. Дознавшись, что в местных джунглях водится способная к обучению порода африканского попугая, загорелся целью приобрести такую птичку. В те годы не были обнародованы нынешние строгости по ветеринарному контролю за приручённой дикой живностью, не требовали многих формальностей и даже справки таможни. Любой капитан только бы оскорбился, при первой попытке лишения его права носить на плече попугая, выкрикивающего боцманские команды вперемешку с непристойностями на принятых на флоте языках. Я же, признаться, ещё со станичного детства вынашивал мечту обзавестись личным преданным другом и грозой ядовитых змей зверушкой из семейства прославленной Киплингом мангусты. Дознавшись о знакомстве судового агента с профессиональными охотниками-ловцами диких зверей и птиц, я стал хлопотать о приобретении попугая, и щенка мангусты. Агент английского слова «попугай» не знал. Тогда размахивая руками, как крыльями и, издавая гортанные звуки, я как мог, постарался навести чернокожего агента на мысль о говорящей птице. Уловив мои запросы, заверив:- нет проблем,- агент удалился, чтобы вернутся со связкой квохчущих и размахивающих крыльями кур. А уже ближе к вечеру он приволок шкурку камышовой кошки, объяснившись, что ещё, мол, не сезон обзаводиться живыми котятами в семействе мангустов. Агент убеждал меня не унывать, потому что Дагомея именно то место в Африке, где попугаями кишат местные джунгли. Я посвятил в свои задумки чиф инженера.
- «Дедушка», в школе ты учил французский. Давай прошвырнёмся до зоомагазина и поможешь мне сторговаться. Если хочешь пройдёмся вдоль уличных мастерских и полюбуемся на ювелирные поделки, до которых здешние ребята большие мастера. Хотя золото в их изделиях дешёвое, как говориться «цыганское», зато сама работа ажурная и ценится выше драгметалла. Моя дочь давно кивает на свою одноклассницу – тоже дочь моряка, но из пароходства. Отец привёз её целую жменю таких цепочек. Гляди, и мы угодим нашим женщинам с подарками.
Цены в зоомагазине оказались не по карману советскому капитану. За дверьми магазина в рукав «Деда» вцепилась личность, бормочущая:- «возьми птичку по цене клетки». - А сколько стоит твоя дерьмовая клетка?- заинтересовался «Дед». В ответ он свистнул, и как отрезал: – хочешь получить треть от запрошенного тобой, приноси птицу в порт, а там посмотрим.
В результате сделки в спальне капитана поселился воспылавший ко мне лютой ненавистью постоялец. Оказывается, птичка источала нестерпимый запах звериного вольера, поэтому окно спальни постоянно держалось открытым. Кормить эту злюку могла лишь старшая буфетчица. Насытившись, птичка старалась смести крошки от еды и весь мусор не иначе, как мне на койку. Не обращая внимания на всё возрастающую между нами неприязнь, смотреть на отчаяние птицы, пытающейся разогнуть прутья клетки, было тоскливо и больно. Мы оба лишились сна, и коню понятно, что скорее кто-то из нас загнётся, прежде чем мне удастся приручить эту птичку. И я вздохнул с облегчением, когда, сердобольная уборщица нечаянно упустила птичку назад в Африку, где и было ей место.
Не успел я ещё разделаться с птичкой, как опять объявился охотник. Его коробило от перебора и явно требовалось поправить здоровье. На поводке за охотником семенила молодая рыжая обезьянка. Чтобы завладеть вниманием хвостатого создания, стоило только угостить его арахисом. С детской непосредственностью обезьянка враз обернула «шляпочное знакомство» в панибратство, бесцеремонно шаря по моим карманам и распихивая орешки за раздувшиеся щёки. Наконец, как бы в доказательство своего расположения, обезьянка вскарабкалась на моё плечо и мордочкой прижалась к щеке. Сердце моё дрогнуло. И хотя я был уверен, что серьёзные люди так не поступают, что без согласования с домашними, не имею права обзаводиться новым членом семейства. Что в двух комнатной квартирке, все 32 квадратных метра площади давно поделены между ребёнком, двумя взрослыми и одним котом. А теперь не избежать нового передела жилого пространства. Однако, отдавшись на волю случая, решился:- Что будет, пусть то и случится.
В мои торги с охотником вмешался чиф инженер. Выговорив забулдыге за мошенничество с продажей птицы из породы явно не приручаемых, он потребовал компенсации. Базар кончился обоюдным согласием на парочку бутылок «Столичной» за одну рыжую обезьянку. Таким образом, я заделался толи опекуном, толи хозяином молоденькой африканской мартышки, откликающейся на католическое имя Роберт.

Свободных от вахт судовых офицеров на воскресный вечер пригласил директор «Дагомея фишинг компании». Засветло к трапу «Боры» подкатил микроавтобус вместимостью на дюжину посадочных мест. Шоферу пришлось обождать, потому, как я уже однажды обжёгся на протестантской скупости европейской буржуазии. И, собираясь в гости, за правило принял обязательно перекусить дома, и уговорил компанию подкрепиться вместе со мною.
Радушные хозяева показали нам буквально всё, чем владеет семья дагомейца среднего достатка, в недавно освободившей от колониального рабства стране. Пройдясь по жилым помещениям общей площадью более ста пятидесяти метров, мы заглянули в детскую. Всё её пространство оказалась заставленной рядами двух ярусных коек. Такая обстановка напомнила мне кубрик первого отделения мореходной школы юнг перед сигналом «Отбой». Я тут же сосчитал одиннадцать мордашек таращивших глаза с двух ярусных коек. Их было ровно столько же, как и положено быть в полностью укомплектованном строевом отделении юнг, только рожицы эти были темнокожими. – Неужто все эти одиннадцать – ваши родные детки?- позабыв о приличиях, пробормотал комиссар.
Осмотр «бунгало» кончился во вместительном и прохладном холле. По количеству посадочных мест и столовым приборам нетрудно было догадаться, что хозяин рассчитывал на приход гостей, раза в два больший, чем было нас. Значит ли это, что ещё не все гости собрались? Странно, но их не стали ждать и нас рассадили за столом. Как почётного гостя меня определили рядом с хозяйкой дома, за которой полагалось ухаживать, как за своей дамой. Коротенький, но содержательный спич, хозяин закончил по-русски:- «На здоровье», и предложил выпить за успешный рейс своих новых друзей. Несмотря на доброжелательность хозяев, меня беспокоило смутное чувство опасности, витавшее над застольем. Стараясь не проявляться, я о чём-то болтал с жизнерадостной толстушкой и, пройдясь с нею в танце, подивился простору гостиной, вместившей запредельное по советским меркам количество гостей.
- Когда же и мы - советские капитаны окажемся в состоянии «загнивать», подобно этим, разбогатевшим лишь по воле нашего руководства людям,- только и успел я позавидовать чернокожему семейству, как через входную дверь вплыл аромат от запечённого на вертеле кабанчика. Правда, мне уже было не до запахов. Щёлкая пальчиками и выделывая на коротеньких ножках замысловатые па, вслед за кабанчиком в зал вкатился развесёлый тип, могущий сойти толи за художественного руководителя ансамбля песни и пляски, а скорей за местного тамаду. За ним потянулась цепочка из женской компании в дюжину персон. Прямо по ходу, с налёту – повороту, девицы принялись рассаживаться между скромно потупившимися моряками. И тут я прозрел. Так это же ни кто иной, как бандур, а с ним дюжина девиц, предсиавительниц самой древней женской профессии. Ёкнуло в груди, и я бросился разыскивать в этой кутерьме хозяина.
– Скажите, эти женщины кто они? Они ваши родственники или приглашенные на раут гости?
- Совершенно верно, это мои и ваши гости – бесхитростно ответил хозяин, и жестом Воланда, открывающего бал сатаны, пригласил позабыть обо всех условностях и приступить к заведению дружественного знакомства.
- Дорогой каманданте, я отлично сознаю, что вы моряки устали от холостяцкой жизни и соскучились по женской ласке, поэтому рад немного разнообразить ваш сегодняшний вечер.
- Уважаемый мистер Ф., наши с вами понятия по извечному вопросу разделены на сотни лет понятиями о морали и, боюсь, что мне будет трудно объясниться. У нас на родине женщина свободна от рабской принадлежности мужчине и поэтому давно закрыты публичные дома. Для нашего общества отношения между мужчиной и женщиной без взаимного влечения, любви или брака, а лишь как услуга за деньги, выглядят сродни животной случке. Если наши жёны дознаются, что кто-то из нас переспал с продажной женщиной, боюсь, что многих из ваших гостей будут ждать судебные процессы по расторжению брака. В нашей мореходной конторе не обошлось без печального опыта. Двое матросов с рефрижератора «Иней» рискнули побывать в бардаке Дакара и подхватили такой «букет африканского сувенира», что его до сих пор не размотала региональная больница водников Таллинна.
- Дорогие гости, уверяю вас, мужчине всегда надо действовать с расчётом и умом, поэтому я и припас по паре пачек презервативов на каждого гостя. Как я полагаю, совершенно не к чему вашим жёнам знать все подробности сегодняшнего вечера – старался переубедить нас наивный человек, не имевший элементарного понятия о недремлющем партийном оке всеобъемлющего советского стукачества.
- Извините, но мы никогда не поймём друг – друга, так как родились и живём в разных мирах – утверждал я, шестым чувством ощущая, как росла и крепла за спиной моя группа поддержки из комиссара, чиф инженера и наиболее целомудренных подчинённых, чутко уловивших обстановку и спешно раскланивающихся с хозяевами дома.

В окна и запёртые двери автобуса ломились оскорблённые в лучших чувствах, успевшие выпить, но не успевшие закусить, жрицы любви. Дюжину разгневанных фурий объединила общая жажда посчитаться с виновником испорченного вечера. Дай им волю, «Каманданте» был бы немедленно линчеван. Когда автобус откатил на безопасное расстояние, сидевший за рулём пожилой дагомеец зашёлся в гомерическом хохоте и долго не мог успокоиться, и время от времени хрюкал и всхлипывал от неудержимого веселья.
В понедельник утром, распрощавшись с акционерами «Дагомея фишинг компании», мы покинули родину Роберта. Прогуливаясь по главной палубе, я не рискнул спустить обезьянку с поводка. От природных потребностей никуда не деться, и я отлично понимал, что не менее двух раз на день животное обязано выгуляться. Однако хочешь, не хочешь, но и всё оставшееся время приходилось держать Роберта на привязи. Оставить обезьянку одну в каюте, значит подвергнуть помещение разгрому. Таким вот образом Роберт и очутился на дне рождения в каюте технолога в шумной компании, развлекающейся байками под сухое «Кабарне». Идя «по кругу», и до меня дошла очередь выдать небылицу из собственного запаса. Будучи прирождённым южанином, все солёные местечки я сопровождал жестами свободной руки. Другая рука была занята. В ней на уровне плеча удерживал я бокал с вином. На плече, рядышком с бокалом дремал Роберт. Не успел я добраться до основной соли байки, как меня уже озадачили ухмылки и смешки компании. Требовалось срочно промочить горло. Можно только догадаться насколько глупо выглядела физиономия, с которой я разглядывал донышко пустого бокала. Комичность ситуации, вызвала очередной взрыв гомерического гогота. Бокал осушить мог только Роберт. Мне же вовсе не до смеха. Помятуя бывшего хозяина Роберта, я ужаснулся мысли,- не приучил ли этот алкаш к спиртному обезьянку? Неужто Роберт – алкоголик? Перспектива жизни с хроническим пьяницей, меня крепко напугала. Будучи в расстроенных чувствах, ненароком я обронил поводок у дверей каюты. Бывшему жителю джунглей и во хмелю реакции не занимать. Почуяв свободу, Роберт рванул как в спринте на 500 м, не забывая и на бегу покобениться почище иного мужика в подпитии. В его крошечном мозгу возникла фантазия пробежаться по поручням трапа с третьего на второй этаж. Пары алкоголя лишили обезьянку природной координации и промахнувшись в прыжке, шмякнувшись о переборку он скатился по трапу до распахнутой наружной двери. Выскочив на простор главной палубы, уклоняясь от увеличивающегося числа преследователей, Роберт мчался зигзагами, пока не упёрся в свободный путь - вверх по фок мачте. Тут же нашлись и жаждущие посоревноваться с мартышкой в ловкости лазания по стоячему такелажу. Однако дисциплина возобладала над азартом, и люди подчинились команде:- «Всем марсовым сойти вниз!». Только один Роберт посмел ослушаться приказа палубного громкоговорителя и продолжал шипеть и скалиться с клотика мачты. Самое разумное, что оставалось сделать людям, немедля разойтись. И часу не прошло, как вернулся трезвый как стеклышко Роберт. Поток воздуха от полного хода судна выветрил дурь из крошечной головки. Вскочив на моё плечо, Роберт принялся за демонстрацию обычной показухи примирения: якобы ловлю насекомых в хозяйской причёске.
Старшая буфетчица «Боры» до выхода на пенсию зарабатывала свой трудовой стаж в полузакрытой школе для юных правонарушителей, и её вовсе не смутили выходки Роберта. Понятно, в своей школе она и не такого навиделась. Для воспитателя, изучившего психологию подростка, была вовсе неудивительна неадекватность поведения детёныша предка человека. Буфетчица застигла меня врасплох вопросом:- а где посуда с водой для Роберта? Ах, её, оказывается, и не было? Бедный мальчик, он и сейчас изнывает от жажды? Да к тому же он ещё и перекормлен. Не смею утверждать, что тут же поладили подросток обезьяны и опытный педагог. Под присмотром опытного воспитателя постепенно искоренялись дурные привычки, заложенные поблажками мамы-мартышки, и Роберт уже привыкал не разбрасывать крошки, а после еды не устраивать погромы в каюте. Экипаж «Боры» тоже постарался. С глаз Роберта исчезли «бесхозные» порожние бутылки из-под вина, откуда обезьянке удавалось выжать хоть каплю влаги и мы зажили в мире трезвости и согласии с новым членом команды.

Фирма «Нигерия фишинг компании» являла собой наиболее крупного и надёжного делового партнёра нашего министерства на Западном побережье Африки. Фишелич особенно не скрывал, но и не рекламировал своей дружбы с хозяином фирмы, чему, явно способствовала молодая жена хозяина и соплеменница Давида Фишелевича. Любимая жена хозяина неизменно привечала капитана «Боры» в качестве почётного гостя на женской половине дома. Мне оставалось только пользоваться заслуженным «Режимом наибольшего благо приятельства», сложившимся для «Боры» и её капитана. Блюдя традиции и стараясь сохранить добрые взаимоотношения, я исключительно аккуратно, в установленные чартер - партией сроки сообщал свою позицию и полагаемую дату прихода судна в порт Лагос. Не забыл я и о 24 часовом нотисе. В ответ я ожидал не меньшую аккуратность и от фирмы. Поэтому всё большее удивление вызывало ненормальное молчание судового агента в Лагосе, состоявшего на службе в рыбной компании.
Как и оговорено контрактом, к полуночи с понедельника на вторник «Бора» прибыла на внешний рейд Лагоса и стала на якорь. Обширный рейд порта оказался забит судами и расцвечивался якорными огнями, подобно ёлочной гирлянде. Вахтенный помощник капитана насчитал более полусотни судов, а затем сбился со счёту. Однако непонятная и тягостная тишина царила в радио эфире, будто уснули все: и портовые власти, и вахта на судах.
Пропев злободневный куплет:- Словно замерло всё до рассвета, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь…- комиссар высказал трезвую мысль:- тише едешь, больше командировочных, а третий штурман выразился ещё конкретнее:- солдат спит, а служба идёт! – Утро вечера мудрее,- заметил я, отправляясь спать.
Утром ничего так и не прояснилось. Всё та же гробовая тишина в эфире. Но «Ждать и догонять» - двух вещей не терпело беспокойное, за тридцать шесть лет жизни ещё не угомонившееся Эго капитана. Не по нутру было «Ждать у моря погоды» и молодому, предприимчивому чиф инженеру. А два сверх меры инициативных и нетерпеливых руководителя на судне – явный сигнал к возможным неприятностям. Чиф инженера в это утро донимали неординарные идеи, и он явно перестарался. Перед носом пробегавшего мимо лоцманского катера инженер зазывно помахал приличным экземпляром рыбы-парусника. У капитана катера реакция оказалась на высоте. Катер мигом затормозил и подрулил к борту. С лоцманом мы дружески пообщались, посулив короб тунца за возможность «Боре» возглавить очередь на заводку в порт. Не ведали мы, что творили и во что вляпались по самые уши! Хотелось, как лучше, а получилось… Известное дело, Фортуна не терпит, когда дважды подряд ставят на один и тот же выигрышный номер. Хотя и на этот раз безотказно сработал надёжный принцип глобального рынка:- «не подмажешь, не поедешь», но не пошёл он нам на пользу, а вовсе – наоборот.
Через пару часов знакомый катер доставил портовые власти и лоцмана. Малоразговорчивый англичанин поставил «Бору» на якорь на внутреннем рейде порта, и, ткнув пальцем в сторону правого борта, процедив сквозь зубы:- «вон там за забором особняк советского посольства и консульство», и взвалив на плечо короб с тунцом, исчез.
В эфире полнейшая тишина, как после нашествия инопланетян. И где же он, и куда запропастился судовой агент? Все тревожившие нас вопросы я полагал решить одним махом, добравшись до Советского Консульства, второй этаж которого просматривался за длинным забором в полукилометре от судна.
Команду моторного катера комплектовал лично комиссар, его и оставил я за старшего на рейде, посоветовав внимательнее прислушиваться ко всем техническим требованиям чиф инженера, а ещё и к здравому смыслу и опыту технолога. От шлюпочного причала, где остался мотобот с пятью моряками и до ворот посольства всего-то каких-то двести метров пустого пространства и полного безлюдья. Но только перед самым моим носом калитка распахнулась,- выходит, что наблюдение за пространством перед глухим посольским забором велось исправно,- пришла на ум нехитрая догадка. Охрана препроводила меня к советскому консулу тов. Д., и тот без промедлений приступил к инструктажу капитана.
- В Нигерии, обнаружены неисчерпаемые богатства нефти. Международным компаниям не удалось миром поделить её разработку, и тут же сорганизовались межплеменные розни. После резни племени ибо, два миллиона беженцев из этого северного племени заполонили восточные провинции страны. Сегодня ночью в Нигерии произошёл государственный переворот. Только что закончилась стрельба в центре города, и утреннее радио сообщило о свержении законного республиканского правительства и создании нового государства Биафра под властью губернатора Восточных провинций полковника Оджукву. Фактически в стране началась гражданская война. Узнав о намерении портовых властей завести «Бору» на внутренний рейд, вам, по нашей просьбе определили место якорной стоянки рядом со шлюпочным причалом нашего посольства. Тут вы и постоите до поры, пока посольству удастся установить деловые связи с новым руководством страны. Ваша задача пребывать в постоянной готовности к возможной эвакуации семейств работников посольства. Организуйте круглосуточное дежурство вот на этой частоте радиообмена, так чтобы по первому сигналу ваши люди приступили к переправке женщин и детей на борт судна… На этой фразе консула перебил вломившийся в кабинет шофёр.
- Вооружённые люди в форме армии Нигерии захватили шлюпку под советским флагом и шмонают в ней, а возникшего было с протестом, судового офицера солдаты скрутили и уложили носом в пыль.
В машине с красным дипломатическим флажком на капоте мы подскочили к месту, где только что совершилось невиданное надругательство над советскими подданными и международными нормами права. Я был в форме, а четыре нарукавные нашивки свидетельствовали о моём правовом положении капитана советского судна. Даже не успев закончить фразы:
- Протестую против незаконных действий…, как со скрученными назад руками я оказался в машине с зарешёченными окнами и уже через них наблюдал, как у советского консула изъяли паспорт и запихнули его в другой камуфлированный автомобиль и в одночасье оказался в крошечном каменном мешке в подвальном помещении незнакомого здания. Вокруг голые каменные стены: ни табурета, ни топчана, ни циновки на цементном полу. Тусклая электрическая лампочка под подволоком и убийственная тишина, взрываемая писком и вознёй чего-то не поделивших крыс. В карманах пусто, даже ключ от каюты отобрали. Единственное средство защиты от тварей - зажатый в кулак цементный обломок. В мозгах механически ворочались слова давней казацкой песни, родившейся в турецкой неволе:
- И родная не узнает, где могилка моя!..
За сутки заключения меня ни разу не вызывали на допрос, не приносили ни пить не есть, и про меня, кажется, забыли все. Зато, и на склоне лет, не дадено забыть мне ту бесконечную тишину ночи, прерываемую крысиным писком и стуком из соседней камеры. Надежду на освобождение придавал престиж громадной ядерной державы не позволяющий чрезвычайному и полномочному послу надолго оставить за решёткою своего консула, а с консулом выкарабкаюсь и я.
Лишь утром следующего дня советскому послу удалось поднять на ноги всесильные посольства США, Англии и Франции, а через них выйти на главаря мятежников - полковника Оджукву. Советский консул, а с ним и ваш покорный слуга оказались на свободе, причём я на ковре консульства, чтобы дослушать инструктаж капитана.
К нашему счастью, мятежники не собирались морить голодом свою армию, а проявили интерес к «Боре», заверив, что вооружённые силы возьмут под свою защиту весь её груз до последнего рыбьего хвоста. Пока владелец фирмы, продолжает беспечное турне по далёкой Франции и не торопится домой, дела фирмы вёл судовой агент, по странному совпадению носивший, не к ночи помянутую фамилию давнишнего американского вице-президента. Правда не того баптиста, что под завязку мировой бойни распорядился кинуть на Японию парочку ядерных бомб, а другого, что сменил убитого 37-го президента США. Чернокожий однофамилец президента спешил пользовался случаем и набить карман. Нагло фармазоня, судовой агент прибегнул к открытому вымогательству, требуя от судна взятку в дюжину грузовых стропов рыбы, оформив их актом как бой при выгрузке. Инструктируемые им береговые счётчики неприкрыто мухлевали, споря до хрипоты, постоянно пытались сбить с толку судовых счётчиков. Конфликты улаживались с помощью армейского капрала, под присмотром которого разбирались разногласия в подсчетах груза. Разборки неизменно кончались в пользу судна. Пройдохе агенту удалось подкупить все действующие власти, за исключением лишь одного капрала. Его он боялся до дрожи в коленках, и поэтому лавировал, вытворяя мелкие пакости капитану и судну. Посадив экипаж на «голодный паёк», он тянул время с бункеровкой водой, без причины задерживал аванс команде, и, желая лишить капитана связи с консульством и торгпредством, не представлял транспорт для судовых надобностей.

Но не та закалка оказалась и не так воспитан был бывший всесильный министр, поэтому не стал Александр Акимович ссылаться на неписаные законы, запрещающий нашлёпывать на банки с чёрной икрой наклейки «сельдь слабосолёная», а спасая честь и достоинство министра, поступил как настоящий самурай – взял и покончил с собой. А зря! Если все министры станут таким образом защищать свою честь и достоинство, то вскоре опустеет российский «Белый Дом», а туда нахлынут пронырливые крикуны со столичных площадей и снова начнется беспредел в отстреле конкурентов и драчка за место у кормушки. Но уж это не капитанского ума заботы, и пора бы авторской своевольной памяти вернуться к только что обретённому мною месту временно исполняющего обязанности капитана-директора транспортного рефрижератора «Бора», да поскорее отправляться в рейс.

На таллиннском рейде в темпе формировался караван под проводкой ледокола «Киев». Капитану ледокола В. Голохвастову не требовалось объяснений, он доказал, что в курсе наших проблем тут же распорядившись:- «Бора», больно уж хлипок ледовый класс немецкого Ллойда. Подгребайте по ледовой дорожке вплотную к корме «Киева». Засунем ваш нос в кормовой урез ледокола и возьмём вас «на усы». Ваша дальнейшая задача - поберечь свои руль и винт, поэтому на ходу будете постоянно подрабатывать самым малым вперёд своей машиной. Устроившись за широкой «спиной» ледокола и обтянув носовые концы, «Бора» оказалась в самом выгодном положении из всех судов каравана. В след за нами устроился пароход «Истра» - «утюг» с громадным клёпанным ещё при «царе Горохе» тяжёлым корпусом и с доживающей свой век хлипенькой паровой машиной. Закончив манипуляции со швартовами, наш рыжебородый боцман вдвоём с личностью не менее экзотичной, чем сам, оказавшейся его коллегой - боцманом с «Киева», закатили на палубу ледокола бочку со свежим засолом норвежской сельди. Как я догадался, эту бочку прихватил ещё в порту наш догадливый боцман с вернувшегося с промысла траулера. Эта комбинация нашего боцмана подсказала мне о желательности немедля презентовать боцманов 60 градусной «Виру Валге», позаимствованной из капитанских запасов Фишелича. Как следствие между боцманскими командами обоих судов установились доверительные отношения, перекинувшиеся вскоре и на капитанские мостики.
Бережно, как пасхальное яичко и прямо, как у Христа за пазухой, «донёс» «Киев» «Бору» ко входу в пролив Большой Бельт. За прошедшие двое суток единственный раз возник неприятный момент. Войдя в торосистый лёд «Киев» вынужденно сбавил ход, а неуклюжая «Истра» не могла во время притормозить и всей массой пёрла по инерции носом в нашу корму. К счастью на мостике «Боры» не дремали, а работнули «Полным вперёд» своей машиной. Мощная струя из под винта тут же затянула битым льдом дорожку и застопорила нос «Истры» в десятке метров от нашей кормы. У входа в пролив Большой Бельт «Бора» душевно распрощались с «Киевом», а океанский буксир «Ураган», принял её под проводку до чистой воды Северного моря.
Северное море, Английский канал и Бискайский залив побаловали нас отличной погодой, редкой для этого времени года. К тому же старший механик или чиф инженер «Боры» Эдуард Г., бывший отличник Елининградской высшей мореходки, наплевал на липовые ограничения «гамбургского зеленщика Брунса» и распорядился держать номинальные эксплуатационные обороты двигателя. Теперь «только кустики мелькали» по корме у летящей с 20 узловой скоростью «Боры». Пяти суток не минуло после нашего расставания с промозглой Балтикой, как навстречу нам пахнуло тёплом попутного пассата и на палубе с ковриками и циновками появились первые группки загорающих. Пролетело ещё пара суток спокойного капитанского отдыха и «Бора» прибыла туда, где группа советских рыболовных траулеров денно и нощно не прекращает производство. Здесь, «в районе промысла СЗА или – Северо-Западной Атлантики», взаимоотношения капитана транспортного судна с капитанами промысловых судов являли собой непрерывный круглосуточный поиск взаимного компромисса. Тут же у кого-то из промысловиков обнаружился не выдержанным температурный режим в теле ещё вчера выловленной рыбы, и, спасая дело, необходимо было её разместить в трюме поближе к вентилятору на «дозревание» до требуемых минус 18 градусов, а этому воспротивились и технолог и рефрижераторный мехпник. На другом траулере капитан не продержится до очередного подхода танкера и ему требуется сотня тонн дефицитного дизтоплива. У третьего ходака закончился ацетилен для газосварки и вышла из строя стиральная машина и срочно надо выстирать двести комплектов постельного белья… Кому-то недостаёт финской гофротары, бязевых перчаток, берёзовых голяков… Всё это напоминало ярмарочный день в лавке колониальных и скобяных товаров, и я вынужденно отдувался за приказчика в этой лавочке. Но прежде чем чего-то пообещать или ответить «да» или «нет», требовались предварительные переговоры и консультации с начальниками служб «Боры», требовались проверки расчетов их собственных нужд, сопровождаемые самой заурядной торговлей с чрезмерно запасливыми личностями. Как бы то ни было, а за десяток суток мы загрузились плановыми 4000 тонн мороженой рыбы в экспортном изготовлении и 500 тоннами продукции на Союзный рынок и направились в первый порт выгрузки в республику Того. Работая по так называемой аккордной системе, т.е. с привлечением на подвахту экипажа, мы с опережением уложились в плановое время загрузки. На судовом собрании я поблагодарил экипаж и начальников судовых служб, что заметно польстило комиссару, не только удачно составившему графики подвахт, но и организовавший их работу. Пришлось заостриться и «на некоторых недостатках», напомнив о нелестных случаях конфронтации двух служб: палубной команды и команды рыбообработчиков. Руководство обоих служб постоянно грызлось, а на капитанский стол легла стопка раппортов старшего помощника с жалобами на помощника капитана по производству и наоборот. Оба не желали поступиться принципами и отстаивали один корпоративность опытных рулевых, а второй кивал на необходимость особого положения и отдыха лебедчиков и судовых счётчиков груза - тальманов. В принципе оба были по-своему правы, но застарелая вражда и недоброжелательность не давали им прийти к разумным решениям. В беседе с глазу на глаз с обоими пришлось сказать своё капитанское слово:- учитесь разрешать миром претензии, а пожелавшего подать мне ещё один раппорт, тут же отправлю в порт первой же случившейся оказией. На выходе из каюты, помощник капитана по производству буркнул хорошо запомнившуюся мне фразу:- Хоть кол тешите на башке у этого типа, вам не переделать его г… й характер! Вы ещё не раз вспомяните моё предупреждение. В святой правоте Валентина Михайловича мне в скорости придётся убедиться.

НЕ ХОДИТЕ ДЕТКИ В АФРИКУ…
(Корней Чуковский. Айболит)
Старший помощник капитана Боры, как грамотный и опытный моряк давно должен был бы плавать капитаном. Из Таллинской мореходки, клепавшей по общему признанию достойные кадры, он выпущен в один год вместе с шефом Базы Реффлота и давно бы стал капитаном, если бы не его застарелая болезнь. После первой рюмки, ему было уже не остановиться. Из-за слабости к спиртному, он приговорил себя «вечному старпомству». Хватив лишку, размазывая пьяненькие сопли пополам со слезами, он непременно прихвастнёт собственными призрачными связями с шефом нашей конторы. На престижном месте старпома «Боры» его в последний раз удержало клятвенное обещание «окончательно завязать» в ответ на «последнее китайское предупреждение» Фишелича. А я, как человек пришлый и «калиф на час», не ведал обо всей подноготной «мадридского двора», за что вскоре и пришлось расплатиться.
Так как ко времени прибытия «Боры» в Ломе, единственный глубоководный портовый причал оказался занят, мы стали на якорь на внешнем рейде, рядышком с однотипным рефрижератором под флагом Западной Германии. С рассветом прибыл лоцман и вахтенный штурман тут же прогремел по судовой трансляции:- с якоря сниматься. Как и предписано по Уставу службы, на баке обнаружилась рутинная картина: выборкой якоря руководит старший помощник капитана, а рядышком с ним, не лишний человек на баке – электромеханик. Как и положено по уставу боцман на месте за пультом управления брашпилем и исправно отбивает на рынде количество смычек в воде. Всё путём. И ничто не предвещает грядущей беды. После доклада с полубака:- Якорь чист, в ответ на перезвон телеграфа судно послушно двинулись к причалу. По всей видимости, как это не раз случалось, лапы якоря развернуло и его несколько раз приспускали и поднимали по сигналу руки старпома. Но вдруг за обычными и привычными картинками последовало нечто необъяснимое. Энергично жестикулируя двумя руками под носом боцмана, старпом что-то пытался ему доказать, затем отстранил боцмана от пульта, а за управление брашпилем стал электромеханик. Вскоре и совсем неожиданно электромеханик почему-то скрывается из вида, а здоровяк боцман хватил за грудки старпома, да так, что у этого коротышки ноги оторвались от палубы. Чтобы прекратить подобный цирк, я на весь порт вынужденно прогремел по палубной трансляции:- боцман, срочно отпустите старпома и приготовьтесь к подаче носового шпринга.
Лишь спустя пару часов, после конца официоза с властями, удалось мне осмотреть место событий. И тут я осознал весь масштаб постигшей судно беды. От старпома и электромеханика невозможно было добиться ничего путного – оба они в стельку или оба только притворяются, опасаясь расплаты самосуда, на чём крепко настаивал боцман. Наскоро собранная судовая комиссия: из чиф – инженера, второго механика, боцмана и капитана, произвела осмотр брашпиля. В колесе огромной шестерни с меня ростом и весом не менее парочки тонн, просматривается трещина по диагонали шестерни, разделившая её на две равные части. Вывод комиссии единодушный: иначе, чем катастрофой наше положение и не назвать, без рабочего брашпиля судно оказалось в аварийном состоянии. Хотя якоря можно отдать, а цепь потравить на ручном тормозе, но только для того чтобы навсегда оставить их на грунте. Выбрать цепь и якорь назад на судно стало невозможно. А без якорного устройства судно не пригодно ни к плаванию, ни к работе на промысле, ни на поставки, а выход один – отправляться нам куда-то и в чьём-то охранном сопровождении на ближайший судоремонтный завод. Причем о происшедшей аварии пора бы сообщить судовладельцу, Торгпредству, Морскому Регистру и в Инспекцию по безопасности мореплавания. Сообщить надо срочно, если только не пожелаю я из-за «попытки укрывательства» оказаться в одной компании с двумя судовыми разгильдяями.
– Технически нашу аварию можно объяснить одной только тщательно подготовленной злонамеренностью. При превышении допустимой расчётной нагрузки на вале, электромотор должен тут же отключиться автоматически, конечным выключателем. Но каким образом оказался отключенным сам конечный выключатель, вот в чем вопрос? – вслух размышлял чиф инженер. – Да брось Эдуард Константинович хотя бы на время сегодня диверсантов ловить, а лучше думай, как выбраться из задницы, в которую нас засунула парочка пьяных разумбаев. Лучше скажи честно, в состоянии ли мы собственными силами разобрав по частям гору металла на брашпиле, освободить и снять шестерню. В ответ «Дед» только чешет черепушку, и я его прекрасно понимаю, ведь прежде необходимо ему посоветоваться с коллегами.
А тут ещё судовой агент суётся со своими услугами в поисках буксирного судна и ближайшего на Африканском побережье судоремонтного предприятия, согласного принять заказ на не сулящий никаких выгод, кроме убийственных расходов, ремонт. Перебив агента на половине фразы, пытаюсь добиться информации: – скажите, имеется ли в Того хотя бы одна мастерская с квалифицированными сварщиками по чугуну? Тот обидчиво пообещал выяснить это в течении часа. В этой ситуации «промедление смерти подобно» засела в мозгах злодейская фраза гения революции, поэтому через пару часов назначаю срочное совещание комсостава.
Как и обещано, через час судовой агент доставил меня в фирму на окраине городка. Под навесом из шифера, в уголке из двух каменных стен в кузнечном горне тлели огоньки над древесным углем. Навстречу вышли два пожилых бобыля француза. По вкраплениям сажи в их ладонях, можно было судить, что работа у кузнечного горна для обоих - обычное занятие. Не знаю насколько доступно с моего «ржавого» английского языка агент смог перевести на французский волнующий меня вопрос:- Имеется ли в вашей фирме оборудование для сварки чугунных изделий. – О, да, есть, есть!- дружно закивали головами оба ажана, разом сняв тяжесть с моей души, давно убедившейся, что не на каждом судоремонтном заводе найдётся опытный сварщик по чугуну. Фирмачи тут же пожелали взглянуть на изделие в его «живом» виде и покатили за нами на судно на собственном стареньком грузовичке.
Раскрасневшиеся от 60 градусной «Виру Валге» фирмачи выставили единственное условие:- если шестерню завтра доставят в «цех», работа будет закончена через трое суток, к пятнице. - Изделие большое, и много времени уйдёт на его нагрев и остывание. Вопреки предосудительному моему отношению к «воротилам бизнеса», кажется всегда готовым стянуть со своей жертвы последнюю рубашку, оба ажана даже не заикнулись об оплате. Я же не стал темнить и откровенно признался, что не располагаю ни наличностью, ни полномочиями оплаты от своей фирмы, а могу лишь твёрдо пообещать связаться с советским торговым представителем, с просьбой уладить финансовую сторону нашей сделки. И никаких гарантий на успех дать не могу. Вот если бы джентльменов устроил бартер: в две новеньких, востребованных за рубежом фотокамеры «Зенит», два короба по 30 кг мороженного желтопёрого тунца, да ещё по бутылке «Виру Валге», то я полностью гарантирую такую оплату. Кажется, из всего обещанного мною больше всего по душе старичкам пришлась крепость «Виру Валге». На этом мы пожали руки и расстались. После обеда на баке «Боры» засверкала электросварка, и замельтешил народ в касках с обрезками стальных труб в руках: - не иначе, как чиф - инженер готовит «козлы» для грузовых цепных талей – вот это мужик, что надо, с удовлетворением отметил я про себя.
На следующее утро пошёл дождь, и выгрузка застопорилась. За прошедшие сутки выгружено всего 150 тонн и если так пойдёт дальше, можно надеяться, что мы наверняка простоим у причала до пятницы и выкрутимся без всякого простоя на ремонт. Нас это устраивало, но вовсе «не в жилу» было бригаде из местных докеров, вынужденных при первых каплях с неба закрывать крышки трюмов. Их чуткие первобытные души уловили странную закономерность: стоило капитану «Боры» сойти на берег, как тут же сваливался дождь. Местный колдун сразу определил виновного и тут же назвал его - «кэптин – рейн», что значит капитан-дождь. Ко мне в каюту заглянул стивидор, умоляя меня как можно реже сходить на берег во время разгрузки.
Парни из механической службы за прошедшую ночь раскидали всю фурнитуру на брашпиле и добрались до ведущего вала шестерни, но не смотря на прилагаемые усилия, с вала шестерня и не подумала сдвинуться. Чиф инженер с мрачным видом гонял чаи в кают-компании и в ответ на моё «доброе утро» буркнул:- без гидравлического домкрата нам делать больше нечего. Не успел он до конца изложить причины проблемы, как к нашему борту подкатил грузовичок с фирмачами, домкратом, с мудрёнными инструментами и галлоном антикоррозионной жидкости в кузове. С помощью французов наши дела сразу приняли другой оборот, и к обеду злополучная шестерня уже отлеживалась в кузове грузовичка, намекая, а не пора ли капитану навестить торгпредство.
Торгпред оказался родом из Пятигорска, можно сказать моим земляком, а ко всему ещё докой и просто рубахой парнем. Недавний выпускник МИМО, он не успел ещё закоснеть по заграничным командировкам и придумать для себя развлечений, и откровенно скучал в одиночестве в крошечном офисе. Мне он обрадовался, уверяя, что собрался уже зайти на судно, да услышав о постигших нас неприятностях, решил пока нас не беспокоить. Разливая по рюмкам «Столичную» и извиняясь за отсутствие закуски, торгпред радостно заметил:- Слушай, ты ведь рыбак и должен уметь распечатывать бочки. Внешторг в довесок к двустволкам Тульского оружейного завода по всей видимости для рекламы прислал бочёнок маринованных грибов. Грибами могу с тобой поделится, а вот насчёт денег, ты не разгоняйся, в отличие от твоего министерства, моя контора сидит на государственной дотации. И рад бы тебе помочь, да не принято подобное у нас. Зато это у тебя полные трюма коробов с рыбой, вот и рассчитайся ею со сварщиками, она здесь в большой цене 7500 франков за короб. – Видишь ли, именно этого я делать не могу, у меня каждый короб на счету и числится по коносаменту. Если бы я и решился на подобное, то тут же и свернул себе шею. При 73 свидетелях такого секрета от ОБХСС не утаить. Зато экипаж вправе распоряжаться той рыбой, которую сама команда наловила на самодельные орудия лова при так называемой любительской или спортивной рыбалке. К счастью осталось некоторое количество желтопёрого тунца, и он хранится не в трюмах, а в продовольственной кладовой. На этот деликатес министерство ещё не догадалось узаконить ГОСТ, как на промысловую рыбу, и с лёгким сердцем я среди бела дня могу презентовать кому угодно собственный улов. - Не думаю, чтобы ты не набрал у дружков промысловых капитанов прилова из всяческих экзотических пород рыб. Небось все ваши бытовые холодильники забиты кальмарами и лангустами - не унимался дотошный новый приятель. – Видишь ли, эти дары моря у нас будут, но позже, при наборе груза на родину, пытался я разъяснить обстановку. - Десяток мешков экзотического прилова я конечно заказал к нашему возвращению для набора груза на Союз. А пока мы вполне довольствуемся экземпляром меч-рыбы живой вес которой потянул за сто кило. Этот экземпляр был разделан пласт большую часть которого мы пустили на балык, а остальное уже с удовольствием доедаем в жареном и пареном виде. Кстати, не забудь, напомни угостить тебя балыком, потом пальчики оближешь, по вкусу он поспорит с осетром.
Под африканский шум дождя и неторопливую беседу хорошо подошла «Столичная». Мы собирались приговорить ещё один пузырёк, когда под окном послышался мотор машины. Заслышав шум мотора, мой собеседник скис прямо на глазах, но успел предупредить:- не бери в голову, то, что сейчас увидишь. Всё то, что произошло дальше, лучше было бы мне не видеть. Мир и согласие, царившие в компании двух мужчин были мгновенно взорваны молоденькой симпатичной злючкой. Без слов, слёту влепила она звонкую плюху в одну, а затем в другую щеку, оцепеневшего благоверного, хлопнула дверью, завела мотор и уехала. – Что поделаешь земляк, таковы замашки у бывших профессорских дочек - наших московских жён – грустно заметил муж мегеры. Это ещё веники по сравнению с Куликовской битвой, устроенной этой стервой ко дню независимости республики Того. Отмечая эту дату местное министерство торговли пригласило работников Советского посольства с жёнами в показательную этнографическую деревню – музей в джунглях. Всё в этой деревушке выглядело так же, как примерно пару сотен лет назад жило племя тоголезцев до своей колонизации. Под дробь там-тамов, раскрашенные и в боевом наряде воины показательно исполнили перед делегацией ритуальный танец и организованно двинулись к священной роще. Мужскую часть делегации местный староста пригласил последовать за боевым ополчением аборигенов, а белым жёнам велел остаться на попечении у деревенских женщин, устроившихся вокруг костра и следящих за дозревающим на вертеле кабанчиком. «Священная роща» оказалась просто вытоптанной поляной в пальмовом лесу и традиционным местом сходок мужского населения. Уединившись от дамских глаз, здесь можно было спокойно поговорить по душам, разогревая себя напитком из настоявшейся пальмовой браги. К несчастью моя благоверная за целую милю чует спиртное, стоит только мне замочить им губы. Мигом раскусив бесхитростную подноготную древних уловок, она смело пошла на абордаж «священной рощи». Аборигены тут же взволновались, загалдели, похватали и ощетинившись копьями, загородив женщине дорогу. Но не на ту они напали. Зря не читала чернокожая братия стихов Некрасова:- коня на ходу остановит, в горящую избу войдёт – доведённая мужем до белого каления русская баба. Не теряя достоинства, лишь белыми ручками моя благоверная раздвинула копья чтобы Павою проплыть в центр круга. Здесь с видом Артемиды – победительницы жёнушка уселась рядом с вождём племени, оцепеневшим с круговой чашей в протянутой руке. Понюхав содержимое, и со словами:- ну и дрянь же вы господа аборигены пьёте, благоверная до дна осушила чашу из половинки кокоса. Тут уж не описать фурора, охватившего компанию чернокожих мужиков. Исполнив ритуальный танец посвящения белой женщины в звание полноценного воина, с песнями и барабанным боем процессия последовала в деревню. Жёнушку усадили на самое почётное место рядом с вождём, и поручили потчевать местную элиту лучшими кусочками жареной свиньи, распределяя: кого наградить мясцом, а кому хватит и кости. Всё это рассказывал мне Лёха уже в автомобиле по пути к «славному местечку», где без оглядки можно пообщаться двум мужикам. Вскоре мы сидели за столиком под навесом из пальмовых листьев, и пили «пасту» состоящую из разведённого спирта и хинина - напиток колонизатора в тропическом поясе. Кончился дождь, припекло беспардонное экваториальное солнце. Разогнав туман, оно высветило поляну в джунглях и лагуну перед экзотическим бунгало - таверной с совремённой, сверкающей нержавеющей сталью стойкой бара внутри. Перед входными ступенями в бассейне дремал на цепи живой крокодил, а над головами в ветвях баобаба на местном диалекте кричал что-то попугай с подрезанными крыльями. По лагуне скользила парочка пирог с охотниками на крокодила, шашлык из которого и являлся фирменным блюдом этого заведения, любимого места встреч столичного бомонда. Лёша, с которым мы уже давно оказались «на ты», был трезв, но я здорово обеспокоился за его состояние как шофера. Надо полагать, случись тест на алкогольные промилле, полицейский прибор просто бы зашкалило. - Нет проблем, у меня всё схвачено!- Лишь бы не занесло в аварию – успокоил меня Лёха. – Кстати сказать, назад мы поедем окольным путём, и я покажу тебе интересное местечко.
Возвращались мы по шоссе, проложенному посередине аллеи из столетних кокосовых пальм, высаженных ещё до первой мировой войны немцами колонизаторами. Как известно, в жизни аборигена кокосовый орех и пища, и циновка для постели, мыло, свечи и различного рода искусные поделки. Навязывается вопрос, как бы выжило здешнее племя без подобного блага, подаренного колониальным режимом? Мы остановились рядышком с пеньком пальмы толщиной в половину обхвата. Леха ткнул пальцем:- Видишь вон там второй пенёк? До того пенька и долетела моя «Волга», успев превратить в металлолом, выскочивший мне навстречу «Опель», а уж потом срубить парочку пальм. Сама «Волга» отделалась разбитой фарой и уже на второй день вышла из мастерской как новенькая. Чем не реклама для советской автопромышленности?! Поглазеть на срубленные пальмы и кучу металлолома, оставшуюся от Опеля, съезжалась местная элита и сошлась во мнении «безопаснее автомобиля, чем русский танк «Волга» не бывает на свете». Во Всесоюзный Внешторг, я послал заказ на партию автомобилей ГАЗ. Прощаясь у трапа «Боры» я попросил:- раз ты не можешь помочь нам материально, сделай хотя бы доброе дело:- черкни на официальном бланке письмецо в таможню порта Таллина. – Дескать, так и так: при культурном обмене в местном обществе дружбы, капитан и старший механик «Боры» в память о встрече подарили аборигенам свои фотокамеры «Зенит». Камеры зарегистрированы в таможенной декларации, а их отсутствие у владельцев может расцениваться как контрабанда. – Бу сделано, помахав ручкой, пообещал Лёша.
В сопровождении вахтенного штурмана я поднялся на шлюпочную палубу. Здесь в пассажирских креслах с удобствами расположилась босоногая чернокожая кампания, терпеливо поджидающая капитана «по очень важному делу». Навстречу поднялся метис с тонкими европейскими чертами лица, одетый в модную европейскую пару и обутый в дорогие штиблеты. Представившись директором «Дагомея фишинг компани», он попросил срочной аудиенции капитана. Потягивая кофе за гостевым столиком каюты капитана, фирмач посетовал, что из-за несуразностей с оформлением заказа их новая холодильная камера оказалась пуста, и компания терпит колоссальные убытки. Услышав о рефрижераторе, прибывшем в порт Ломе, он примчался из соседней республики Дагомея с целью на месте договориться о закупке партии в пять сотен тонн рыбы.
- Во первых, «Бора» не частная лавочка и без добро «Внешторга» нам этого вопроса не решить. Во вторых, весь наш груз рыбы в импортном исполнении уже полностью расписан по заявкам порта Ломе и порта Лагос – в кратце разъяснил я обстановку. - А я и не претендую на товар в импортном исполнении, фирма готова закупить те 500 тонн рыбы, что находятся в ваших трюмах и предназначены для доставки в Союз, причём за неё фирма готова расплатиться по цене импортной продукции. С вашим торгпредством в Дагомее мы имеем предварительную договоренность о сделке – огорошил фирмач своей осведомлённостью в судовых делах. - Ну что ж, если вы так настаиваете, то придется потерпеть до пятницы, когда я конкретно смогу ответить «Да» или «Нет». Но с обязательными условиями: 1) Заход «Боры» в Котону и сделка возможны только после поступления заказ-наряда от советского торгового представительства в республике Дагомея. 2) Из порта Котону «Бора» выйдет не позже утра понедельника, чтобы к вечеру того же дня прибыть на рейд Лагоса. Этому меня обязывает контракт.
- Эдуард Константинович, я проведу гостей до трапа и тотчас же зайду к тебе, а ты пока придумай чего-нибудь пожевать, попросил я поднимающегося навстречу чиф инженера.
- Ну, «дедуля», выкладывай, каковы успехи нашего безнадёжного дела,- попросил я. – Слава Богу, я не капитан, не прошлялся невесть где цельный день, а доглядел за фирмачами, когда те укладывали половинки шестерни на стальную плиту. Всё прошло путём: сначала старички закрепили половинки шестерни стяжками, а лишь потом стали их греть газовыми горелками. Процесс длительный и протянется до завтра. А ещё, я лично убедился в наличии у «фирмы» специальных присадок и инструкции по сварке чугунных изделий, но, к сожалению, инструкция только на французском языке, в котором я не крепко силён. Теперь нам остается только ждать и надеяться. - Ну, а ты сообщил судовладельцу о постигшей нас беде? – доставая бутылку бренди, поинтересовался чиф инженер. – Извини, на сегодня мне выпивка уже сверх меры – замахал я руками. – Сообщать же об аварии пока не тороплюсь, раз нет проблем с выгрузкой, судно может считаться при деле, а не в аварийном простое. И пока есть надежда на благополучный исход, заранее поднимать шорох, только себе дороже, что равносильно, попытке будоражить пчелиный улей без предохранительной сетки на физиономии. - Ну тогда попей кофейку с бутербродом раз спиртным тебя перегрузили за летнюю ватерлинию. Интересно, кто же это так расстарался? Неужто торгпред? Обычно наши внешторговские жлобы да дельцы из консульства моряков не крепко балуют. Кстати сообщаю, у нас с тобой наметилась небольшая халтурка. Я пообещал коллеге немцу - механику с однотипного с нами рефрижератора, «предоставить завтра на прокат» нашего холодильщика, чтобы разобрался с немецким компрессором. Да, чуть не запамятовал, немцу не терпится повидать коллегу советского капитана и он уже дважды подъезжал на катере и пообещал заглянуть к нам завтра поутру. После завтрака прикатил катер под флагом ФРГ, забрал нашего рефрижераторного механика, а сам капитан пожелал остаться у нас в гостях. После «Белого аиста», под чашечку кофе гость расчувствовался и стал жалиться на неудачи, преследующие его в этом рейсе. – Всё началось с того, что на главном двигателе прорвало прокладку под головкой блока, и пятый цилиндр пришлось отключить. Затем перестал давать холод один компрессор. Вчера вышел из строя гирокомпас, а для замены гиросферы надобно вызывать мастера и ждать когда он прилетит из Гамбурга. Представляете, в каком пиковом положении я вынужден простаивать на здешнем рейде. Сам не понимаю, почему вдруг я обозлился и брякнул:- мне бы ваши заботы, господин немецкий капитан. Знаете, например нашим механикам не впервой менять прокладку под головкой цилиндра всего за одну ночь. А у нашего рефрижераторного механика золотые руки, и перед каждым рейсом он сам проводит профилактические осмотры холодильным компрессорам. Извиняйте, а отмерить и развести в дистилляте порошок буры, чтобы заменить старую жидкость и загрузить новую гиросферу в гирокомпас, у нас могут и начальник радиостанции, и третий штурман. Вообще, у нас рыбаков на роду писано - выкручиваться с ремонтами в собственном соку, и не принято держать на флоте «белые воротнички» из чистых эксплуатационников. У нас горбатят спецы привыкшие справляться с любой неисправностью при полном отсутствии специального инструмента и запчастей, с помощью молотка, зубила да при частом поминании:- «Кузькиной матери». Уверен на все сто процентов, что в вашей кладовке, как и на «Боре», ещё с постройки судна лежит запасная гиросфера от гирокомпаса «Новый Аншютц», а буры и дистиллята у электромеханика всегда найдётся в избытке. Наши третий штурман и начальник радиостанции изнывает от скуки и оба с удовольствием прокатятся к вам на борт, чтобы к вечеру гирокомпас уже пришёл в меридиан. Прохаживаясь по капитанской каюте «Боры» немецкий капитан с интересом рассматривал каждую мелочь. На переборке за спинкой капитанского кресла немец наткнулся на репродукцию дома-музея Л. Н. Толстого в Ясной поляне. Явно заинтересовавшись и внимательно рассмотрев картину, осведомился:- Мастер, это твой дом? Да, ничего не скажешь, твой дом хорош, и даже выглядит поболее моего домика. Правда, у меня два дома, основной в Гамбурге, а летний недавно я приобрёл на Рейне. Но они оба будут поменьше в размерах. Признаюсь, просто не хватило у меня сил сказать всей правды преуспевающему представителю поверженного противника страны. Ну не мог я, взять и вывернуть перед хвастливым пижоном всю горечь трагедии неустройства жизни народа-победителя и признаваться, что ещё совсем недавно оказался до смерти счастлив, когда мою семью облагодетельствовали тридцатью двумя квадратными метрами жилой площади в недавно выстроенном «рыбацком доме»! Теперь дотошный немецкий капитан порывался досконально осмотреть наше судно, вероятно в надежде обнаружить хоть какой-нибудь да бардак в русском обустройстве на бывшем немецком пространстве. Заглядывал в туалеты, душевые, раздвигал шторки на матросских койках. Задержался в столовой команды и на камбузе, но везде у него вырывалось только «гут». Поднявшись на пассажирскую палубу, немец уверенно направился к судовому бару туда, где вдувая прохладу, тихонько шелестел кондиционер. Здесь на высоких вертящихся табуретах сидело несколько свободных от вахты матросов, читали книги и листали подшивки журналов. На стойке бара лежали подшивки газет и журналов. За одним столиком играли в шахматы, за другим громко шлёпали костяшками домино. В настенных гнездах в стеклянных графинах плескалась чистая питьевая вода, в чём немец убедился, понюхав и испробовав её на вкус. - А как же быть с выпивкой,- удивился немецкий капитан,- здесь в судовом баре я собрался угостить вас моим любимым коктейлем, чтобы за напитком высказать восхищение превосходным флотским порядком на вашем судне. Капитан, не сыграть ли нам партию в шахматы – предложил гость. - Юрий, будь любезен, не службу, а в дружбу, скажи старшей буфетчице, пусть принесёт кофе, рыбки горячего копчения, балычка меч-рыбы и пусть прихватит бутылочку из холодильника в капитанской каюте – попросил я матроса, освободившего для нас столик. Немец играл в шахматы на полном серьёзе. Поняв, что я привык к манере блиц партий традиционно разыгрываемых на промысловом флоте, противник брал меня на измор, тянул резину и подолгу задумывался над каждым ходом. Явно сегодня ему круто не везло, зато мне подфартило. Раздухарившись после трех выигрышных партий я видимо зазря брякнул:- это за развалины Сталинграда! И, конечно, поплатился. На протяжении всей нашей стоянки у причала в Ломе немец зачастил на «Бору» в гости, чтобы выигрывать по три партии за вечер.

Не в пример годам нынешним, в суровые зимы шестидесятых годов плавание по Балтийскому морю редко обходилось без ледокола. Февральский Борей нагонял из Ботнического залива дрейфующие поля пресноводного ледяного покрова тридцати сантиметровой толщины, а в особо суровые зимы ледяным щитом покрывалось не только Балтийское море, а замерзали даже проливы Зунд и Большой Бельт. Понятно, плавание транспортного судна под ледокольной проводкой требует от судоводителя не только основательных навыков плавания в ледовом караване, но и безупречного знания ледовых качеств собственного судна. В должностные обязанности капитана-наставника Базы рефрижераторного флота входила не только обязательная помощь начинающим судоводителям в обретении ими ледового опыта плавания, но бытовало требование вывода до чистой воды даже «зрелых» капитанов, в этот час впервые «оседлавших» судно из незнакомой им раньше серии. Случалось, что и убелённые сединами бывалые капитаны просили службу мореплавания прислать дублёра капитана «напрокат», чтобы при затянувшейся ледовой эпопее, разделить с ним уставную обязанность постоянного присутствия капитана на мостике и заполучить возможность иногда вздремнуть на диванчике в штурманской. Именно так и поступал «мудрый из мудрейших» капитанов Таллинской Базы рефрижераторного флота Давид Фишеливич К. С первого дня приёмки и, по день описываемых событий, был он бессменным капитаном транспортного рефрижератора «Бора» и избороздил на нём как вдоль, так и поперёк просторы Атлантического океана. При таком раскладе сама «Бора» и пользовалась вполне заслуженной славой везучего судна.
В те годы ещё не были растрачены иллюзии, с которыми с пионерского возраста молодёжь нацеливалось на первенство в коллективной гонке «вперёд», стимулированной всей советской общественной системой. Молодое поколение ещё было помешано на рекордах и жажде первенства не только в космосе или в области балета. На очередного рекордсмена, выдавшего на гора «угля, хоть мелкого, но до хрена», либо на фартового капитана в чьи сети забрело немереное количество сельди, тут же вешались ордена и о них шумели средства массовой информации и в их честь пионерия распевала бодренький шлягер:
- Жил однажды капитан, он объехал много стран, и не раз избороздил Океан… Раз пятнадцать он тонул, погибал среди акул, но ни разу даже глазом не моргнул…
- Признаться, последняя фраза, приплетена здесь лишь для красного словца. Ни «Бора», ни её капитан не только вовсе не собиралась тонуть, но даже ни разочка не попадали в экстремальные погодные условия. А всё потому, как капитан «Боры» Давид Фишелич водил её родимую не отклоняясь ни пяди от рекомендованного Центральным Институтом Прогнозов морского пути. Этот путь дважды в сутки корректировался учёными метеорологами по радио. В результате «Бора» счастливо миновала области плохой погоды и загодя расходилась с зарождающимися ураганами.
За годы счастливого плавания из под крылышка Фишелича выпорхнула когорта молодых, но уже достаточно зрелых судоводителей. А сам Фишелич был окутан заслуженным авторитетом, что наставлять и учить капитана «Боры», было бы только себе дороже. Что удивительно, ни высшее военно-морское образование, ни былой опыт командования боевым кораблём не помешали рыбацкой морской стихии сформировать у Фишелича почтения к самым заурядным предрассудкам из баек и примет, бытовавших на промысловом флоте. Бытовали слухи, что в умении пользоваться едва уловимыми, только ему понятными и призрачными приметами Фишелич превзошёл всех именитых знатоков рыбацких традиций, а им ничего не осталось, как только сгруппироваться в нечто подобное кругу завистников к «больно уж везучему судну и его капитану». Им и в голову не приходило иное, как только завидовать неизменной «везухе» «Боры» и умению её капитана пользоваться полным набором из секретных рыбацких и морских примет. Не скрылись и талантливые способности мудрого Фишелича довольно точно прогнозировать нюансы предстоящего рейса. Поговаривали, что делалось это с помощью колоды игральных карт. Болтали, что вопреки флотской традиции, свой «адмиральский час» Фишелич коротал не на диванчике, а раскладывал пасьянс за столом своего кабинета. Злые языки утверждали, что именно так: в только одному ему понятном пасьянсе, капитан «Боры» заблаговременно «вычислял» откуда, как и когда ему ждать «ветра удачи». Такие разговоры только веселили Фишелича, а этим слухам он только подыгрывал, провоцируя их распространение. Он преднамеренно не скрывал от глаз любого входящего разложенный пасьянс на самом видном месте рабочего стола. Полагаю, что не обошлась без подсказки колоды и очередная задумка Фишелича прихватить меня в рейс на поставки рыбной продукции по африканским портам. Хотя пришлось потрудиться, чтобы убедить главного капитана Базы в мысли, что как капитана-наставника меня было бы «невредно вживую» пройти коммерческую практику по экспортным поставкам рыбной продукции в иностранные порты. Здесь он оказался прав, в коммерческой области я был на все сто процентом полнейшим профаном и хотя по судовой роли числился всё тем же капитаном-наставником, однако целиком попал на выучку к «собаку съевшему» дельцу во взамоотношениях с иностранными фирмами. Три месяца наблюдал, вникал и учился я разбираться в хитросплетениях, по сбору, погрузке доставке, выходу на причал и документированию экспортной рыбной продукции. Тогда же я убедился, что никто из капитанов «Рыбкиной конторы» не смог бы потягаться с Фишеличем так талантливо загрузить судно, чтобы без головной боли развезти и «распродать» на зарубежных поставках всю эту мешанину из рыбных пород и наименований в 4 500 тонн весом. А он раз за разом продолжал проделывать это, так что не возникало даже намёка на рекламацию. И этим как всё больше убеждая завистников, что причины подобной «везухи» надо искать в творческом подходе к делу, к которому у него ещё с пелёнок народилась хватка талантливого коммерсанта.
Каждый раз ещё до прихода в промысловый район океана, Фишелич добивался от начальства разнарядки на очередность разгрузки траулеров, на планируемое количество и породный состав снимаемого с них груза. Вскоре на капитанском столе лежала стопка грузовых планов с интересующих его промысловых судов, в которых ежедневно корректировались сведения по количеству, породному составу и размещению вылова в трюмах траулера. Находясь на промысле, указаниям сверху он предпочитал прямой контакт с капитанами траулеров, заранее обговаривая с ними оптимальные варианты планируемых операций. А ещё, никто иной, как Фмшелич, первым оценил и применил на практике прогрессивный метод пакетных перевозок грузов. Теперь в трюмах «Боры» с помощью сепараций из хлама горбыля и обрывков сетного полотна разделялись адресные партии коробов рыбы в полном соответствии с заявками грузополучателей по количеству и породному составу. Теперь никто не путался и не ломал головы при выгрузке, полная ясность вытекала из грузового плана составленного капитаном «Боры». Как в сложном пасьянсе: карту в масть к карте, цветными карандашами по трюмам и твиндекам грузового плана «Боры» собственноручно раскладывал капитан поступивший за сутки груз не забывая и руководствуясь заявками фирм через «Рыбный Сбыт Запрыбы». В обратном порядке «пасьянс» ежевечерне повторялся и в портах выгрузки. И так повторялось из рейса в рейс, без проколов и без жалоб грузополучателя. С годами у Давида Фишелича сложились собственные доверительные деловые связи с местными «фирмачами», закупающими в Союзе мороженую рыбу. Об этом не только догадывались, но и хорошо знали в советских торговых представительствах, разбросанных по портам побережья Западной Африки. Коммерческие связи капитана ценили и в экспортном отделе Главка «Запрыба», поэтому рефрижератору «Бора» вне конкурса доставались самые привлекательные заявки на экспортные поставки. Экипажу подобная «везуха» нравилось. Не секрет, за время нахождения судна на поставках часть зарплаты команде приходилась на иностранную валюту, а к ней перепадали и ещё кое-какие премии в «деревянных» за сбыт экспортной продукции. Вслед за капитаном старался быть на высоте и комсостав судна. А комиссар «Боры», считавший главным залогом порядка на судне всегда сытого моряка, и посему поднявшись на мостик, первым делом докладывал:- Обёд сегодня хороший, команда довольна! Действительно, с чего бы ей не быть довольной? Если обычный рейс транспортного судна промысел - порт с его нехитрой системой прогрессивной оплаты труда, вполне мог пойти насмарку из-за превратностей погоды или непредсказуемого безрыбья, зато рейс на поставки по Африканским портам, хотя и был намного длинней обычного рейса на Союз, но не нуждался ни в суете, ни в спешке. Как обычно поставки за рубеж рыбной продукции сопровождались никем не учитываемыми длительными стоянками в портах с благодатным климатом. Свободной от вахт команде не возбранялось до потери пульса гонять мяч по золотому песочку пляжа, чтобы потом за полосой прибоя смыть с себя пот и полуденную дрёму. Благо судовой мотобот на ходу, а капитан не стесняет экипаж занудными наставлениями о «правилах поведения советского моряка за границей». Экипаж ценил умение капитана держать на высоте имидж судна и поддерживал все его начинания. И на нижней жилой палубе, и на кормовом «хуторе», где проживали новобранцы команды, о капитане говорили и вспоминали только с уважением. А редкие и случайные разгильдяи, побаиваясь его проницательного и насмешливого взгляда, старались только реже ему попадаться на глаза. Но таких неизменно «вычисляли» и они не задерживались более одного - двух рейсов.
Судовая инвалютная отчётность Фишелича всегда отличалась пунктуальной корректностью и приводилась другим капитанам в пример. Казалось, она не требовала никакого подобия «смазки» для постоянно чем-то недовольного конторского клерка. Клерку с официальной бумагой Фишелич непременно вручал презент в виде закордонной цветной авторучки, либо лощённого зарубежного календаря или зажигалки. Угодить с презентом дело тонкое, неумело подсунутый презент плодит больше завистников, чем друзей.
Был у Фишеливича и иной грешок. Не мог он отказать себе в удовольствии подкатить на собственной «Волге» под самые окна «Пентагона», чтобы на глазах у всех завистников захватить приятелей к обеду в «Интуристе» с рюмкой - другой аперитива. Признаюсь, я никогда не набивался в компанию, но ни разу не мог отказаться от удовольствия выслушать парочку свежих еврейских анекдотов и самых горячих новостей, в курсе которых Фишелич всегда ухитрялся быть. Тогда я даже не задумывался, чем вызвано такое расположение ко мне старшего по возрасту, опытного и не раз битого жизнью, повидавшего виды бывшего флотского офицера и командира боевого корабля. Смущала ли Фишелича фамилия с окончанием на «ич», толи я действительно был ему нужен в каких-то расчетах, так и осталось для меня тайной. Успокаивался я предположением, что необходим Фишеличу лишь для подмены его в отпуск или других случайностях жизни. И даже не предполагал, что он мог просто доверять мне, как человеку вполне безопасному даже в дремучих снах не помышлявшему, как бы подсидеть его в капитанском кресле из красного дерева. Как показало время, всё это домыслы, а всё было гораздо проще. Всё прояснится спустя десяток лет. К тому времени Давид Фишелич уже сойдёт на берег и по праву займёт кабинет начальника коммерческого отдела Базы Реффлота, однако своё отношение к неудачнику, скатившемуся с мостика капитана плавбазы до капитана портового буксира, он ни на йоту не изменит. Без определённой нужды, и так же, как и во времена былые, продолжал он подкатывать на «Волге», но теперь уже к трапу буксирного катера, с «дежурным шкаликом» в кармане, чтобы по-приятельски откушать со мною флотского борща, со свежим анекдотом на закуску. Отдать должное, приглашением на борщ в рукотворном изделии старшего механика нашего катера мог похвастать не каждый начальник отдела Базы. Хлебосольный стол «Суур Тылла» был славен не одним флотским борщом. Благо в наш порт возвращались со всех окраин мирового океана от Шпицбергена и до Антарктиды мои прежние друзья – промысловики, одаривая буксирные услуги самыми экзотичными дарами моря. В редкий день над портовой акваторией не благоухало сборной рыбацкой ухой из семи ценных пород рыб, креветками или кальмарами в майонезе, а по радиотелефону не сыпались заявки претендентов на предстоящий Лукуллов пир на борту буксирного катера.
- Всё познаётся в сравнении,- высказался кто-то из древних и мудрых. В этом я убедился, когда расстался я с океаническим флотом. Расстался не по собственному желанию, а лишь по недоброй воле людей в белых халатах. Лишь испытав горечь рухнувших надежд, оказавшись в конечном счёте на мостике портового буксира смог я окончательно понять Давида Фишеливича как человека, и как капитана. Фишелич дорожил своим судном как бесценным подарком судьбы. «Бору» он постоянно холил, опекал и охранял от завистливых глаз со всеми предосторожностями ревнивого мужа, очей не спускающего с красавицы жены. Порою и совсем не к месту твердил Фишелич как заклинание фразу известного адмирала:- В море, значит дома! На судне, ставшем ему домом, Фишелич, старался устроить всё так, чтобы не было в нём тесно или тоскливо. В своём отношении к личности подчинённого он руководствовался не сухими параграфами уставных требований, а «собственными понятиями» и всегда был готов заранее отпустить грехи за мелкие и простецкие человеческие слабости. Все судовые разборки с его присутствием обычно не требовали применения оргвыводов и заканчивались беседой в каюте капитана. Это, в конечном счёте, породило молву о Фишеличе, как «о строгом, но справедливом и душевном капитане». Обрастая легендами, молва распространилась по флоту, создав из него образ некоего капитана-патриарха многолюдного в 73 человека клана. В противовес матросской молве и в то же время в кулуарах береговых подразделений Производственного Объединения «Океан» рождались и со скоростью беспроводного телеграфа распространялись анекдоты об очередном чудачестве «старого мудрого еврея». Так и останется за кадром, кто и почему прилепил к нему кличку «старый - мудрый еврей», хотя Давид Фишелич пребывал в полнейшем расцвете мужеских сил, и вовсе не был замечен в пренебрежении к иному полу.
Даже спустя десятки лет с трудом пробиваясь сквозь шквал годов перестройки, я старался не забывать и памятуя о главном завете «старого мудрого еврея» придерживаться кредо Фишелича:- Живи-радуйся жизни сам, и старайся не мешать делать это другим. Полагаю, мне это удавалось и вероятно потому, что главные этапы моего жизненного пути пришлись на безмятежные годы собственной молодости, когда казалось вполне возможным многое из «невозможного». Не потому ли, невзгоды «застойных лет» и неминуемые личные жизненные потрясения от развала государства вспоминаются спокойно и с теплотою на душе?
Так крепко запечатлелся в памяти эпизод из моей кораблядской жизни конца шестидесятых годов. Помнится, возвратился я с коротенького рейса в Северное море. Туда меня занесли мои должностные обязанности. Из покрытой ледяным панцирем Балтики до «чистой воды» я обеспечивал вывод новенького производственного рефрижератора да ещё под командой молодого капитана. Вернувшись на попутном судне за полночь в Таллинн, переночевав дома, я не забыл про свой договор с Давидом Фишеличем и с утра помчался в контору. Фишелич крепко распинался передо мною, что уломает «флотоводцев» из конторы отпустить меня с ним в очередной африканский рейс в роли дублёра капитана. «Бора» уже заканчивала погрузку и готовилась к рейсу на поставки. Однако странное дело, ни на «Боре», ни в конторе Фишелич мною обнаружен не был, а на судне и в конторе тоже очень бы хотели его видеть. В службе мореплавания про наш договор с Фишеличем даже не ведали, и главный капитан предложил мне взять отгульные дни за прошлые рейсы. Отгул меня вполне устраивал, тем более что на необходимости отдыха крепко настаивали мои домашние. А главное, хотелось за эти дни столкнуть в зачёт курс «Сопротивления материалов», пока он ещё не перепутался в моих мозгах с «Теоретической механикой», над задачками которой я уже корпел в контрольных работах заочника. Как говорится «не ловца и зверь бежит». Уже на выходе из дверей отдела флота коллега-заочник нежданно обмолвился:- в консультационном пункте калининградского института сегодня вечером консультации и приём экзаменов по сопромату. Тут я забросил всё. Помня, что заочника как и «волка ноги кормят», я не стал ждать расчёта бухгалтерии за рейс ни оформления отгульных дней в о/к, а перебирая и освежая в памяти постулаты сопромата помчался домой. Сегодня вечером я просто обязан избавиться от этого наваждения! Возвратившись нежданным домой, я разбудил дочь - пятиклассницу. На вопрос:- Почему ты не в школе? Дочь путано объяснилась. - С утра у нас по расписанию сдвоенный урок «Ленинского часа». Понимаешь ли, па, вместо того, чтобы задать страницы для чтения в книге «отсюда и до сюда», старшая пионер - вожатая Лена, как первоклашкам или малограмотным дояркам, нам вслух читает книгу о Володе Ульянове. Сегодня она снова продолжит чтение. А из того, что она пробубнила, только и запомнилось, что про серенького козлика, о котором Володя с раннего возраста полюбил петь окружающим. Не могу эту Лену ни видеть, ни слышать! На глазах у дочери стояли праведные слёзы. – Па, если тебе случится нагоняй от нашей классной Альбины, что ты ей скажешь? – Не переживай, доченька, я просто напомню твоей классной даме про то, как наставлял подданных самый авторитетный российский самодержец:- Дабы дурь твоя всем видна была, воспрещаю бубнить речь по бумажке, а говорите о задуманном собственным словом.
Зазвонил телефон. Меня срочно, вызывал в службу мореплавания наш главный капитан. А морской инспектор по приятельски шепнул в трубку:– приготовься, кажется, тебе завтра выпало выйти в рейс на «Боре». Получены и проверены свежие сведения. Нынче ночью Давида Фишелича увезли из дому на неотложке, а уже к утру его прооперировали по поводу паховой грыжи. Его состояние средней тяжести, к нему не суйся, всё равно не пустят. Да, не забудь, напомни своей благоверной, уложить в чемодан тропическую форму, белые чехлы на фуражку и гульфики. – Чтобы рассеять мои пессимистичные прогнозы о собственных торговых способностях, так мой приятель, напомнил мне про незадачливого комиссара, впервой увидевшего длинные белые носочки, которые моряки называют гольфиками. В тропиках Британские лоцмана всегда в паре с короткими брюками - шортами носят гольфики. Стараясь казаться любезным, комиссар предупредил поднявшегося на борт лоцмана:- Сэр, у нас свежая покраска, поберегитесь не замарать своего гульфика. Разобрав лишь одно слово «гульфик», лоцман испугался за порядок в своей мужской принадлежности, называемой в простонародье «ширинкой» и хватился дёргать за замочек на шортах. Прямо на глазах повеселела дочка. - Па, можно я сегодня не пойду в школу? Только ты напиши записку для классной, что я собирала и провожала тебя в море? Па, скажи, а в Африке будет здорово жарко? Но ведь ты всё равно не забудешь, что обещал мне привезти большого Африканского попугая? Да только смотри не забудь про попугая, как в прошлый раз забыл про жвачную резинку!
Рефрижератор «Бора» проектировался по правилам Германского Ллойда как перевозчик бананов и предназначался для плавания в тропических водах лишь с эпизодическими заходами в мелкобитый Балтийский лед, и то исключительно под проводкой ледокола. Как и серия из десятка однотипных с «Плайя Хирон» банановозов, «Бора» была куплена в Западной Германии при обстоятельствах схожих с детективной историей. Невозможность подобной сделки строго определялось эмбарго конгресса США на продажу СССР технологий и морских судов, обладающих скоростью, выше 20 узлов. По бытующим на флоте слухам закупка целой флотилии скоростных судов вопреки американским запретам состоялась лишь благодаря усилиям двух лиц из противоположных лагерей, состоящих в давней деловой дружбе. Эта дружба зародилась в послевоенные годы в оккупированной союзниками Германии, а по трагичности своего конца напоминает о классическом сговоре доктора Фауста с никогда и ни в чём не проигрывающим Мефистофелем.
«Гамбургским зеленщиком» прозвали жители портового города мальчика Вилли, по утрам развозящего по сонным довоенным улицам ручную тележку со свежим шпинатом. Уже молодым человеком Вилли Брунс ухитрился оказать неоценимые услуги советскому оккупационному командованию по розыску, сбору, мелкому ремонту и подготовке к отправке в Союз доставшейся ему в качестве трофеев доли от флота разгромленной Германии. В благодарность за разысканный затаившийся в нейтральном порту Южной Америки немецкий турбоэлектроход, Брунсу разрешили доставить в его трюме в голодный Гамбург благотворительный груз продовольствия из Аргентины. На вырученные от продажи средства Вилли зафрахтовал по дешёвке теплоход – развалину, но с ним всё сложилось удачно, и Брунс на регулярной основе стал подкармливать гамбургских сограждан дешёвым колониальным продовольствием. Жизнь научила его вертеться и сотрудничать и с теми, и с другими оккупационными властями разделенной на две половины Германии. Как ласковый телёнок Вилли научился сосать вымя у двух маток. Такая раздвоенность оказалась предприимчивому дельцу только на руку. Министерству рыбной промышленности СССР удачливый прохиндей Вилли помог собрать воедино китобойную флотилию «Слава» и в качестве посредника помог верфям Штальзунда и Ростока в закупках на Западе дефицитного в ГДР корабельного оборудования. На этих верфях, как известно, было поставлено на поток строительство средних рыболовных траулеров - СРТ для Советского Союза. Сколотив со временем изрядный капиталец, Брунс совместно с «Америкен фруут компани» завладел монополией доставки в Западную Германию бананов. В Гамбургском порту был построен современный и крупнейший в Европе банановый терминал. Пользуясь бумом дешёвого послевоенного судостроения, Вилли Брунс стал избавляться от амортизированных судов, заменяя развалюхи современными товаропассажирскими рефрижераторами типа «Плайя Хирон», чьёй сестричкой была и «Бора». Но жизнь не стояла на месте. Вскоре научно-техническая революция бросила очередной вызов, и потребовала обновления рефрижераторного флота более рентабельными и скоростными судами, уже не в 20, а в 24 узла. Вспомнив давнишние связи, бывший гамбургский зеленщик предложил нуждающемуся рыбному хозяйству СССР флотилию из среднего возраста рефрижераторов. А чтобы успокоить неугомонных американцев, он прибег к заурядному подлогу - правке на бумаге технических характеристик главного двигателя рефрижератора этого типа. На основании липового акта теплотехнических испытаний фирма-изготовитель двигателя «Ман» предписала уменьшить номинальные обороты главного двигателя судов типа «Бора» на десяток оборотов в минуту, и таким образом в судовой спецификации была исправлена скорость судна с 20 до 18,5 узлов. Известно, аппетит приходит во время еды. Окрыленные взаимно выгодной сделкой, обе стороны со временем возжелали большего. Располагая немалыми валютными средствами, рыбное министерство не поскупилось, и готово было на закупку новенькой серии рефрижераторов типа «Ветер» с эксплуатационной скоростью в 24 узла. Догадываясь, что прошлый номер продажи больше не сойдёт, предприимчивый Вилли придумал новенькое:- организовал заказ на постройку серии судов в Южной Корее от имени фирмы в которой об американском эмбарго и слыхом не слыхивала. Так Таллинская База Рефрижераторного флота разжилась якобы в Корее самым современным и быстроходным рефрижератором на Балтийском море «Бриз». Лично мне удалось побывать на «Бризе» капитаном всего две недели и то на ремонте, в плавучем доке, да разок пробежаться на нём от Клайпедского судоремонтного завода до рыбного порта Таллина. В течение ночного перехода, я несколько раз поднимался на мостик, и сбавлял скорость этого стайера, но бесполезно, эту ночь тоже не спал, явный псих и лихач-автолюбитель старший механик «Бриза». Убедившись, что капитан ушёл с мостика он снова и втихаря накручивал обороты винта до номинала. В результате на рейд Таллина «Бриз» припёрся в самое неподходящее время к 05-00 утра, а вся команда была злая и не выспавшаяся и вдобавок разозлила не ждавших нас по такой рани портовые власти.
А о пресловутом Вилли Брунсе мне сказать больше нечего, всё, что мне запомнилось из баек Фишелича, накопавшего сведений о гамбургском зеленщике у немецких корабелов Гамбурга, я уже рассказал. Зато со вторым действующим лицом грандиозной афёрной сделки ХХ века, я познакомился лично, когда не успел ещё износить форменку, одетую на меня в школе юнг. Когда-то оказавшись самой чистой на катере, моя форменка послужила причиной выбора меня на роль судового стюарда, обеспечивающего застолье нашего министра с капитаном буксирного катера «Казбек». Конечно, я перестарался чтобы не ударить лицом в грязь. Полагая, что министру не пристало закусывать хамсой, выуженной из бочки с тузлуком, в котором неоднократно опускались не всегда добросовестно вымытые матросские руки, рыбу я промыл проточной водою и почистил её от голов и костей. Но вместо ожидаемого спасибо, меня обесславили на весь Черноморский бассейн. Я выкручивался и, конечно, кивал, на главного виновника инцидента - старпома, нечестно укрывшегося за моей спиной, с чём вполне был согласен и дядя Лёня-капитан, заметивший:- мало дать указание, положено проверять и ход его выполнения.
Со временем, когда всё затихло, и инцидент был спущен на тормозах, о новом рыбном министре вспомнил старпом дядя Саша. Оказывается, дядя Саша был наслышан о нашем будущем министре ещё задолго до войны СССР с японцами на озере Хасан. Ещё юношей дядя Саша завербовался на ДВК и успел за год до вооруженного конфликта со «страной восходящего солнца» порыбалить сельдь иваси на Охотском море. Как известно, вследствие Цусимы и Портсмутского мирного договора, полными хозяевам на Южной половине Сахалина стали японцы. Советское правительство старалось ладить с самураями и даже пошло на организацию совместного Советско-Японского акционерного общества АКО-1 или Акционерное Камчатское общество. Одним из директоров АКО-1 и оказался наш теперешний министр: Александр Акимович Ишков. Общаясь с японскими акционерами - явными акулами капиталистического бизнеса, Александр Акимович научился разговаривать с ними на понятном для обеих сторон языке, но как патриот продолжал при этом свято беречь государственный интерес и народную копеечку, не забывая приумножать её в рубли. В трудное послевоенное для страны время возглавил тов. Ишков союзное министерство. Первой и самой важной обязанностью министра было накормить животворным белком и жиром отощавшее за войну и за последующие за ней послевоенные голодные годы население страны и её громадную армию. Известно, что наша довоенная страна располагала мизерным числом океанического промыслового флота, а тут ещё война навсегда упокоила его остатки на дне плохо защищаемого моря. Так что на добычу рыбы в открытом море пока ещё нечего было и рассчитывать. И вовсе не от хорошей жизни министр сознательно пошёл на разграбление природных запасов внутренних Азовского и Каспийского морей, удвоив максимально допустимые квоты на облов рыбы варварскими прибрежными ставными неводами. Хотя и знал, что вместе с массой тюльки ставные неводы черпали и губили тонны молоди ценных осетровых пород. А тощую тюльку местные рыбаки прозвали «жуй- плюй или Ишковка». Возглавляемое им министерство не дремало, а спешно готовило к выходу в океан китобойную флотилию «Слава», а со стапелей, с которых в войну нацисты как блины пекли одну за другой подводные лодки, были уже спущены первые океанские сейнеры для облова сельди в Атлантике. А самое примечательное событие тех лет: был поставлен на судостроительный поток легендарный Средний Рыболовный Траулер – СРТ – главный герой освоения рыбных запасов Мирового океана с невиданной рентабельностью в 700%, превысившей самые фантастические запросы времени. Вот теперь за счёт дикой средневековой эксплуатации труженика моря происходит накопление баснословных денежных средств. Их не транжирили по мелочам, а осваивали с умом, и набрав сил и средств министерство закладывает на поток современный океанский тип промыслового судна - Большой Морозильный Рыболовный Траулер - БМРТ, строит рыбные порты, холодильники, судоремонтные и судостроительные заводы, создаёт сеть мореходных училищ. Не скупится министр на закупку у иностранных фирм современной рыбопоисковой техники и новейших навигационных приборов. С освоением в мировом океане новых районов промысла год от года растут уловы, дешевеют и разнообразятся породы промысловых рыб поступающих на прилавки городов и весей. Чтобы не показаться голословным, приведу такой факт. Тридцать три копеечки за килограмм во времена оные обходился полюбившийся потребителю мороженный серебристый хек. При пенсии в 130 рублей, любой выживший из ума советский пенсионер мог за раз купить 433 кг хека. Теперь подсчитайте сами, на сколько кило хека хватит у нынешнего пенсионера его месячного пособия. Полученный вами результат только подтвердит жизнеспособность экономики, проводимой тов. Ишковым в возглавляемом им Министерстве. К несчастью для страны и её народа недальновидная и колеблющаяся вместе с престарелым генсеком «руководящая и направляющая» трусливо предала и задушила реформирование народного хозяйства, нацеливаемое премьер-министром на программу покончившую бы с валом продукции, заменив показатели чистой прибылью производства. Эти же идеи вскоре подхватит «дядюшка Дэн», и коммунистический Китай продемонстрирует миру поразительную жизнеспособность регулируемой государством социалистической экономики, замешанной лишь на благоразумных и проверенных законах свободного рынка.
Следуя упрямой воле «руководящей и направляющей» и «затянув пояса» полсотни лет страна бросала громадные людские и денежные средства в коллективизацию, механизацию сельского хозяйства, целинные земли, Нечерноземье, но все эти затраты канули безрезультатно, как в чёрную дыру. Просидев полвека на государственной дотации, коллективное сельское хозяйство так и не смогло порадовать народ ни хлебом, ни продуктами животноводства. Стыдно вспоминать, Россия закупала хлебное зерно в США и Канаде, а вместо мясных блюд общепит предложил народу рыбные дни по четвергам. Этого оказалось мало, и тогда родимая партия додумалась:- а почему бы не посадить население страны на два рыбных дня в неделю. Ведь нет ничего проще, как только потребовать от рыбаков удвоить усилия и достичь добычи рыбной продукции исходя из потребности в 30 кг на душу населения. Сказано-сделано, рыбаки поднатужились: рыбы наловили, сколько потребовала партия, и завезли её в порты. Да вот только рыбный флот тут же замер у причалов, забитые рыбой трюма не разгружают, так нет живых заявок от конторы Рыбного сбыта. Вскоре нашлась и причина, оказалось, не позаботились о холодильниках, как в своё время о зернохранилищах на целине, когда хороший урожай оказывался таким же несчастьем, как дикая засуха. Всё ясно, как Божий день: магазин летом мог освоить свежемороженую рыбную продукцию в количестве, не превышающем суточной реализации. В конце концов, выпуск продукции Минрыброма намного превысили спрос потребителя, а залежавшаяся на прилавках рыба в лучшем случае пошла на корм пушному зверю, а то и на свалку. Страшное это дело – перепроизводство при отсутствии сбыта продукции – и не зря капиталистическая экономика называет такое явление кризисом. Только кризис перепроизводства не испугал министра рыбной промышленности, Александр Акимович Ишков в своё время прошёл обучение в обеих по сути антагонистичных экономических школах. На срочном заседании в политбюро министр предложил нетрадиционный в социалистической экономике выход. По его рецепту в портах Африки: в Луанде, Лагосе и Конакри срочно организуются выставки-продажи советской мороженной рыбной продукции. На этих выставках заключаются на выгодных местному бизнесу условиях торговые сделки. Так к примеру, босоногому чернокожему аборигену некоему г-ну Окрану до конца базарного дня поверили в долг взятые под честное слово 50 тонн рыбной продукции. В понедельник юноша сполна рассчитался с долгами и купил за наличные ещё полсотни тонн замороженной рыбы. Мне случилось быть в знакомстве с господином Окраном, успешным бизнесменом и владельцем фирмы из сети столичных магазинов и холодильников, очень состоятельным человеком. Он бывал частым гостем у русских рыбаков и считал своей обязанностью следить, чтобы без приличной пивной батареи не пустовал капитанский холодильник. На условиях контрактов заключённых с господином Окраном, по всем более-менее приличным портам побережья Африки как грибы после дождя возникли фирмы, связанные долгосрочными договорами по сбыту советской рыбной продукции. Кроме поляков, болгар и рыбаков ГДР, никто из западных конкурентов в эту «Ишковскую монополию» и носа не смел сунуть. А в голодной Африке, не брезгующей мясом акулы и крокодила, шла в оборот любая рыба, имеющая подобие головы и хвоста. И даже пресловутые годы застоя не затронули экономику Минрыбхоза. Его внешнеторговый оборот только неуклонно возрастал и занял третье место в стране по валютной прибыли после торговли оружием и нефтью. В портах: Дакаре, Луанде и Фернандо-По обустроились собственные судоремонтные базы и не надо зря гонять траулеры на плановые ремонты и докование в Союз, а смена экипажей была обеспечена самолётами Аэрофлота. В ГДР и Польше были размещены заказы на строительство БАТов - Больших Автономных Траулеров, - громадных красавцев, оборудованных по последним достижениям зарубежной электроники и техники, с автоматическими линиями обработки уловов. Подобное великолепие оказалось не по средствам, и не могла себе позволить ни одна из зарубежных рыболовных фирм. Да вот только не про нас они оказались. Во времена перестроечного бума дельцы из предприимчивых акционеров захапают на залоговых аукционах и распродадут БАТы по бросовой цене металлического лома. Не иначе, как только к счастью до подобного позора не дожил А. А. Ишков. Все начались с того, что во всепроникающее ведомство Ю. В. Андропова поступил сигнал из ювелирного магазина:- некая московская барышня сдала на комиссию перстень с невероятно дорогим камушком, поведав оценщику легенду о своём наследовании кольца по родовой линии от бабушки. А опытный ювелир утверждал, что узнал в перстне современную огранку камня в Копенгагенской фирме Де Бирса. Через эту барышню вышли и на дарителя, им оказался заместитель министра рыбного хозяйства по сбыту продукции г-н Рытов. За Министерством стали внимательней присматривать, и не зря. Вскоре отдел сбыта министерства вляпался с очередным проколом. Один из известных и честных немецких предпринимателей возвращает в Москву пульман с охлаждённой продукцией, попавший к нему из-за ошибки в адресе получателя. И странной оказалась вся партия продукции: в банках с наклейкой «Сельдь слабосоленая» обнаружилась икра чёрная паюсная. Героя любовника и мастера незаконной наживы г-на Рытова тут же повязали, но на его счастье грянула Горбаческая перестройка под лозунгом:- не подсудно всё, что не запрещено законом. Так что за судьбу замминистра г-на Рытова здорово переживать не стоит. Иначе же сложилась судьба министра рыбного хозяйства А. А. Ишкова. Даже в мыслях трудно допустить, что министр такого масштаба занялся мошенничеством с наклейками на жестяные банки. Однако как руководитель, тут он явно дал маху с назначением и расстановкой кадров. И за подобное «упущение», конечно, ему стоило потихоньку уйти в отставку и теперь рыбачить на внутренних водоёмах лишь чисто по-любительски как обычному заслуженному пенсионеру.

По моим понятиям, примером справедливого решения национального вопроса, служит лишь нулевой вариант гражданства, принятый в одной из Балтийских республик.
В Таллине всё оказалось заверчено на личном приезде Ельцина. Подмахнув судьбоносные межгосударственные соглашения, и одним росчерком пера превратив большинство «бывших своих граждан» в лиц без гражданства, «царь Бориска» походя «плюнул на шляпу» 250 тысячному русскоязычному населению республики. Плевок «всенародно избранного» стал сигналом для националистов всех мастей, затаившихся было на просторах бывшего Союза, а теперь нацелившихся на травлю русскоязычного населения. - Ату их всех, оккупантов и мигрантов!
Не подозревая о подобном вероломстве, у ворот Государственной Думы Эстонии собрались обеспокоенные толпы людей говорящих по-русски в надежде, что к ним выйдет президент и парочкой слов снимет все их тревоги. Не дождались. Сопровождающие лица засунули в лимузин пьяного президента и скрылись через чёрные ход. С этого часу я решил, что кто-то из нас двоих недостоин быть гражданином одного и того же государственного образования. Хотя не скрою, мне ещё долго мечталось, как бы это подфартило, да выиграть на счастливый билетик, а весь выигрыш потратить на последнее свидание с Родиной. Теперь уж ясно, что не бывать этому. Мне уже за 80 и видеть Родину придётся только в старческих снах. Что ж, буду видеть её так, как она виделась миллионам "Унесённых ветром" русских, размётанных горячими вихрями революций и суховеем перестройки. Состряпанная неумехами и жлобами наспех и на «авось» задуманная «перестройка» не принесла народу ничего кроме бед и страданий, и саму страну отбросила назад, к до Петровским временам и границам. Я ни на что не претендую. Спасибо Эстонской республике, что приютила меня мигранта. А все же за державу обидно:- Спрашивается, нужно ли было признавать за Россией долги СССР, оставив в стороне тоже тратившие на себя валюту 15 Союзных республик? И так ли было необходимо признавать царские долги, даже не спросив, куда, господа хорошие, вы дели золотой запас России, вывезенный чехословацким корпусом через Восток на Запад. И на кой хрен было пускать под автоген, железнодорожные подвижные комплексы баллистических ракет, недостигаемые американскими ПРО и так пугавшие «личного друга президента» Боба? Сейчас эти комплексы оказались бы главным козырем при торгах с США желающими разместить свои ракеты рядом с границами России. Напрашивается вопрос на основе какого международного права был подарен Бобу Клинтону шельф Берингового моря, откуда янки сегодня черпают минтай и продают его филе и икру в Японию и Корею на два миллиарда баксов ежегодно, а нашим рыбакам туда даже вход воспрещён.
Спрашивается, как можно было лишь на слово поверить обещанию Западных политиков не расширять на восток границы НАТО. И почему было не потребовать взамен интеграции России в ЕС, ВТО, а может быть и в НАТО? – сегодня, задним умом, такими сомнениями полон бывший автор заёмных аукционов и условий распродажи морских портов и гигантов машиностроения по ценам, уступающим цене хоккейной клюшки Павла Буре. Забылось, и не верится в возможность такового? Вот данные, почерпнутые из российских СМИ. Канадский клуб «Ванкувер кэнакс» купил хоккеиста Павла Буре на 5 лет за 25 миллионов долларов, а Новороссийский морской порт со всеми терминалами был приватизирован за 22,5 миллиона долларов, т.е. за 0,89 клюшки Буре. Автомобильный гигант ГАЗ со 100 тысячами работников оценили в 25 миллионов – ровно в одну клюшку Буре.
Такого темпа приватизации ещё не видел мир - гордо провозгласил вице-премьер Чубайс, подводя итог аферы века, породившую невиданную безработицу, олигархов и бомжей. 116 тысяч государственных предприятий оказались в частных руках и более 100 миллиардов наличности в баксах уплыло в иностранные банки оффшорных зон. Неизвестно, как и куда исчезло двести семьдесят тонн золотого запаса страны. Остряки поговаривают, что в растворённом виде оно вместе с золотом партии перекачано на Запад по нефтепроводу «Дружба».
Подобный список: почему и зачем? занял бы несколько страниц текста, да бумаги жалко! Такое впечатление, что оба президента, а с ними и «реформаторы в коротеньких штанишках» соревновались между собой в игре в поддавки с западными игроками, кто больше и дешевле сдаст кусок Родины, тот и окажется в выигрыше. Под занавес Горбачёвское правительство провело грабительскую денежную реформу, отняв последние копейки у стариков годами копившиеся в расчёте на достойные человека похороны.
За кавардаком, творящимся в России, как за многосерийной мыльной оперой весь мир с большим интересом, наблюдал по телевидению. Мы тоже допоздна не отходили от «ящика», а потом всю ночь нам снились ужастики.
- Хорошо, что там нас нет – высказалась жена. – Не сдержавшись ты бы вступился за ограбленных и обиженных, или ещё во что-нибудь обязательно ввязался, и давно бы сломал себе шею. Поэтому сиди и сопи в две дырочки и будь благодарен судьбе за то, что у тебя есть кров над головой и до 72 лет тебя держали на работе.
На это возразить трудно и кроме как спасибо и сказать нечего. Однако нет, да нет, тревожат душу слова: - Не хлебом единым будет жив человек.

Опять меня тянет в море, где небо кругом и вода.
Мне нужен высокий корабль и в небе одна звезда.
И песни ветров и штурвала толчки, и белого паруса дрожь.
И серый, туманный рассвет над водой, которого жадно ждешь.
Джон Мейсфилд. «Морская лихорадка».

Общаясь с бывшим капитаном-директором плавбазы производственного объединения «Океан» Олегом Дмитриевичем Яливцем, сам не понимаю почему, и зачем я затронул тему критических случаев на море, заканчивающихся казалось бы в совершенно безнадёжном случае чудесным спасением. Для примера я сослался на удивительно счастливо закончившееся аварийное происшествие, чуть не закончившееся катастрофой, случившееся со мной, тогда молодым старшим помощником капитана научно-исследовательского судна и фанатом парусных прогулок.
Дело было на Чёрном море. Наше судно «Николай Данилевский» в тот злосчастный день отстаивалось на якоре в бухте Геленджик, примерно в миле от берега. Не знаю, как нынче в Геленджике обстоят дела с портовыми сооружениями, а полсотни лет тому назад не было и намёка на их строительство. В те годы открытую всем штормам с запада и юга бухту редко посещали суда коммерческого и рыболовного флота. Что побудило капитана «Данилевского» отстаиваться здесь на якоре одному Богу известно. В бинокль просматривался домик портового надзора и напротив него приткнулся носом в берег, непонятно как, и зачем попавший сюда малый рыболовный сейнер - МРС. С утра стоял необычный для декабря тёплый солнечный день. Работал ровный без порывов юго-восточный ветер и, судя по редким белоголовым барашкам, ходившим за восточным мысом, его сила не превышала пяти баллов по шкале Бофорта. Сменившись с вахты, за утренним чаем в кают-компании я застал младшего научного сотрудника или короче – МНС лаборатории гидрологии моря. МНС Миша был такой же заядлый фанат парусных прогулок и числился в постоянных членах команды судового яла.
– Хорош ветерок, а? Капитан нынче в духе и не возражает на нашу прогулку. Вся гоп-компания уже позавтракала, одета и готовит ял к спуску - вместо доброго утра выдал мне МНС. Примерно из таких же, как и мы с Мишей фанатов и состояла компания завсегдатаев постоянных вояжей судового яла, и величались она не иначе, как «гоп-компания». Под парусом, веслами, а то и под подвесным мотором гоп-компания «исколесила» всё побережье Азовского моря и Каркинитского залива собирая дань с прибрежных огородов, садов и бахч. Эти трофеи служили неплохим подспорьем к однообразному казённому судовому рациону, поэтому и сходили с рук нам некоторые вольности. Надо отдать должное организованности и дисциплине царившей в гоп-компании. Все члены команды яла были расписаны и закреплены по банкам (шлюпочным скамьям), знали свои обязанности при любом режиме плавания (под парусом, подвесным мотором или на веслах) и схватывали ситуацию текущего момента без лишних слов. Для случайных пассажиров было отведено место на носу рядом с баковым матросом, а для почётного гостя предназначалась банка на корме рядом с рулевым.
Баковый уже выбрал носовой фалинь, и собрался багром оттолкнуть нос шлюпки, когда с шторм - трапа с грохотом свалился третий механик, личность чужеродная и не особенно приятная в нашей сплоченной компании. В общем-то, к третьему механику не имелось особых претензий, тем более что по службе, старший механик хвалил его за образцовое содержание техники по заведованию. Однако близкие взаимоотношения с ним у меня как-то не заладились. А всё с того, что он - бывший воспитанник Приморско - Ахтарской школы юнг, дознавшись, что я тоже бывший юнга, стал добиваться моей дружбы и повёл себя запанибрата. Однако не в этом соль. Не раз увязывался механик за компанию со мной в город и, как правило, всё это заканчивалось какой-нибудь да неприятностью, компрометирующей меня как старпома. В общем, у меня создалось впечатление, что в одной компании с ним не обойтись без происшествий.
Умостившись на месте почётного пассажира и отдуваясь, незваный гость вымолвил:- наконец, Чиф, ты исполнишь обещание прокатить меня под парусом. Пока мы дискутировали на тему: Давай-ка лучше перенесём прогулку на более спокойную погоду и прочее, шлюпку отнесло от борта судна, а парус забрал ветер. Вмешался МНС Миша:- да оставь его в покое, при таком ветерке не помешают лишние 70 килограмм балласта. Механик согласившись на роль балласта, послушно опустился со скамейки на дно шлюпки и оттуда клялся блюсти порядок и выполнять все приказы командира шлюпки. Тут я, честно говоря, сломался. Надо было бы вернуться к борту судна и высадить пассажира, но к своему стыду, я не сделал этого.
Разрезной фок-парус забрал ветер в галфинд левого борта и ял как застоявшийся конь ринулся на выход из бухты создавая по носу бурун и оставляя за собою ровный след кильватерной дорожки. Я правил на выход в открытое море. Не буду описывать весь комплекс чувств любителя вояжа под парусом, у меня для этого не хватит воображения, не говоря уже о том, что «кольчужка коротковата» тягаться в морских живоописаниях с такими корифеями «ловцов ветра» как Лухманов, Кондрад, Дж. Лондон, Станюкович или Мелвил. Короче говоря, от свежего ветра и солёных брызг, расцвеченных ласковыми солнечными лучами обуяло меня нечто похожее на лёгкий кайф наркомана. Выскочив из-за мыса на простор моря не защищённый от зюйд-остового ветра, ял подпрыгнул на крутой волне и несколько раз шлёпнулся «брюхом» создав веер брызг, окативших нас с головы до ног. Чтобы больше не испытывать ни судьбы, ни нервов, мы лихо через левый борт совершили разворот овер-штаг и лёгли на обратный курс. Теперь ял бежал в галфинд правого борта и так же бодро, как и на противоположном галсе, да только немножко раздражала морской глаз маленькая деталь. Задняя шкаторина паруса нет, нет, да «полоскалась» на ветру. У нас давно был отработан приём устранения подобного безобразия. Это делалось в паре с загребным правого борта. Стоило только сказать: толкни вверх гафель, как загребной веслом нажимал на задний конец гафеля, а появившуюся слабину дирик-фала я подбирал и крепил на утке.
Не зря говорится: «больше кровного врага бойся услужливого дурака!». Не успел загребной взяться за весло, как семидесяти килограммовый балласт в лице третьего механика вскочил на банку, чтобы рукой подтолкнуть гафель. Ведь он и в правду хотел как лучше, а получилась полнейшая конфузия, или говоря по-морскому: «поворот шлюпки овер - киль».
Вынырнув, я пересчитал головы барахтающихся людей рядышком с плавающим вверх килём ялом. Вместе с моей головой их было ровно восемь. Взобравшись на «брюхо» шлюпки, я по штурманской привычке глянул на часы, они продолжали отсчитывать время, а стрелки показывали 09 час 10 мин по Московскому времени.
– Чиф, что будем делать? – привязался ко мне МНС.
– Ждать. Ждать, покуда расчухаются на «Данилевском» и окажут помощь. Нам больше надеяться не на кого – честно ответил я.
- Что-то не видно чтобы на «Данилевском» запустили дизель. Мне кажется, пока вахтенный третий штурман амурничает с практикантками, он и носа из рулевой рубки не высунет, а мы за это время окачуримся от холода. При такой температуре забортной воды больше 15-20 минут нам не продержаться.
Ситуация была хуже губернаторской. С каждой минутой исчезала надежда на спасение. Кажется, это дошло даже до третьего механика. Надо отдать должное Ваня вёл себя достойно. Не ныл, а лишь изредка причитал:- простите меня ребята, я во всём виноват, но ведь я только хотел помочь.
Печальную картину мы представляли. Как слёзы по щекам струйками стекала вода, пока кто-то первым не догадался снять и отжать шапку ушанку. Как ни старались люди разместиться, распределяя весовую нагрузку по длине киля, медленно, и верно тонули то нос, то корма яла, а мы снова и снова ползли к всплывающей оконечности шлюпки.
Поняв безысходность обстановки и сознавая всю меру ответственности за загубленные души, меня охватило холодное отчаяние и я – нехристь взмолился: - Господи, на одного Тебя могу уповать я. Милосердный и Милостивый, спаси наши души.
И тут же, как бы в ответ раздался такой желанный и характерный выхлоп «Болиндера» - мотора малого рыболовного сейнера – МРС. От причала отскочил, лихо развернулся и побежал сейнер. В моей душе вспыхнула слабенькая надежда:- Теперь бы только он заметил нас и не проскочил мимо. На лопасти вёсел мы одели шапки - ушанки и, размахивая ими, зачем-то орали в восемь глоток. Какое счастье, нас, кажется, заметили. Вспенив бурун по носу, теперь сейнер целился прямо на нас. Не прошло и 15 минут с момента катастрофы, и мы были уже на борту МРС «Судак», ял был взят на буксир, а через 25 минут мокрая команда предстала перед удивлёнными очами вахтенного штурмана «Данилевского».

Что происходило в О9 часов 10 минут по МСК времени на берегу бухты Геленджик рассказал нам дежурный портовый надзиратель.
- Сам не могу понять, что заставило меня, взяв бинокль выйти из сторожки, и посмотреть в сторону паруса, белеющий у входа в бухту как раз в момент крушения. Буквально в ту же минуту с пустыми авоськами в руках с борта МРС «Судак» сошли капитан и старший механик, направляясь на городской базар за продуктами.
«Аврал! Запускайте двигатель», побежав им навстречу, закричал я. Не успевший остыть дизель сейнера ни разу не чихнув, сразу набрал обороты. Отдав носовой швартов, я тоже взобрался на сейнер. Ну а дальнейшее вам известно.
При прощании с командой «Судака» фляжка ректификата с каракулями на ней, удостоверяющими владельца - «лаборатория гидрологии», перекочевал с борта «Данилевского» на борт сейнера, а каждому «утопленнику» во избежание простуды МНС выделил по сотне грамм неразбавленного напитка. Под бутерброды с чёрной икрой и под тост «За чудесное спасение, мы с ним ещё разок повторили. Призадумавшись, Миша глубокомысленно заметил:- в «Словаре русского языка» Ожёгова слово «Чудо» определено как «явление вызванное вмешательством Божественной силы», а так же вообще нечто небывалое, а слово Случай в толковом словаре определёно как «предполагаемый безличный бесцельный определяющий фактор необъяснимых происшествий». И чем больше современная наука познаёт окружающий мир, тем больше обнаруживает доказательств существования разумного Творца.
Теперь скажи, Олег Дмитриевич, чем можно объяснить такую череду благоприятных совпадений, как только не вмешательством неведомых Высших сил, подвёл я итог рассказу. С тех пор я перестал играть с судьбою в Орёл - Решку и стал избегать вовлечения сторонних живых душ при удовлетворении собственных амбиций. А в гордом одиночестве мне одному с разрезным фок - парусом не управиться.
Ну, и ну! Расхохотался густым хриплым басом старого морского волка Олег Дмитриевич. Выходит, древние греки ошибались, утверждая, что нельзя два раза войти в одну и ту же реку. Оказывается, этот закон не писан для чокнутых парусных фанатов. Вспомни декабрь 1965 года. Северное море. Бухту Треста, что на Шетландских островах. Наконец вспомни танкер «Александр Лейнер». Ты молодой капитан судна с комсомольским молодёжным экипажем, а я на пяток лет моложе тебя - второй - грузовой помощник капитана.
- Да, да, что-то припоминаю из серии случаев и «нарочно не придумаешь» -затараторил я в смятении. Откровенно говоря, я как-то запамятовал подробности нашего славного вояжа, пожалуйста расскажи-ка всё, что запомнилось, а из этого материала попробуем слепить назидательную морскую байку – сообразил я.

Рассказ бывшего капитана-директора Олега Дмитриевича Яливца.
На якоре за пределами трех мильной территориальной зоны Великобритании танкер «Ал. Лейнер» снабжал дизтопливом рыболовные траулеры. В конце моей вахты пришла и стала на якорь в северной части бухты плавбаза «Иоханес Варес». В кают-компании во время завтрака я честь по чести доложил, что старпом плавбазы шлёт привет и будет рад видеть тебя на борту плавбазы. Ты промолчал, только почесал черепушку, видимо что-то соображая.
После завтрака мы с донкерманом замеряли остатки топлива в грузовых танках, когда по палубной трансляции объявили:- второму штурману срочно подняться на мостик. «Быстренько собирайся, с попутным южным течением за 15 минут мы добежим до цели»- выдал ты капитанское ЦУ (Ценное указание). У борта уже болтался ялик, на котором боцман крепил мачту и пристраивал парус. В качестве рабочей шлюпки Ленинградские строители умудрились установить на нашем танкере шестивесельный ял с разрезным фок-парусом и полным шлюпочным снабжением, принятым на военном флоте. Уходя из рубки, я на всякий случай засунул за раструб рыбацких сапог ракетницу и, забежав в каюту, прихватил шапку-ушанку и ватную фуфайку.
Подняв парус, мы лихо отскочили от борта «Лейнера», развернулись на 90 градусов и побежали на север в галфинд левого борта. Полторы мили, разделяющие «Лейнер» и «Варес» мы действительно осилили за четверть часа. Не спуская парус, мы так же лихо подскочили к спущенному шторм - трапу. На плавбазе нас уже ждали. Уходя, ты напутствовал:
- Дмитриевич, хорошенько приглядывай за ялом. В случае чего звони мне по телефону в каюту старпома. Так ты говоришь, двое твоих однокашников работают матросами в боцманской команде плавбазы. Смотри не увлекитесь застольем. Нам предстоит ещё засветло, с переменой течения возвращаться домой.
Обещая на завтра хорошую погоду, перед тем, как спрятаться за вершину горы выглянуло Солнышко, и в это время я услышал твой голос:
«Принимай кинофильмы. Самая пора возвращаться».
Возвращались мы в галфинд правого борта. Вначале шли курсом на десяток градусов правее танкера, однако нас здорово сносило влево. Тогда ты круче привёл ял к ветру, и он пошёл почти в фордевинд, а разрезной фок этого не любит, и став терять скорость мы вынужденно вернулись на прежний курс. Вскоре стало понятно, что неведомая боковая сила может пронести нас мористее танкера.
– У меня под ногами под кормовой банкой в брезентовом мешке шлюпочное снабжение. Быстренько доставай и зажигай фальшвеер – матюгнулся ты в сторону «Лейнера», не вахта, а дурдом. Представь себе, Дмитриевич, обстановочку: экипаж во главе со старпомом в столовой смотрит фильм, а отпустив очередное судно, вахтенный штурман расслабился с детективным рассказом на диванчике в штурманской рубке. Воспользовавшись затишьем, вахтенный матрос спрятался в уголке за радиолокатором и поди уж сопит носом. Погодите, зас…цы доберусь я до вас! – распалился ты.
С зажжённым фальшвеером, буквально в 30 метрах нас пронесло вдоль правого борта танкера и ни одна живая душа не высунула нос, чтобы выглянуть наружу. Тут я вспомнил про ракетницу. Но стрелять ты мне запретил.
– Бесполезно тратить ракету. Раз нет наблюдения за окружающей обстановкой ракету не увидят, а целить по танкеру, заправленному топливом опасно, только пожару нам не хватает.
Тогда я схватился за вёсла. Ты спустил ставший ненужным парус и тоже уселся за вёсла. Наших усилий хватило какое то время удерживаться по корме танкера в расстоянии 30-50 метров. Так продолжалось примерно полчаса, однако выбившись из сил и поняв бессмысленность наших усилий, мы бросили вёсла, а шлюпку тут же подхватили ветер и течение, и нас понесло на восток в открытое море. Напрасно я сжёг ещё парочку фальшвееров, на танкере словно вымерла вся команда. Помню, что перекурив и осмыслив обстановку мы наконец осознали, что ночь нам предстоит провести в открытом море.
– Дмитриевич, пока не темно, давай проверим, чем мы располагаем.
Из брезентового мешка были извлечены шлюпочный компас, пиронафтовый фонарь, ветровые спички и последний фальшвеер. Недолго мы радовались находке. Ни в лампе подсветки компаса, ни в фонаре не оказалось керосина, они были девственно сухими.
- Надеюсь, хоть пресной воды боцман со старпомом не пожадничали и заправили анкерок. После работы на вёслах пить страшно хочется - озаботился ты. Конечно, любовно ухоженный, отлакированный дубовый анкерок оказался пуст.
- Он так же пуст, как пусты головы наших старпома и боцмана – помянул ты обоих недобрым словом.
Под хмурым зимним небом быстро темнело, первыми скрылись очертания берега. Вскоре пропали из вида палубные огни судов, стоящих в бухте на якоре. Холодало. Как хорошо, что заглянув в каюту, я догадался захватить ватную фуфайку и ушанку. А ты оказался не готов к декабрьской ночи в Северном море, но зато попижонил на плавбазе в фуражечке с крабом и тонком плащике, а теперь сидел с брезентовым мешком на плечах. Единственным нашим спасением от холода и промозглой сырости было согревание в движении. Но в шлюпке здорово не попрыгаешь, оставалась только гребля и каверзный вопрос, в каком направлении грести? Ни берега, ни огонька с судов уже не видно. По звёздам не сориентироваться, небо заволокло тучами. А шлюпочный компас бесполезен, в темноте без подсветки картушки не видно. Вместо подсветки я зажёг ветровую спичку, а ты этим временем усёк направление ветра и волнения. Они оставались постоянными с запада. Вот мы и гребли всю ночь на запад носом на волну. Чтобы как-то подбодрить себя в два голоса горланили морские песни, а затем перебрали все известные нам русские и украинские песни вплоть до грузинской «Сулико». С песней мы так и продержались до туманного рассвета, когда мне показалось что слышу слабый шум от выхлопа дизеля. А ты меня одёрнул.
- Окснись, Дмитриевич, нам с тобой только не хватает галлюцинаций утопающего готового уцепиться за соломинку.
Но сбросив мешок и опустив воротник плаща, насторожившись, ты вдруг заявил, что галлюцинация психически заразительна и тебе тоже послышался выхлоп главного двигателя типа «Баккау-Вольф», устанавливаемого на рыболовных траулерах. В тревожном ожидании мы провели десяток минут, пока из туманной дымки не вынырнул шедший прямо на нас СРТ-Р типа «Океан» держащий курс на запад. Мы быстренько напялили мешок и шапку-ушанку на вёсла и исступлённо стали ими размахивать. Тем не менее, и не взирая на зажжённый фальшвеер, двигатель на СРТ-Р продолжал работать на полный ход, а из рулевой рубки нас упорно не замечали, хотя должны были пройти в каком-то десятке метров. Тогда я выхватил из голенища ракетницу и в отчаянии выстрелил, целясь в рулевую рубку. У меня получилась! Разбив стекло двери, ракета влетела во внутрь рубки. Из распахнувшейся двери на крыло мостика высыпали переполошенные люди, а траулер, покатившись вправо и совершив полную циркуляцию, остановился рядом с нами. На наши головы посыпались отборные непечатные словечки. В конце–концов, угомонившись и успокоившись, незнакомцы перешли к делу:- Кто вы такие, откуда и куда направляетесь? С сочувствием выслушав нашу фантастичную одиссею, нас радушно приняли на борт Калининградского траулера «Пионерск». Согрели горячим кофе, организовали горячий душ и уложили под двойное одеяло. А ялик два часа болтался по корме СРТ-Р, следуя за ним на длинном буксире, пока не добрался до своего штатного места. Выходит за ночной дрейф ветер и течение утащили нас в Северное море на 15 миль от берега.
На этот раз вахтенная служба на «Александре Лейнере» оказалась на должной высоте. Вовремя вывесили кранцы и подготовились к принятию к своему борту СРТ-Р. Чувствуя за собой вину, наш старпом извлёк из загашника припрятанную ко дню рождения бутылку и организовал стол для спасателей.
- Я, тоже нехристь, потому что как и ты родился в пору гонений на церковь, когда наши родители веровали в обустройства коммунистического Рая на земле. Извини, Вячеславович, но я не могу признать спасительной роли ни твоего, ни своего ангела хранителя, а отношу оба случая к необычайно счастливо сложившимся обстоятельствам. Вероятно, один из нас просто родился в счастливой рубашке.

- Как я понимаю, Дмитриевич, человеку разумному свойственно иметь собственные убеждения даже на космическое обустройство. Но при этом считаю, что человеку необходимо во что-то верить, иначе теряется весь смысл жизни. В какой-то мере я фаталист, потому что вся моя жизнь состояла из цепочки невероятных совпадений, необъяснимых Слепым Случаем, а будто бы предначертанных кем-то Свыше. Кажется, всю сознательную жизнь КТО-ТО без отдыха денно и ночью вёл меня своим курсом, тщательно оберегая от губительных рифов. Поэтому я не сторонник эволюционистов, для которых Случай и только Случай является первопричиной возникновения всего на белом свете от первичного бульона с набором необходимых молекул и до человека. На непостижимом умом числе случайных взаимодействий сложного набора химических элементов и энергии построена вся их теория. Из такого утверждения можно сделать заключение, что жизнь произошла случайно и по неизвестной причине. Вознося «Его Величество Случай», сами того не желая, эволюционисты по сути, наводят на единственный вывод, под которым можно подразумевать Творца. Надеюсь, Дмитриевич, ты не сторонник этой чисто умозрительной, при многих допущениях принимаемой бездоказательно и только на веру теории. Тем более что сегодня эволюционистам возражают другие не менее известные учёные, утверждая, что биохимические системы сконструированы не законами природы, не Случаем, а были тщательно спроектированы, а создание жизни на Земле - плод осмысленной деятельности Творца.
- Вячеславович, я не верю священнослужителям и не желаю иметь никаких дел с официальной религией. По убеждениям я близок к агностикам полагающим что Бог не познан, и скорее всего для нас Он непознаваем, поскольку даже в Священном писании сказано: «Пути Господни неисповедимы».
Не смотря на расхождение убеждений по вопросу волнующему человеческое общество ещё с доисторических времён, мы с Олегом Дмитриевичем остаёмся в добрых приятельских отношениях и время от времени созваниваемся, справляясь друг у друга о состоянии здоровья. На днях вспомнив о грядущем празднике «День рыбака», я стал листать старую записную книжку с номерами телефонов бывших сослуживцев. Помянув слова поэта: «кого уж нет, а те далече…» я со вздохом отложил книжку за ненадобностью, размышляя при этом: так стало быть, выходит, мы теперь оба уже не что иное, как редкие ископаемые и последние из могикан из плеяды бывших капитанов Управления Сельдяного лова Эстонии. Такой вот интересный расклад получается!


КАК Я ЗАДЕЛАЛСЯ ИНОСТРАНЦЕМ.
Начало этой истории пришлось на пятидесятые годы прошлого века, когда по воле Союзного министерства целый курс судоводителей Ростовского мореходного училища имени Георга Седова переадресовали на учёбу в Клайпедское мореходное училище. По завершению курса мореходки нашу группу черноморцев откомандировали на год в Литовское Управление Атлантического сельдяного лова «с целью набора ценза дальнего плавания необходимого для получения рабочего диплома штурмана дальнего плавания - ШДП». Так Союзное министерство спланировало заполучить два десятка штурманов дальнего плавания, необходимых для освоения рыбных богатств Центральной и Южной Атлантики из портов Черного моря.
В те годы океанический рыболовный флот Литвы бурно рос за счёт поступающих по репарациям из Германии новеньких средних траулеров. В Литовской республике ценили и не разбрасывались кадрами. Здесь кроме перспективы быстрого роста по службе и нормального заработка, молодых специалистов привлекали быстрым решением жилищных условий. Не мудрствуя лукаво, Литовское Управление Сельдяного Лова закупило в Финляндии полсотни разборных домиков, и в течение года на окраине Клайпеды вырос «рыбный городок». Кроме быстрого продвижения по службе нам предложили достойное жилье, именно по этой причине на родное Чёрное море вернулись лишь редкие единицы. Однако, ни перспективы роста, ни заработки, ни даже жильё не могли сломить моей тяги к морю, в котором как пел Леонид Утёсов, «…я плыл и тонул, но на берег выброшен к счастью…». Вернувшись из вымотавшего меня полугодичного рейса в зимний Океан, недолго думая, рванул я к лазурным берегам, которые, как и Утёсов, «не раз я видел во сне». Само собой, уезжал я на законных основаниях, с дипломом штурмана дальнего плавания в кармане.
Середина прошлого столетия сегодня видится мне Золотым веком в моей сумбурной жизни. Это было время, не то, что бурного, а скорее взрывного, и не только количественного, но и качественного роста океанического рыбопромыслового флота. От Калининграда и до Владивостока строились рыбные порты со всей надлежащей инфраструктурой. Со всеми достоинствами и недостатками я удачно угодил в самую струю этого роста. Признаюсь, отнюдь не личные заслуги, а лишь случай и обстоятельства выдвинули тогда меня - двадцати летнего юнца на должность старшего помощника капитана рефрижератора «Айсберг». Конечно, я оказался неважным старшим помощником. Было много промахов и ошибок, но я старался, набирался опыта, учил и учился сам, а, в конечном счёте, моё первое дальнее плавание из Калининграда в Новороссийск закончилось благополучно. Свой двадцать третий год рождения я уже встретил в полугодичной сельдяной экспедиции в Северную Атлантику. В 26 лет впервые я поднялся мостик «Н. Данилевского», хотя с временной, но уже с полной ношей ответственности «исполняющего обязанности капитана научно-исследовательского судна». Прежде чем это случилось, было необходимо, чтобы в меня поверили как в серьёзного кадра. Мне ведь снова подфартило, и я вскоре зарекомендовал себя штурманом нового поколения, опирающегося не на внутреннее чутьё судоводителя, а на конкретные знания астрономии и радионавигации. Когда научная гидрологическая экспедиция из трёх научных судов с двумя докторами географических наук на борту как «в трёх соснах заблудилась» в родном Чёрном море, то мне привелось взять на себя роль поводыря.
Одновременно с ростом флота срочно клепались и кадры судоводителей готовых к освоению запасов Мирового Океана. В радужных красках обрисовал мне моё будущее директор Азово-Черноморского НИИ рыбного хозяйства и океанографии А. С. Ревин.
- В обкоме и в министерстве о «вашем штурманском подвиге» наслышаны и помнят, и там уже обговорена ваша кандидатура на место капитана «Данилевского». Осталось только небольшая формальность: сбегать ещё разочек на полгода в сельдяную экспедицию в Атлантику, чтобы заработать ценз плавания на рабочий диплом капитана дальнего плавания и на следующий день вы утвердитесь капитаном. И тогда с Богом, на год в командировку в Адриатику, готовить кадры рыбаков для братского Албанского народа. Знаю, что вы предпочли бы выйти в рейс из Клайпеды, где полно ваших однокашников, но министерство указало на Таллин, видимо там кадры нужнее. Есть и другие приятные новости. Утверждёна смета на строительство нового здания института, а освободившееся здание остаётся под жилье сотрудников. Можете рассчитывать на заселение на правах первой очереди – напутствовал меня перед отъездом директор.
Всё складывалось, как по нотам. Как и планировалось, сходил я два рейса в составе Эстонской североатлантической экспедиции: старпомом СРТ-4283, а потом капитаном СРТ-4425 и с лихвой набрал ценз дальнего плавания. Сменив рабочий диплом на диплом капитана дальнего плавания, я в тот же день переговорил с Керчью. Там тоже все идёт по плану: «Данилевский» уже заканчивает капитальный ремонт-переоборудование и меня торопят с возвращением. Жена и дочь сидят на чемоданах в гостинице «Балтия» в готовности № 1 к отъезду. А я всё ещё толкаюсь в уголке приёмной начальника Управления сельдяного лова Галкина Б. А.. Стоит только сунуть нос в двери его кабинета, как Архипыч тут же вскакивает и исчезает в неизвестном направлении. Сижу, жду. Назавтра всё повторяется. Сижу, жду. Промелькнув мимо, Борис Архипович меня категорически не замечает. Сунулся в его кабинет, но получил отмашку телефонной трубкой – не видишь что - ли: «Занят!». Дело к вечеру, а у меня ни росинки во рту. Рядом магазин и бар «Арарат». Заскочил, хватанул для пущей смелости порцию коньяка с шампанским, загрыз конфеткой и бегом к приёмной, а там уже ждёт ставший подозрительно добреньким Архипович. – Ну, ну, давай твоё заявление. На часах уже без четверти пять, мне читать резолюцию уже некогда, бегом по винтовой лестнице на четвёртый этаж в кадры. Там, слава Богу, все ещё на местах, только женщины начинают прихорашиваться.
– Ребята дорогие – кричу - мне завтра на самолёт, отдайте трудовую книжку. – Давай заявление – требует первый комплектатор. Читает, хихикает и передает заявление второму комплектатору, тот закатывается и сует бумагу следующему, но я выхватываю и читаю резолюцию:
- О/К. Тов. Лаане, прошу разобраться, почему капитан СРТ-4425 тов. Левкович, в рабочее время прогуливается по конторе в нетрезвом виде. Тов. Левкович,- это уже ко мне - мой вам дружеский совет: «Если пьёте, то закусывайте!». И подпись Б. Галкин.
В гостинице, не дав мне раскрыть рта, первой заговорила супруга. - Папочка, знаешь, где мы сегодня были? Борис Архипович возил нас на своей «Победе» в красивый район, где заканчивается строительство дома, в котором нам выделена квартира. Представляешь, наши окна будут выходить на юг прямо в палисадник, а через дорогу 26-я специальная школа с английским языком, в которую будет ходить дочь. И ни в какую Керчь я не хочу и не поеду! Не зря говорят:- муж голова, а жена – шея, куда шея повернёт туда и голова склонится! Научное судно «Н. Данилевский» на месяц задержался в порту по причине отсутствия капитана, а я, опасаясь справедливой вендетты десять лет не смел и носа казать в Крым.

Подводя итоги и перебирая в памяти основные вехи своего жизненного пути, всё больше я утверждаюсь во мнении, что в особо значимые и переломные моменты моей жизни кто-то НЕВЕДОМЫЙ распоряжался и вёл меня в нужном Ему направлении, имея в виду лишь собственную цель, не считаясь с моими пожеланиями. Цель эту мне не дано знать. Как не дано знать, почему именно я, а не родной брат, более достойный по трудолюбию, душевным и личным качествам юноша, не прожил вместо меня долгую, и такую малопонятную жизнь. И почему я, а не он оказался нужен на белом свете? Кому? Зачем?
Силу, протащившую меня через жизненные ухабы, кое-кто называет Господином Случаем, другие - Провидением, либо неизвестной нам Волей, когда проще и вернее было бы назвать её Божьим Промыслом. Не раз я был на грани гибели. И каждый раз чудо моего спасения логически не объяснимо, и тянет не меньше чем на вмешательство Ангела Хранителя. Фаталисты говорят: «Значит не судьба», да только слишком много здесь чудесных совпадений.
Как ни странно, но многое из прошлой жизни, казавшееся мне вопиющей несправедливостью, обернулось впоследствии благом, и трудно сказать, что было бы со мною, не случись этой «несправедливости». Так случилось, что я не сам выбрал замену городу на Волге Таганрог, затем Клайпеду, Таллин, катер «Казбек», танкер «Криптон», пароходы «Ян Анвельт» и «И. Варес»… а под завязку буксир «Суур Тылл»- все они оказались тут как тут - «по Случаю». Как не стать фаталистом, и в конце – концов, не признать: «На всё Воля Божия»?
И ни какой я не оккупант. В армии не служил ни одного дня. Армейскую подготовку ни разу в жизни не проходил, а получал одну за другой отсрочку от сборов по причине постоянного нахождения за пределами Союза – в океане. На этом поприще вкупе с экипажем и, как минимум, с двумя эстонскими коллегами – своими помощниками, 45 лет я честно трудился на благо республики, а «поутру от сна восстав, продолжал зубрить, не устав», а английский язык. Потому как с расширением коммерческих связей с иностранными фирмами по сбыту рыбной продукции, знание английского стало для капитана непреложным условием. Таким образом рыбаки зарабатывали не только рубли, но и валюту, очень ценимую в республике. Я не искал я убежища в Прибалтике, что поближе к Европейскому окошку, а рвался к родным берегам, да Случай не пустил. Именно посему не смею считать себя хитромудрым мигрантом, замахнувшимся на сладкую жизнь в привилегированной республике Союза. Правда, мои доводы никто не желал слышать, а ко мне вполне применим иезуитский закон:- был бы человек, а управа на него найдётся! В лихолетье пересмотра границ и межгосударственных связей, оглушённый происходящими событиями отсиживались мы в домашней скорлупке, не предполагая, чем закончится сегодняшний день. В СМИ раздавались призывы местных националистов готовить теплушки для депортации мигрантов в Россию, даже слоган такой сформулировали:- Чемодан – Вокзал - Москва. Да и слово какое-то рыбное придумали – мигрант. Даже не поймешь сразу, что оно к тебе может относиться.
За происходящим в России мы следили и по радио, и по ТВ. Письма, как обрезало. Про нас либо забыли, или письма попросту исчезали. Как-то дозвонился до Киева в намерении закупить якорные цепи и якоря для буксирной компании. Разговор состоялся с секретарем директора завода "Красная Кузница" по сбыту готовой продукции. На всякий случай я извинился, поскольку забыл и разучился украинской мове. "Когда научитесь, то и позвоните" – отрезала секретарь и бросила трубку… - Ладно, успокаивал я себя:- для хохлушки я всего-навсего паршивый Москаль, много больше потрясло меня иное. Ещё в начале горбачёвской свистопляски, мой приятель, уроженец области Войска Донского, решил вернуться на историческую Родину туда, где родился, где вырос, где похоронены его предки и где живут его родные братья и старушка мать, давно звавшая Митька "до дому". Сам Митёк находился в длительной заграничной командировке на другом континенте, обучая промышленному рыболовству потомков толи ацтеков, толи инков и поэтому на свою Родину отправил жену. Та в родимой станице мужа присмотрела подходящую хибарку и сговорилась о цене и пр. Семья вечеряла, когда в домике матери Митька объявилось должностное лицо новой власти - станичный атаман. Не снимая папахи, позванивая тремя «Георгиями», на офицерском френче, атаман в погонах штабс-капитана царской армии поинтересовался:- Це правда, шо бают - Митёк дюже желает куповать хатку?
- Да, дядь Стёпа. Мы сговорились с бабушкой Матрёной. Она согласна доживать в своём доме, хотя дом будет числиться нашим.
- А я кажу, не куповайте хаты!
- Как так? Дядь Степан, вы же Митька знаете. Помните, как вы его крапивой выдрали, чтоб не лазил в ваш сад по яблоки?
- Хо, хо... а як же, як же, не запамятовал! Могу и счас выпороть! Но хату не куповайте!
- Как же это дядь Стёпа? Почему?
- Я казал не куповайте, не то всё одно спалим. Нехай Митько куповае хату там, дэ вин бартыжал усе тридцать рокив!
- Вот так, поехала крыша у наших соотечественников. Чужими и ненужными мы оказались для президента России и братьев по крови - закончил рассказ приятель. После этого писать на Родину как-то расхотелось. Ведь и меня могут понять не так, как надобно.
Моё восприятие мира с детства созревало в многонациональном котле народов Кавказа, и в результате у меня привилось уважение к праву народа на выбор обустройства жизни по собственному разумению. Право выбора: «быть или не быть» республике в союзном государстве казался мне таким же непреложным, как непреложен выбор в браке по любви. Формула:– Стерпится - слюбится – в подобном случае не подходит, скорее тут применимо другое: – насильно мил не будешь.
Депортация балкарского и чеченского народов происходила на моих глазах и на моей памяти. В этот год из госпиталя на домашнее лечение прибыл друг моего брата балкарец Аслан, но дома, как такового, у него уже не оказалось. В нём Аслан обнаружил чужих людей, от которых узнал правду, не укладывающуюся в сознании фронтовика - добровольца по комсомольскому набору. Стыдно было мне встречаться глазами с Асланом, будто это я во всём был виноват, и это я совершил по отношению к другу брата нечто унизительное и гаденькое. Так впервой мне было стыдно сознавать себя русским. И если бы не боязнь добить мать, недавно перенесшую потерю старшего сына, а затем и мужа, я бы не задумываясь, рванул вместе с Асланом в Казахстан на поселение. Вопиющая неправедность совершённая относительно друга семьи и его народа поселила в моём сознании сомнения в праведности советского основного закона - Конституции, торжественно провозглашавшей права автономии вплоть до отделения. Так посеяв ветер, большевизм, в конце – концов, пожал бурю. Поэтому грянувший выбор самостоятельности народами бывших братских республик не стал для меня неожиданностью. Однако, здесь не всё гладко.

Каждый одессит располагал дюжиной заморского товара: дамскими чулками со стрелкой. Эти фрайера задумали сыграть на чужом поле, как на своём, а им помогали местные ребята с Соляной стороны Керчи, считавшие себя хозяевами города, но затёртые военными моряками. Драка оказалась серьёзней, чем предполагали одесситы, и они, не выдержав напора сбежали с поля боя. Военных моряков растащили военные патрули, на улицах остались только городские ребята, продолжавшие дубасить, но теперь уже друг друга. Ребята с Соляной колотили ни в чём не повинных ребят с Нахаловки и т. д. по простой причине - не могли остановиться. К утру все больницы города и окрестностей были забиты пострадавшими, но зато выпустившими пар жителями Керчи. Весь Крым потешался, передразнивая своеобразный выговор коренных жителей древней Пантикапеи, не признающих русской буквы «Ы»:- Ми Керчане! Миши пишки поели. Керчане - по южному горячий, немного вздорный в споре, но отходчивый и добрый народ. Драться он любил с детства и из чистой удали, чтобы померяться силой без всякой подлости и поножовщины. Лежачего не били, а тем более ногами. Если вам удастся побывать в Керчи, никогда не лезьте к Керчанам с собственным уставом. Здесь этого не стерпят и обязательно поучат.
Кроме танцплощадки, дружки-однокашники познакомили меня с ещё одной достопримечательностью города - чебуречной под названием «Замок Тамары». Загадка таилась в том, что в городской округе замка как такового, днём с огнём и близко не обнаруживалось. Может замок и был когда-то на месте послевоенных развалин, но теперь существовал лишь в воображении Керчан. В груде кирпичей затаились лишь остатки двух дорических колонн. На одной из них можно было разобрать корявую надпись: «Замок Тамары». В «замок» вела лестница, по которой посетитель спускался вниз по разбитым из белого греческого мрамора ступеням. Для Керчанина «Замок», тоже самое, что для одессита «Гамбриус». За кружкой пива здесь можно пообщаться с приятелями и обсудить городские новости. Только вместо Сашки с его скрипкой, у входа на табурете сидел дядя Боря с баяном на коленях. Его лицо было усыпано иссиня-чёрными крапинками порохового взрыва, а пустые глазницы закрывали чёрные очки. По желанию заказчика баян в руках у дяди Бори мог исполнить всё, что душе угодно. Мог захохотать, а мог и заплакать или запеть кавалерийской трубой, когда он исполнял свою любимую «Марш Первой конной». При этом дядя Боря склонял голову к мехам баяна, будто бы прислушиваясь к нему, и улыбался. Лицо его становилось добрым и вовсе не страшным. Меня он узнавал ещё на входе и, перебирая клавиши, начинал наигрывать любимую моего отца:- Ревела буря, гром гремел. Местное пиво было таким же невкусным, как и керченская вода и я привязался к татарской бузе из проса степного Крыма, зато чебуреки здесь были настоящие из конины, теперь таких не делают. Рассказывая о Керчи, обычно начинают расписывать её красоты с живописания горы Митридат, к которой прилепились кривые улочки древнего города. Я преднамеренно оставил описание главной достопримечательности города как говорится: «На закуску».
С какой бы стороны Света не приближались бы вы к городу, а особенно со стороны моря, безразлично какого - Азовского либо Чёрного, первое, что бросится в глаза – обелиск, установленный на вершине горы Митридат. Воздвигнут он в память защитников и освободителей города, павших в Великую Отечественную войну. По бокам обелиска с поднятыми жерлами замерли прославленные и незаменимые в прошедшей войне орудия ЗИС-2. Колоссальный памятник виден с любой точки города, но величественней всего выглядит он со стороны моря. Первое, что бросится в глаза - устремлённость обелиска в безоблачное Крымское небо. Величественнее мемориала, с более удачным использованием природного ландшафта в одно целое с рукотворным архитектурным памятным сооружением, мне ещё не доводилось видеть. Как его непреложная деталь, в комплекс памятника входит знаменитая лестница в восемь сотен ступеней, ведущая из города к вершине горы. Человеку в возрасте одолеть эту лестницу прямо надо сказать - нелегко. Зато путнику достигшему вершину горы Митридат не миновать соответствующего душевного настроя. Сами собой исчезнут все заботы о мелочах жизни, а мысли устремятся к памяти о тех, кому мы обязаны свободой и жизнью. Отдышавшись и, посидев в молчании на одной из скамеек, и сполна отдав дань памяти погибшим, не стоит торопиться со спуском с вершины горы. Город и порт с игрушечными кораблями заслуживают того, чтобы их осмотрели с высоты птичьего полёта. Заодно можно полюбоваться на синь пролива и на смутно вырисовывающийся кавказский берег древней Фанагории. Не покидая насиженного места, под конец вспомяните то, что две с половиной тысячи лет назад на месте города жили, трудились, влюблялись, ненавидели и зачем-то воевали с подобными себе люди. Керчь в те древние времена была столицей Боспорского царства и звалась Пантикапеей, а пролив назывался по-гречески Босфором Киммерийским. Последний царь Понта и Боспора Митридат УI был искусным военачальником и дипломатом, ухитрившимся остаться на унаследованном троне даже после трёх войн с Римской империей. Гордый царь не мог перенести бесчестья от предательства собственных сыновей и здесь, на этой вершине покончил с собой, бросившись на собственный меч. С той поры гора зовется Митридатом.
Вот уже две с половиной тысячи лет, ежегодно возникает пора, неизвестно когда и кем прозванная путиной. Путина – важная достопримечательность города, издревле сохранившего за собой звание столицы «тюлькина флота». Начало путины можно определить по запаху. Когда в пригожие солнечные дёнечки йодистый запах гниющих водорослей вдруг смешается с пряным запахом консервного завода, начавшего выпуск знаменитых консервов – «Тюлька в томате» или «Бычки в томате», значит, пришло время путины на тюльку или бычка.
Тем не менее, запах хамсы невозможно спутать с иными «дюшесами», так как принадлежит он только керченскому анчоусу. Будьте уверены, что почуяв его специфический дух, вы не ошибётесь, подумав:- Вот и началась главная Азово-Черноморская путина на хамсу. На лов хамсы, как осы на розетку мёда, со всей округи бассейна от Азова и до Вилкова, слетались рыболовные суда самого невообразимого типа. Такого многообразия конструкций плавучих средств сохранивших древний облик породивших их эпох и при этом могущих самостоятельно передвигаться, удерживаясь на поверхности моря, не увидишь ни в каком ином порту, кроме Керчи. Генуэзским строителям и присниться не могло подобное столпотворение, и крошечная, обветшалая каботажная гавань Керчи оказалась не в состоянии вместить всю армаду «тюлькина флота». Запоздавшие особи флота стараются внедриться в запретные места пассажирского причала и военно-морской базы, но их отовсюду гонят. И они исчезают, чтобы вскоре появиться вдруг и из ниоткуда, материализовавшись подобно чеширскому коту в стране чудес Алисы. Экипажи этих судёнышек наивны и упрямы как дети. Для них не писаны законы, и они не хотят понимать, что такое хорошо и что такое плохо. В этом вавилонском столпотворении разнообразных типов судов только опытный глаз в состоянии выбрать удачный образец для зарождающейся тенденции в унифицированном развитии рыболовного флота. Хорошими формами и целесообразностью в конструкции корпуса и промыслового оборудования однозначно выделяются недавно спущенные с Азовских и Николаевских стапелей рыболовные сейнеры. Под стать им бывшие катера фарватерного контроля, у которых после переоборудования на корме вместо глубинных бомб удачно вписалась промысловая сейнерная площадка, а сами катера хорошо зарекомендовали себя при работе с кошельковым неводом. Подобными им современными судами владели лишь богатые организации – МРС – моторно-рыболовецкие станции и удачливые рыболовецкие колхозы. От профессионального глаза не укрыться, а он отметит, что «Тюлькин флот» помаленьку набирается силёнок. И прав оказался взводный, успокоивший юнг:- Была бы жива Россия, поднимется и флот.
По судам приткнувшимся к причалу ретиво мотались наводящие порядок охрипшие портовые надзиратели. Старались они не зря. Флот, как и вся Русская земля, приучен слухом пользоваться. Говорят, что для смотра армады «Тюлькина флота» на хамсовую путину в Керчь прибыл собственной персоной министр рыбной промышленности Александр Акимович Ишков.
Являясь монополистом перевозок рыбной продукции по Азово- Черноморскому бассейну, транспортная контора Крымгосрыбтреста была на виду у министра и никогда не забывалась при распределении пополнения флота. Так в счёт репараций от фашистской Италии Крымскому тресту достался красавец буксирный пароход «Изумруд». Морской глаз поражала великолепно выглядевшая труба красавца буксира, «переплюнувшая» по высоте мачту «Казбека», а капитанский мостик «Изумруда» поднялся вровень со вторым этажом треста. Кочегары «Изумруда» круглосуточно шуровали топку, извергая на прохожих газы и не сгоревшие частицы угля. Итальянский «подарок» только попусту портил воздух и занимал половину причала, но работы для него так и не нашлось. Оставив неубранными кучи шлака, и ни с кем не попрощавшись, «Изумруд» однажды исчез с наших глаз.
Зато полученный из Германии буксирный катер «Амур» с его чудо - дизелем фирмы «Манн», редко когда появлялся на стоянке в родном порту, постоянно трудясь где-то на стороне. Таким же непременно занятым, как и буксирный катер «Амур» был его молодцеватый капитан-лейтенант запаса Михаил Стремянский. С «Амура» не спускали ревнивых глаз не только вся молодая поросль портового флота, но и большинство из замшелых профессиональных буксировщиков. Любовались не только красавцем «Амуром», под контролем и на постоянном слуху была слабость его капитана - пофорсить лихой швартовкой. Полюбоваться на эффектный подход «Амура» к причалу высыпала толпа зевак с конторы и со стоящих у причала судов. «Амур» ставал кормой к головке причала с предварительной отдачей якоря, и делал это только с полного хода. Операцией по швартовку руководил собственной персоной капитан Стремянский. В белоснежном кителе с четырьмя золотыми нашивками на рукавах, с мегафоном в одной руке, а другой опираясь на обвес мостика, фигура капитана возвышался на самом видном месте. При одном виде летящего на причал катера, у ошарашенного свидетеля зрелища сердце замирало и опускалось ниже пояса. Лишь под грохот отданного якоря у зрителя возникала надежда на благополучный исход швартовки, а сердце окончательно отпускало после хлопка дизеля, когда из корабельной трубы вылетало круглое, как от дорогой сигары, колечко дыма от заработавшей «полным назад» машины. За первым хлопком следовала череда дымных колец, а за кормою вспенивался бурун от винта и, круто развернувшись на 180 градусов, судно «прилипало» кормой к причалу. За усиленной мегафоном командой капитана:- «Подать кормовые швартовы», следовал звон машинного телеграфа:- «Отбой» и с кормы слетала трап-сходня. По трапу, и непременно в белых перчатках, спускался на причал живая легенда «Тюлькина флота» капитан Михаил Стремянский.
Не иначе, как из Одессы докатилась до Керчи песенка с пророческими словами:- Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал… Оборотной стороной медали обернулось это шоу, а театральность зрелища лопнула, как заурядная показуха. Рассказывает невольный свидетель неприглядной сцены, разыгравшейся на борту «Амура». - Мы и не знали, что боцман «Амура» тоже Стремянский – родной отец капитана. По Уставу штатное место боцмана при постановке на якорь и швартовке на носу судна у пульта управления брашпилем. На «Амуре» капитанский мостик навис прямо над брашпилем, и ноги сына были на уровне головы отца.
Как обычно, «Амур» полным ходом летел к причалу. Назрела пора отдать якорь. Об этом очевидно и напомнил отец сыну, но в неуставной форме, а со словом:- Сынок. Реакция мостика оказалась взрывной. Капитан орал в трубу мегафона и прямо в ухо боцмана. «Я вам не сынок, а вы мне не отец! За кружкой чая и за рюмкой водки вы мне отец, а здесь я есть товарищ капитан, а вы есть боцман!». Из-за перепалки момент отдачи якоря был утерян, катер едва не врезался в причал, а скомканная швартовка конфузливо свершилась без обычного блеска и кое-как. Свидетели этой неприглядной сцены сошлись во мнении, что семейственность и морское дело несовместимы, а в судовых взаимоотношениях не должно быть страха и нервозности, иначе возможны ситуации и похуже. Очевидцы прямо-таки накаркали неприятности, а они не замедлили случиться.
Эту историю, грея руки о камелёк в матросском кубрике, поведал нам юнгам дядя Коля – итальянец. Он, и вправду, был крымским итальянцем, а только по паспорту числился русским. Маленького росточка, жуликоватый на вид, дядя Коля был добрейшей души человек, очень любивший тепло и часто собиравший у камелька молодёжь, развлекая нас поучительными байками. Капитан дядя Лёня редко принимал участие в «очередной флотской травле», но всё слышал через распахнутую дверь в свою каюту, изредка возникал в проёме дверей, чтобы поправить чрезмерно увлёкшегося «Председателя клуба имени капитана Врунгеля». По версии, выданной дядей Колей аварии, которая рано или поздно должна была случиться с катером «Амур», предшествовали следующие обстоятельства.
- В густом осеннем тумане, когда небо и море сливаются в сплошное молоко, «Амур» самым малым «крался на нюх» нащупывая дорогу к приёмному бую Керченского пролива. Ни радар, ни радиопеленгатор рыбакам ещё и не снилось, а глубину под килём измеряли с помощью веревки с гирей на конце. Полагаясь на собственный слух, надеясь услышать звон колокола с Кыз-Аульского буя, капитан застыл на правом крыле мостика с опущенным капюшоном на брезентовом плаще. В таком же плаще, только с капюшоном, наброшенным на голову, для защиты лица от противной мороси, боцман Стремянский дежурил у брашпиля в готовности по команде с мостика отдать якорь. В утомительном напряжении прошло несколько часов. Желая чуток разрядить обстановку, капитан перебросился с боцманом парочкой ничего незначащих слов, вроде:- Ну и погодка, мать его раз этак…
- Есть, отдать правый якорь! – заорал в ответ боцман, отдавая ручной тормоз правого якоря. М… ло, что ты делаешь? – топая ногами, старался перекричать грохот якорь цепи капитан.
- Есть, отдать левый якорь – взревел боцман и плюхнул на дно моря второй якорь. А глубины, как вы знаете здесь не такие как в Азовском море, порою зашкаливают они и за тыщу метров. Потеря якорей – чрезвычайное аварийное происшествие, неудивительно, что несколько месяцев велось расследование и капитан, способный виртуозно управлять буксирным судном был на год лишён диплома и отстранён от должности. Так за неумение создать на вверенном ему судне здоровые взаимоотношения с экипажем, пострадал способный, грамотный, опытный, но слишком амбициозный судоводитель.
Иная, атмосфера во взаимоотношениях на катере «Казбек». Тон в этом патриархальном семействе, задавал капитан Л. Н. Ветров. Молодёжь звала своего капитана по имени, с добавлением к нему принятого на юге уважительного слова: «Дядя». И сегодня, невзирая на свой преклонный возраст, мой первый капитан так и остался для меня «дядей Лёней».
При стоянках в портах «Казбек» нередко посещали гости. «Стариков» навещали сослуживцы по Азовской флотилии и просто коллеги по работе, а к бывшим юнгам заглядывали однокашники. С началом осенней путины друзей-однокашников набилось в Керчь со всего Азово-Черноморского бассейна. На камбузе в готовности «номер раз» постоянно парился полуведёрный чайник из красной меди. Прямо в него засыпалась пачка байхового чая № 36. Следуя рецепту старого еврея – заварки мы не жалели. К чаю гостю предлагалась булка с маслом, а для желающих перекусить, на корме стояли два бочонка: один с засолом анчоуса, а другой с барабулькой или султанкой по-научному. Меня не удивило, когда с визитом очередного незнакомца дядя Леня наказал отварить картофель в мундире и вместе с рыбным засолом забросить в его каюту. Старпом перехватил меня на корме с «ценным указанием - Ц.У.»:- чтобы всё было как в лучших домах Жмеринки и Бердычева! Союзный министр в гостях у капитана. Повезём его на Кавказский берег, видимо министр желает лично проверить тамошние порядки.
Само - собой, я расстарался. Ведь хотелось как лучше, а получилось…, как и заканчиваются все наши добрые намерения. Из бочонка посол таскали все кому не лень, шаря там, и немытыми руками, но никто не воротил рыла от немытого анчоуса. Но, другое дело – министр! Полагая, что в лучших домах Жмеринки министров так не потчуют, я помыл рыбу проточной водой, очистил её от голов, костей и внутренностей и красиво уложил хвостами внутрь на две тарелочки с голубой каёмочкой. Подумал ещё, и сверху положил парочку очищенных ядреных луковиц. Увидев хамсу, разделанную на филе, дядя Леня так замахал руками, что чуть не опрокинул бутылку «Столичной». Оглядев изрядно износившуюся робу юнги, министр сразу усёк кто я, огорчился и изрёк пророческую фразу:- Не выйдет, хлопчик, из тебя настоящего рыбака. Кто учил тебя с хамсы тузлук смывать? Огорчился и дядя Леня, ведь он в меня верил и даже грозился:- «сделаю с этого щенка капитана».
Министр как в воду глянул – на то он и министр! Кроме пророческого дара за министром, вероятно, водилось и ведовство. Он накаркал, и, его предсказание сбылось. И вправду, настоящего рыбака из меня так и не вышло. У капитана промысловика непременно должен быть рыбацкий фарт, тогда ему не стыдно будет и в глаза команде смотреть. А из меня рыбак оказался так себе - серединка, на половинку. Вот тут и приспичило мне, как и командору, проворонившему свою удачу в погоне за 12-м стулом:- «Переквалифицироваться в управдомы». Надо сказать, что мне крупно повезло, и я нашёл своё место, на транспортном флоте.
Выходит, что и дядя Лёня, не сплоховал, делая всё, чтобы я стал капитаном. Капитаном транспортного судна в рыбопромысловом холдинге «Океан» я проработал четверть века, и столько же времени был капитаном спасательного буксира и морского буксира - кантовщика. Получается, почти полвека я ходил под вымпелом «Тюлькина флота», и довелось мне пронести две крест-накрест тюльки через многие моря и океанские просторы. А за эти годы «Тюлькин флот», обзавёлся современным промысловым и транспортным флотом и превратился в лидера освоения запасов мирового океана. Опыт и мастерство наших рыбопромысловых кадров высоко ценились в зарубежных рыболовецких компаниях. Нас узнавали по фирменному вымпелу на топе фок-мачты: на треугольном поле две крест - накрест золотистые тюльки. Незамысловатый символ принадлежности к «Тюлькину флоту» превратился в фирменный вымпел громадной промысловой и судоходной компании, авторитетной в Международной Морской Организации - ИМО. В соответствии со статусом, вымпел поднимался на фок мачте с первого дня приемки судна с судостроительного завода, и спускался только с выводом его из эксплуатации. В отличие от Государственного флага вымпел оставался на месте и с заходом солнца, чтобы с первыми утренними лучами выделяться на фок-мачте рядышком с флагом очередного иностранного государства, порты которых всегда были дружелюбно распахнуты перед нашими рыбаками.
Спущенный в 1991 году с мачты буксира - кантовщика «Суур Тылл» вымпел рыбной промышленности хранился вместе со справочной литературой по спасательному делу на одной полке в гараже. К очередному «Дню рыбака», вымпел извлекался из пластикового пакета, пока не обнаружилось, что его поле источено постперестроечными крысами. Грызуны расправились с реликвией со рвением не меньшим, чем иные злопыхатели оплевывают упоминание о чём-либо достойном, достигнутом в эпоху подъёма и перерастания «Тюлькина флота» в армаду Суперсовременного Океанического промыслового флота. По привычке клясть всё прошлое, эти «умники» хаят и тех, кому обязаны быть благодарны за миновавший их в детстве рахит. Ведь взросли они такими разумными на натуральном рыбьем жире и фосфоре, добываемых из глубин океана. В коротенькой и неблагодарной «интеллигентной» памяти не укладывается, что наше поколение превратило в быль устремлённость прадедов в загоризонтные просторы, и осуществило заветную мечту об освоении Мирового океана.
Ничего не оставалось, как без почестей, речей, салютов и свидетелей захоронить на пустыре изуродованные останки фирменного вымпела и водрузить на песчаном холмике самодельный православный крестик.

ВСЕДОЗВОЛЕННОСТЬ.
Кто-то из мудрецов древности высказался примерно так:- Не дай Бог уродиться вам в эпоху преобразований в государстве. Меня угораздило появиться на свет под громкие фанфары года «Великого перелома», когда в результате «головокружений от успеха» грянул «голодомор» и даже благодатный Кавказ не миновал голод 1931 и 33 годов. Потом я побывал сыном «врага народа», а когда на место отца в лагерь засунули тех, кто его оклеветал, меня с чистым сердцем приняли в октябрята. Успехи индустриализации страны я отметил пионерским приветом. Моё отрочество прошло под лозунгом «Всё для фронта, всё для Победы», а юность связана с восстановлением народного хозяйства. На моих глазах из руин поднимались порушенные войной города. Тут бы народу дать отдышаться, но генсек «Кукурузник-Никита» бросился догонять Соединенные штаты, а поняв, что «кишка тонка», принялся за строительство в стране развитого социализма и потрясая водородной бомбой разглагольствовал о «Борьбе за мир во всем Мире». Таковы «этапы большого пути», пройденного моим поколением под «мудрым» руководством партии. Тем не менее, не всё в прошлом страны выглядит сплошным негативом, отдать должное о многом из утерянного, вспоминается с сожалением. Это были годы, когда страна нуждалась в грамотных, способные управлять сложным техническим оборудованием специалистах, когда среди молодёжи пропагандировался культ знаний, и всячески поощрялось образование, а человек ценился по деловым качествам и характеру, но не по национальной принадлежности.
Если американец, выбившихся в управленцы из низов общества, с гордостью заявляет, что «он сделал себя сам». Я не могу похвастаться подобной целеустремлённостью и честно признаюсь, что всему чего удалось мне достичь в жизни, обязан окружению неравнодушных к мальчишеской судьбе людей. С знаниями, приобретёнными в станичной семилетке и школе юнг, самое большое, на что я мог бы рассчитывать, это стать шкипером крошечного рыболовного сейнера или мотобота до двух сотен тонн водоизмещения. А юношеское воображение тянуло меня в дальние моря к китам, акулам и летучим рыбкам. Поняв, что для этого необходимо образование, я бросился навёрстывать упущенное. Работал и учился. В этой гонке мне опять помогло заботливое окружение взрослых.

Вадим

С грохотом, шумом и гамом, заставивших испугано вздрогнуть рулевого, из-под кормы выскочил прогулочный катер и обогнал шхуну. Палубы катера были забиты пассажирами из Артека в панамках и красных галстуках. Отчаянная пионерия скандировала слова песенки, которую когда-то горланили корсары синерожего пьяницы капитана Флинта. «Снасти были новы, и ткань была крепка, и шхуна, как живая, навстречу ветру шла…»
На траверзе селения Приветное, по дарованному ему морским правом первенства, капитан без очереди завладел биноклем и долго рассматривал крутой мыс слева от курса. «Готовь к пуску дизель» - глянув на механика, распорядился капитан. – Меганом - добавил он со значением. Завладев биноклем, я направил его на мыс чем-то встревоживший капитана. От мыса исходило нечто выделяющее его из беззаботной красоты окружающего мира. Чёрный, высокий, скалистый и зловещий на вид мыс Меганом обрывистым отрогом окунулся в море. У местных рыбаков мыс пользовался недоброй славой, являясь «кухней погоды» для прилежащего района моря. При ясном и солнечном дне с его голой вершины может нежданно сорваться и разом запенить прилежащие воды ураганный ветер. Капитан Мельник, как пять собственных пальцев знал побережье и был готов к любым выходкам погоды. Конечно, не сразу заметил и обратил внимание я на рваное облачко с «бородой», свисающей с пика мыса. А боцман пояснил:- распушил бороду старик, значит - злится, и скоро вломит на всю катушку. Айда, хлопцы, на палубу управляться с парусами. Капитан стал на руль, а мы вчетвером занялись парусами. Первыми убрали оба лиселя. Боцман послал меня на бугшприт убрать кливер. Покончив с кливером, я засмотрелся на стайку дельфинов, резвящихся у нашего форштевня. На память пришёл недавно читаный рассказ о дельфине, работавшем добровольным лоцманом в одном из портов Австралии. Его подстрелил из винчестера капитан английского сухогруза. Выздоровев, дельфин вернулся к прежней работе и, выбрав момент, отомстил обидчику, заведя его судно на рифы. Мне стало не по себе. После варварской охоты на сейнере «Рассвет», у меня возникло своё, новое отношение к животному миру. Теперь я стараюсь прожить жизнь, не обидев ни одной собаки. За плечо тронул меня боцман. «Тебе что, худо?». – «Худо», - признался я и напомнил, чем занимался в Ялте. «Хороших друзей ты потерял, хлопчик. Но они добрей нас, авось забудется – да простят! Не майся, скинь берет, да попроси у них прощения!»
Вовремя заметил капитан бороду у злого старца Мегенома, и вовремя мы управились с парусами. Под зарифлёнными стакселем, фоком и гротом шхуна встретила сорвавшийся шквал. Разом пропал нежный и пряный аромат растительности южного побережья, обрушился и завыл в снастях сухой, душный воздух степного Крыма. Норд-Вест напряг паруса и пришпорил шхуну. Пройдя траверз Меганома, капитан сменил курс и велел держать больше на ветер, учитывая дрейф и желая, прикрывшись берегом, уйти от волнения. Отдать должное, шхуна вела себя превосходно, уверенно взбегала на волну, с борта на борт покачивалась плавно и с большим периодом. Меня такая качка вполне устраивала, но оба молодых матроса занемогли, уверяя, что противнее качки им ещё в жизни не приходилось испытывать. Меня хотели тут же поставить на руль, но Авдеич испросил «добро» у капитана забрать меня с собою в трюм и проверить, нет ли течи. - На стоянке в порту, уверял меня боцман,- чтобы осушить трюм обычно делалось не более полусотни размахов ручным альвеером. Я же не досчитал и до тридцати полных качков, как помпа схватила воздух. Надо понимать, что течи не было, и корпус шхуны держался молодцом. Всё бы хорошо, но обоим юным уроженцам Кубанской станицы Варениковская, избалованные погожими денёчками на кинематографическом поприще шхуны, становилось всё хуже, и то и дело они бросали штурвал, чтобы «травануть смычку» за борт. Капитан отправил обоих на свежий воздух, а меня не отпускал от руля, позволив вздремнуть лишь пару часиков, когда уменьшилась болтанка в Феодосийском заливе. Однако при входе в Керченский пролив капитан снова затребовал меня на руль, так как оба «станичника» понятия не имели как «рулить» по створным знакам. Когда шхуна ошвартовалась у причала портового флота в Керчи, боцман уложил меня в своей каюте, чтобы растолкать ранним утром. В начале рабочего дня я был уже в отделе кадров, тем не менее, застал там капитана Мельника, убеждавшего кадровика:- направь этого хлопчика на «Академик Шмидт» матросом 1 класса. Меня же капитан пытался прельстить предстоящим рейсом к Арбатской стрелке, где «Академик» будет обслуживать рыболовецкую бригаду при лове осетровых на крючковые ярусы. «На красной рыбе и паюсной икре ты быстро отъешь ряшку, и тебя перестанут дразнить дистрофиком, и шкелетом. Чигинский рыбокомбинат берёт на весь сезон «Академика Шмидта» в аренду»… Заслышав жуткое слово - «рыбокомбинат» у меня помутилось в голове, но хватило сил прошептать:- «Хочу на транспортное судно и чтобы с рационом!». «Рацион» обозначал для меня вожделенное бесплатное коллективное питание на судне. Кадровик вошёл в положение, и мы сошлись на буксирном катере «Казбек», с одним условием, если его капитан Леонид Ветров согласится на мою кандидатуру. - Шагай к Ветрову, и попытайся доказать свою состоятельность.
Корма б/к «Казбек» располагалась под бугшпритом «Академика», и я заскочил в каюту боцмана поделиться с Авдеичем радостной вестью. Тот, зная крутой характер капитана Ветрова, даже на нюх нетерпящего навязываемых начальством любимчиков и протеже, велел мне не дёргаться и погодить до его возвращения. Долго я ждал Авдеича. Вернулся он в добром настроении и слегка под Че-Фе. О чём так долго беседовали капитан и боцман, Авдеич не говорил, а я и не спрашивал, догадавшись, что мне была устроена протекция. Так в первый и последний раз за свою долгую жизнь я попал на желаемое судно по протекции.
В ОТПУСКЕ
Отбывал я в отпуск с вещмешком набитым харчем и подарками с Крымских берегов. Кроме сухого пайка на дорогу, Авдеич и старпом «Казбека» - дядя Саша, уложили в вещмешок балык осетра, литровую банку паюсной икры, несколько банок азовского бычка и конечно тюльку в томате. По пути на родной Кавказ, само - собой, завернул я на парочку деньков в Таганрог. Там от тетушки узнал, что моя мать вышла замуж. После получения похоронки на мужа, мама, как и я, всё ещё надеялась на чудо, и пять лет промаялась в одиночестве вдовства, прежде чем устроила личную жизнь. Её второй муж отличался большой охотой к перемене мест и завёз новобрачную куда-то в Белоруссию. Не имея сведений о месте их проживания, я воспользовался давним приглашением дяди Станислава и рванул к родным кавказским пенатам. Родина не пустой звук, третий год она бередила мою память в ностальгических снах. Меня тянуло «хоть глазком взглянуть» на места, где прошло моё детство, и я горел желанием пообщаться со сверстниками и одноклассниками и специально спланировал сделать остановку в родном городе Майском по пути следования к дяде. Но, по всей видимости, после жизненных и дорожных перипетий, мне необходимо было основательно выспаться. Вопреки всем планам я проспал на багажной полке до города Хасав-Юрта, даже не проснувшись при долгой стоянке поезда в родном городе.
Мой дядюшка Станислав был одним из пяти или шести братьев в многодетной семье деда Иосифа. Со слов тетушек известно лишь одно, моя бабушка - Мария Викентьевна Плавинская вынянчила двенадцать деток. Из этой дюжины был я знаком и лично представлен лишь четырём тётушкам и двум дядюшкам, и разобраться со всеми двенадцатью поименно, мне так и не удалось. Толи Зенон, а то Иёзеф путали все мои расчёты. Мой родной по отцу дед Иосиф - выходец из обедневшего шляхетского рода Виленской губернии и выпускник варшавского технологичного института, по молодости лет увлекался идеями французских энциклопедистов. Пленивший студента лозунг:- «Свобода, Равенство, Братство» очевидно и стал той причиной, по которой невзирая на университетский значок оказался дед заброшенным на пыльный полустанок в ставропольской степи. Неизвестно сколько поездов пронеслось мимо стоящего с флажком деда на затерянном под Невинномысском полустанке Водораздел. Очевидно, их было в достатке, чтобы выветрить из головы под фуражкой путейца крамольные идеи. Уже в зрелых летах дед стал убеждённым государственником и служебную карьеру закончил начальником железнодорожной станции Владикавказ. Приобрёл флигель на улице Червлённая и продолжал обзаводиться потомством, доведя эту кучу до апостольского числа в дюжину деток. Пытаясь разобраться в родословной Левковичей - Плавинских пришёл я к выводу и никак не могу согласиться с бытующим утверждением, что царская Россия была тюрьмой народов. А как же дед? Ведь после восстания 1863 года, когда чуть ли не каждый поляк считался если уж не прямым врагом Российской империи, то её недоброжелателем, это не помешало деду по существовавшему табелю о рангах занимать должность равную генеральской. Двум старшим сыновьям дед в состоянии был дать высшее образование и воспитать их так, что после известных событий, оба они оказались по ту сторону баррикад, на которую их обязывала присяга. Дядя Станислав успел до революции окончить гимназию, а мой отец реальное училище. Три сестры при жизни деда тоже успели закончить гимназию. Но как говориться, яблоко, от яблоньки… Подрастающая молодежь изобрела новый лозунг:- «Пролетарии всех стран объединяйтесь» и средний из братьев - Юзеф оказался сподвижником владикавказского корреспондента Кострикова, спрятавшего большевистскую сущность под псевдонимом Киров. Этим же лозунгом Станислав увлёк Вячеслава на красногвардейские баррикады, где оба отбивались от «Дикой дивизии» генерала Шкуро. Тифозная 11-я Красная Армия оставила Владикавказ и, отступая, покатилась через пустынные степи к Астрахани, прихватив с собою городского комиссара по связи – Юзефа Левковича. С отходом 11-й армии разгромленные красногвардейцы рассыпались по домам. Прибежали домой и Станислав с моим отцом. Деду осталось только посетовать:- Бедная Россия, что с тобой делают эти сучьи дети! А вы оба, пся крев, быстренько марш в погреб. А сам пошёл облачаться в вицмундир по путейному ведомству, благо по виду мундир был здорово похож на генеральский. Между тем вооружённые наряды казаков шастали по городу, отлавливая спрятавшихся красногвардейцев и тут же ставили их к стенке. Дед встретил казаков у калитки. За его спиной маячила кухарка со штофом и рюмочками на подносе с закуской:- «что Бог послал». Известно, что христианин троицу любит. Хватив по третьей, и отдав честь деду, наряд ретировался. Эту историю поведала мне тётя Антонина, умершая в 1951 году во Владикавказском централе, отбывая срок по 58 статье за анекдот об «отце народов».
Собираясь в отпуск, я привёл в божеский вид морскую форму, ведь по справке я всё ещё числился юнгой в неиспользованном отпуске за последний год обучения. Как и дед, не погнушался и я в корыстных целях воспользоваться и формой. В послевоенные годы, толпы населения громадной страны были охвачены зудом перемещения с места на место. Ехали не только в переполненных вагонах и в соответствии с приобретёнными билетами. На крышах и подножках вагонов гнездились группки «мешочников»- злостных безбилетников. Зато человеку в военной форме вовсе не обязательно быть при билете. Проводники вагонов и контролёры уважали человека в форме, а особенно, в морской. И не мне пристало нарушать эти обычаи. До места назначения я безмятежно отсыпался на верхней багажной полке плацкартного вагона, вместо билета зажав в кулаке бескозырку так, чтобы была видна надпись: «Мореходная школа юнг».
У дяди Станислава в городе Хасав-Юрте на тихой, утопающей в зелени деревьев улочке, был собственный домик, с летней кухней, с виноградной беседкой на приусадебном участке. Весь день дядя Станислав и тётя Аня пребывали на работе, а дом находился на попечении бабушки Аси. В тишине беседки, предоставленный самому себе, с книгою в руках я провёл самый безмятежный отпуск в моей жизни. Не надо думать о завтраке, обеде, ужине и чем я завтра буду кормить троих аглаедов, пересчитывая катастрофически тающие артельные рубли. Здесь нет никаких обязанностей и никакого распорядка дня! Стоит лишь малость проголодаться, как бабушка Ася, тут как тут:- мой руки и иди обедать! Бабушка была воспитана на дореволюционной русской классике, поэтому считала, что все беды современности пошли от наших пробелов в школьном образовании. Бабулю как громом поразило моё чистосердечное признание, что не читал я романа «Дым». Мне его тут же подсунули. Но что поделать, если не трогали меня все эти дворянские нежности. - Мне бы ваши заботы - стряхивая с себя сон, возмущался я. В такую жарищу, да под занудное жужжание чем-то обиженной пчелы меня даже кавказская лирика любимого поэта не трогала. И как бы в пику его строкам:- В полдневный зной в долине Дагестана с свинцом в груди, лежал недвижим я… в голову затесался каламбур:- … «с винцом в груди лежал недвижим я». А, мне только и не хватает для полноты счастью принять винца на грудь!
Вроде бы ненароком, на столе беседки оказалась забытой подшивка дореволюционного журнала «Нива» с непривычными «Еры» и «Ять» в шрифте. Первое, что бросилось в глаза – реклама. Ну не мог я удержаться, чтобы не хихикать, разглядывая рекламу претендующего на интеллигентного читателя старорежимного журнала:- «Таблетки АРО слабят нежно и без боли!». Надо быть настоящим буржуем, чтобы додуматься до того, чтобы тебя «слабило нежно и без боли!»… Но, ещё непривычнее показалось мне вольнодумство авторов журнальных статей и свобода высказываний ими собственных взглядов. С раннего детства мне долдонили о засилье царской цензуры, об удушливой атмосфере самодержавия со «столыпинским галстуком» на шее у народа. А тут открытым текстом без ссылок и комментариев, без разжёвывания и навязывания готового мнения пропечатано сочувственное и полное уважения жизнеописание известного анархиста – князя Кропоткина. И разве это не парадокс:- князь из древнего рода Рюриковичей, посвятил свою жизнь борьбе с самодержавием. Окончив с золотой медалью элитный Пажеский корпус, П. А. Кропоткин имел почетное право выбора места службы. Но гвардии и петербургскому высшему свету молодой офицер предпочёл направление на окраину Империи, в только что созданный Амурский полк. Верхом и пеши, вдвоём с казаком-ординарцем, часто рискуя жизнью, Кропоткин исследовал Амурскую область и большую часть Маньчжурии, и составил географическую и зоологическую карту обширного дикого и неизведанного раннее района. Уже в зрелом возрасте исследовал он глетчеры Финляндии и Швеции. Учёный мир высоко оценил труды Кропоткина, во многих европейских странах ему присвоили звание почётного члена географических обществ. Многочисленные наблюдения за жизнью животных в условиях дикой нетронутой природе подвигли Петра Алексеевича и на научные труды в области биологии. Приводя множество неопровержимых фактов проявления осознанного животного альтруизма, он отвергал учение Спенсера о природном антагонизме в мире животных. Особенно потрясли меня примеры, описывающие «человечность» во взаимоотношениях в стаде и между собой дельфинов. Боюсь, что ялтинская охота останется вечным упрёком в жизни и позорным пятном в моей карме.
Главным делом в жизни П. А. Кропоткина является создание теории анархо - коммунизма, когда интересы общества ставятся выше эгоистичных интересов личности и на первый план выдвигаются не кровавые разборки и бои классов, а моральное воздействие на правительство и эксплуататорскую элиту. Я был очарован личностью Петра Алексеевича и сражен его учением. До знакомства с ними, анархист в моём представлении выглядел не вполне трезвым революционным матросом под чёрным знаменем с лозунгом «АНАРХИЯ – МАТЬ ПОРЯДКА». Отсутствие призывов к пролитию крови только импонировало к восприятию учения князя. Много напрасной крови довелось мне повидать, пережив в детстве войну, оккупацию и «новый мировой порядок» нацистов. Признаюсь, не по душе были мне и лозунги родной партии:- «С победой социализма только усиливается классовая борьба! Если враг не сдаётся – его уничтожают!». Эти лозунги напрямую вылились в трагедию семьи моего деда, а затем семьи моего отца, а, следовательно, и меня лично, Правда, из мясорубки классовой борьбы тридцатых годов, отцу посчастливилось выбраться живым. Зато мы, его жена и дети, сполна испытали, каково это жить в стране советов с позорным клеймом: «семья врага народа». С ранних лет мне пришлось задуматься:- Что есть правда? И что есть Истина? В поисках ответа на больные вопросы, несколько раз я перечитал страницы «Нивы» с репортажем из зала суда. Неслыханное дело, за совершенный теракт – покушение на садиста губернатора - судом присяжных была оправдана Вера Засулич. Речи талантливых юристов на суде революционерки диким диссонансом расходились с полными наветов, брани и кликушества обвинительными речами на сталинских процессах, завершавшиеся «единогласным» и беспощадным призывом:- «Смерть врагу народа!».
С пожелтевших страниц подшивки журнала «Нива» всплывали картины жизни страны находящейся на невиданном подъеме. Не зря эта эпоха названа «Серебряным веком России». Правительство проводило целый ряд последовательных реформ во всех сферах жизни общества. Промышленность и сельское хозяйство испытывали невиданный подъём: возрождалось военное и коммерческое судостроение, железные дороги по масштабу строительства соперничали с БАМом, Путиловские заводы конкурировали по качеству выпускаемой стали с заводами Круппа. Народонаселение ежегодно вырастало на миллион жителей. Рубль стал надёжной мировой валютой и обеспечивался золотом. Российским зерном кормилась Европа, а продукция животноводства конкурировала с лучшими голландскими образцами.
- Дайте десять лет спокойствия стране, и вы не узнаете Россию, с трибуны Думы умолял угомониться «крикунов» премьер министр. Но тщётно. Его голос так и остался «Гласом вопиющего в пустыне». Два десятка тысяч «крикунов» из разночинной интеллигенции в компании с сыновьями разорившихся дворян, вкупе с масонством, недоучившимися «кухаркиными детками» и разобиженными инородцами, в открытую будили и звали дремучие животные силы к топору. Безответственные вожди пролетариата, без стеснения взывали к первобытным инстинктам крестьянина, науськивая:- Грабь награбленное! Так называемому «малому народу» из двух десятков тысяч безумствующих и вскормленных на иноземных хлебах социалистов удалось совратить и втянуть в братоубийственную смуту сто семьдесят миллионов народа страны, дотоле известного своею верой и терпимостью.
После «Нивы» на столике беседки оказался аккуратно обёрнутый в газету том «Брема» с закладкой на страницах с описанием жизни дельфинов. Книга - «Жизнь животных» Брема была любимым чтением моего двоюродного брата – Рема, студента Грозненского нефтяного института. Я проштудировал всё, что знал Брем о дельфинах, а по инерции и о собаках. О собаках пришлось читать вслух, потому, как навязался заинтересованный слушатель в физиономии необычной масти сеттера, но зато с документами по чистоте родословной, по кличке Принц. С молочного возраста этого оболтуса, и с первого дня его приобретения в таганрогском клубе собаководства, мы с ним состояли в давней дружбе. Со щенячьего возраста Принц в одной компании со мною находился на воспитании у тётушки Брониславы. Мы оба были сладкоежками, и тетушка вынуждено прятала сахарницу в горку, запирая её на ключ. По рассеянности тёти «Золотой ключик» частенько пребывал не у неё, а в моём кармане. Если я, залезу в сахарницу, не поделившись с Принцем, он меня обязательно продаст, а если войдет в долю, то мучась от приступа совести и пряча блудливые глаза, продаст опять же, хотя и вопреки своему желанию. Другая собака дяди Станислава – огненно-рыжий ирландский сеттер и тоже с царственной кличкой – Рекс была уже довольно преклонного возраста. Беззубого и ко всему безразличного Рекса уже не грела старческая кровь, и он валялся на самом солнцепёке, вставая лишь затем, чтобы убраться от преследующей его тени. Рекс жил под постоянной опёкой бабушки Аси. Бабушка целыми днями крутилась по хозяйству и управлению домом, но так, что сами жильцы этого не замечали, но сама она примечала всё.
Очевидно в виде пробного шара, в беседке объявился «Новый завет». Поняв, что Евангелие меня заинтересовало, но столкнувшись с непривычным написанием, я частенько откладываю книгу, бабушка попросила читать завет вслух. Дверь в летнюю кухню всегда нараспашку и бабушке хорошо слышно моё бубнение, и она тут же исправляла все мои залёты не в ту степь. Церковнославянский язык чем-то напомнил разговорную речь казачьей станицы и с каждой страницей становился всё доступнее и понятнее. Для меня – бывшего пионера и воспитанника комсомола, «Новый завет» стал потрясающим открытием. Оказывается здесь всё не так просто, как вдалбливала нам государственная антирелигиозная пропаганда. Детство моё прошло в казачьей станице. Мы жили в одном доме с почтой. Здание почты, как и станичный храм «Михайлы» располагались на майдане рядышком так, что пробудившись от сна, мой взгляд первым делом упирался в православные кресты на куполах храма. В закрытый для службы храм ссыпали на хранение колхозное зерно, и когда открывали врата, мне со станичной ватагой удавалось проникнуть внутрь. Роспись на главном куполе изображала седобородого старца со строгим взглядом и указующим перстом. В руке он держал толстую книгу толи с законами, а может быть для записи наших грехов. Шёпотом бывалые пацаны пояснили, что это и есть «Боженька». Он всё видит и все знает наперёд. Отлично понимая, что должна ответить моя учительница, я обратился не к ней, а к отцу:- Пап, ты в Бога веришь? Хотя по статусу интеллигентного человека тех времён ответ должен быть отрицательным, отец ответил честно, что сам не знает. А мне хотелось знать точно! Пап, ну а если Бог есть, то где он? Ответ, что Бог внутри каждого из нас, ещё больше запутал меня. – Ну, если он внутри меня, то почему я ничего не чувствую? - Вырастешь, вот тогда и почувствуешь – заверил меня отец. Сознавая всю случайность обретения первоисточника, торопливо и взахлёб зачитывался я свидетельствованиями учеников Христа. Все они осознанно пошли на мученическую смерть, но не отреклись от наставлений своего учителя, утверждавшего, что тело человека – Храм Божий, и отнять у него жизнь равносильно святотатству разрушения Дома Божьего. Выходит, что прав был отец, говоря:- Бога надо искать внутри себя.
- Без Гомера нет культуры – наставляла бабушка Ася, и подсунула мне «Одиссею» в переводе Гнедича. – Как будущий моряк, ты обязан знать своего знаменитого предтечу. Так я погрузился в поэтический размер гомеровского стиха – гекзаметр. В восприятии был он нелегче церковнославянских изречений и я продолжал бубнить из беседки:- «Гелиос с моря прекрасного встал и явился на медном своде небес, чтобы сиять для бессмертных богов и для смертных…» Бесхитростная простота, сила и важное спокойствие изложения, чеканное необычным размером, постепенно, как на мёртвой зыби убаюкивало, и частенько я с испугом просыпался от неожиданного падения книги. Тётя Аня застала наш ликбез. Литературные наклонности и аскеза юного мореплавателя ей показались несколько странными. - Странно в таком возрасте быть настолько инфантильным, чтобы не искать встреч со сверстницами и не интересоваться ни танцами, ни кино – поделилась тётушка опасениями с дядей. Очевидно из-за страхов моего одностороннего развития, в беседке появился элегантный том с красочными иллюстрациями обнажённых тел, с полупрозрачными, как женские кружева, перекрытиями из тонкой рисовой бумаги. - Ха,- возликовал я:- «Мужчина и женщина» - настольная книга Висасуалия Лоханкина – известного антигероя из «12 стульев». Вот это интересно и любопытно!
Думаю, что в результате опасений тети Ани, дядюшка предпринял превентивные меры, и во всеуслышание заявил, что в воскресенье мы отправляемся в охотничье угодье к реке Акташ. Дескать, настала пора приучать Принца к оружейной пальбе, с которой будет связана вся его собачья будущность. Как я полагаю, одновременно с выгулом Принца намечались и смотрины его племянника, так как местное население уже заподозрило неладное:- не прячется ли в его доме беглый матрос. – И почему этот матросик не показывается на людях?- вот в чём вопрос. Дядя наказал мне быть одетым как на официальную презентацию - по форме раз, т. е. во всё белое: белый чехол на бескозырке, белая форменка с гюйсом и белые штаны, только ленточка на бескозырке чёрная. Злые языки «бурсаков» подобный расклад в форме одежды называли:- «Форма раз – кальсоны – противогаз».
Как и мой отец, дядя Станислав был заядлым охотником. От деда Иосифа им обоим досталось по двустволке от известного немецкого мастера Бауэра. Оба новых владельца в один голос утверждали, что стволы их ружей свиты из стальной проволоки и обработаны ручной сваркой. Такой ствол – де, выдержит двойной заряд пороха и с ружьём можно спокойно идти не то, что на кабана, но и на медведя. С началом войны отец, подчинившись приказу республиканского НКВД, сдал ружье в соответствующие государственные органы, а те заодно с ружьём прихватили и наш радиоприёмник СИ-1. На память о ружье и приемнике у матери на руках осталась только справка. Когда кончилась война, в органах ответили:- Четыре года люди семьями вместе с заводами пропадали, всё проклятая война забрала. О каком ещё приемнике вы хлопочите? А вот дяде Станиславу своё ружьё удалось отспорить. Понятно, до его ружья оккупантам не хватило рук дотянуться и, вернувшись с фронта, он первым делом затребовал свой Бауэр. Оказывается, к преподобному Бауэру должно прилагаться много интересных вещей. Это выяснилось, когда в охотничьем костюме и с полной амуницией, дядя появился он дворе. Лично на меня дядюшкин вид произвёл впечатление нереальности времени. С головы до пят дядя выглядел собравшейся на охоту копией графа из недавнего музыкального кинофильма свердловской киностудии «Сильва». Потрясающее впечатление произвёл дядя и на обеих собак. Они вперегонки бросились к ноге в гетрах, где и затеяли собачью свару. Откуда только взялась сила у дряхлого ирландца Рекса. Уложив на обе лопатки Принца, беззубой пастью Рекс сдавил тому глотку. Арапник уже метил по престарелому псу, но на дядиной руке с плетью повисла бабушка Ася. И всех разом остудил крик бабушки:- Когда я, как Рекс выйду в тираж, ты и на меня с арапником?
Двое в группе, не считая собаки, дефилировали по пыльным улочкам сонного городка. Одна за другой открывались калитки, проявляя в них всё новых зрителей. И хотя у меня не было среди них ни одной знакомой души, со всеми любознательными старожилами следовало поздороваться. - Так требуют местные правила хорошего тона, наставлял меня дядя. За городом несколько километров мы шли по щебёнке железнодорожного полотна, когда Принц неожиданно уселся на поджатый хвост и отказался идти дальше. Дядя, с видом опытного кинолога, осмотрел и ощупал пса от лап до хвоста и даже заглянул в пасть упрямому животному, чтобы прийти к заключению:- Собака сбила о щебёнку нежные подушечки на лапах и её придётся нести на руках. Грязные лапы Принца и моя белоснежная форменка были в явном диссонансе, поэтому нести кобеля до уже видневшегося подлеска выпало дяде Станиславу. Он снял с себя ружьё и два патронташа и всё это я нахлобучил на себя. С одетыми накрест через плечо патронташами как с пулемётными лентами и ружьём на ремне я выглядел ряжённым под революционного матроса с крейсера «Аврора». Представляю, что подумали бы жители городка, заявись мы перед ними в таком обличии. Наверняка бы зациклились на мысли, что мы идём брать штурмом их горисполком и телеграф.
Охотничья справа оказалась тяжеловатой, и я плёлся позади. Голова Принца покоилась на плече дяди. Собачьи глаза закатились от блаженства, а губы сложились во въедливую ухмылку, уверяя меня в выводе, что этот прохвост явно потешался над нами. Такой наглой собачьей улыбки никогда мне не доводилось видеть.
Дядино решение казалось вполне благоразумным. - До лесу и цели нашего похода осталось всего ничего. Снесем на руках до зелёной травки собаку. Пошарим перепела на опушке. Отстреляемся. Соберём дичь, и по проверенной уже схеме подберём собаку на руки – и марш домой. Казалось, всё по уму! Но на деле всегда возникают нежданные нюансы. Принц добросовестно обшарил всю округу, но даже перепелиного пера на нюх не обнаружил. Мне показалось, всему виной оказалась чувствующая себя в этом лесу хозяйкой ворона. Перелетая с куста на куст и каркая во всё воронье горло, назло людям она портила охоту, а от поднятого тарарама все перепелиные выводки сбежали в лес. Дядя был несколько иного мнения. Из-за воровского пристрастия к яйцам в чужих гнёздах, воронье племя извело перепелов. Охотничье общество приговорило ворон к истреблению, как хищника леса, а сегодняшняя скандалистка явно птица залётная, но:- приговор обжалованию не подлежит,- сказал дядя и выстрелом навскидку снял ворону с куста.
Выстрел не просто напугал Принца, он привёл пса в дикий ужас и тот с отчаянным воем рванул через перелесок, пока его вопли не затихли где-то вдали. Мимо меня пролетела собака со скоростью опережающей собачий визг. Возвращались мы в траурном молчании, только дядя время от времени вздыхал, повторяя: «пропащий пёс, даже не знаю, стоит ли его искать». Но тот день оказался полон неожиданностей и непредсказуемых событий. У калитки дома, как ни в чём и не бывало, нас встретил Принц. Радостно повизгивая, пёс подпрыгивал, намереваясь лизнуть в лицо, и как бы желая сообщить:- несмотря на мои опасения, вы всё же не заблудились, и у вас хватило ума найти дорогу к дому. Осталось непонятно, как это Принц на изнеженных лапах собачьего патриция смог пролететь пяток километров по щебёнке, не заблудиться и на целый час опередить хозяина. С того дня я не доверяю собакам - медалистам, с громкой родословной.
В беседку зашла бабушка, забрала из рук книгу, и глядя в мои глаза, сказала: - Чую, ты выбираешь момент поговорить со Станиславом о своём отце и узнать правду, как и за что его сажали. Пожалуйста, не напоминай ему об этом. Стаська и так жизнью побит, и срываться ему больше нельзя. Когда твоего отца сажали, он не смолчал, а вступился:- Вячеслав никакой не враг, и я за него ручаюсь. Вот за эти слова, свидетельствующие о «гнилом либерализме и потере партийной бдительности» Станислав выложил свой партбилет. Узнав подробности, друзья посоветовали:- уезжай отсюда, не то скоро сам загудишь вслед за братом. Пришлось бросить завод и дом, выстроенные собственными руками, поэтому и оказались мы на новом месте в Балаклаве. Хорошо везде, где нас нет, да только не сладко ютиться семьёю по чужим углам. А теперь ещё одна новость: на старости лет родная сестра Антонина отличилась - в тюрьму угодила за то, что анекдотами на политические темы развлекала дружков. А Станислав не угомонился, посылки в тюрьму шлёт и опять попал на заметку. Я всё понял, и сдержал данное бабушке Асе слово. Так и не довелось поговорить мне за прошлое с дядей, и самая загадочная часть саги о семействе моего деда Иосифа так и остается терра инкогнита.
Прощаясь, дядя Станислав вручил на память книгу «Жизнь замечательных греков» издания 1904 года. - Это всё, что осталось от юности твоего отца. Читай и береги её. Я так и делаю, и время от времени перечитываю книгу. В «Сравнительных жизнеописаниях» эпических героев и антигероев Плутарх противопоставляет жажде власти одного именитого человека безоглядное самопожертвование другого, предательству – неподкупную верность, геройству – трусость. Книга только утвердила меня в предположении, что ничего не изменилось в природе человека за прошедшие тысячелетия, а за неполные 18 лет довелось мне уже навидаться подобных противоположностей. Валяясь на верхней полке, я размышлял «за жизнь». Мне скоро восемнадцать. Связав жизнь с морем, свой путь я считал окончательно выбранным. Одного мне не хотелось, чтобы как боцман Авдеич я «упустил свой шанс» и потому всю жизнь проплавал под неизвестно чьим началом. А Степан Авдеич до сих пор сожалеет об упущенной возможности поступить в мореходные классы, так назывались в России учебные заведения по подготовке шкиперов каботажного и штурманов дальнего плавания. В стране их насчитывалось около сорока, и были они почти в каждом порту России. Плавая летом на судах добровольного флота, молодой моряк мог набираться практических навыков, а зимой, сидя за партой, грызть гранит науки. Авдеича повязала семья, в которой он был единственным кормильцем. В отличие от него я свободен. И пока у меня нет ни пред кем обязательств, надо не теряя времени работать и учиться. Школа юнг предоставила мне возможность ступить на первую, самую нижнюю ступень лестницы, ведущей на капитанский мостик, дав мне право на управление малотоннажными судами в прибрежном плавании. Мне же грезились океанские просторы, зкзотические страны и пропахшие колониальными пряностями порты, навеянные фантазиями Александра Грина. И как это делают вступающие в должность президенты, только вместо Библии возложил я правую руку на подаренную книгу, поклялся, что завтра же начну готовить себя к поступлению в мореходное училище имени Георга Седова.
В СТОЛИЦЕ «ТЮЛЬКИНА ФЛОТА».
«Казбек» я застал у причала портового флота в полной готовности к очередному рейсу. На судне встретили меня, как загулявшего долгожданного родственника. Старпом, настоятельно советовал хорошенько выспаться с дороги и тут же назначил меня в дежурство в качестве подвахтенного матроса. Подвахта обязывает дежурного хоть спать, а хоть на трубе дудать, только не покидать судно и быть в готовности при любом «пожарном случае» прийти на помощь вахтенному. Иначе были настроены нагрянувшие на «Казбек» мои однокашники: «Нынче – воскресенье – день увольнений, на площадке городского парка вечер танца, как и бразильский карнавал, он требует личного участия. А отсыпаться будешь в море». Пришлось уламывать сонного моториста «подежурить за меня на подвахте».
Хотя Керчь - крымский город, но природа здесь далеко не ялтинская. Нет стройных, как свечи кипарисов, не лезет из всех щелей жирная субтропическая зелень, а пыльная городская акация напоминает полюбившийся Таганрог. Однако море здесь настоящее и вода в нём черноморская, любой насморк как рукой снимает. Оно, совсем рядом одетое в гранит Чёрное море, его можно зачерпнуть в ладони, а плещется оно под ногами у прогуливающейся по городскому парку публики. И сами жители города Керчи крепко отличается от утомлённых солнцем и бездельем ялтинских беззаботных отдыхающих. Это рабочий люд, так или иначе связанный с морем: судоремонтники, обработчики рыбной продукции, моряки, рыбаки. И ещё одно немаловажное открытие: в приморском парке полностью «заправляют балом» военные моряки с бригады минного траления. В те годы, на флоте призывник служил семь долгих лет. Матросы, из довольно зрелых мужчин, чувствовали себя силой, которую сплотила недавняя война и ежедневные риски минного траления. Как говорится:- эти парни уже повидали «Крым, дым и медные трубы», поэтому и вели себя соответственно. В парке с танцевальной площадки под открытым небом гремела модная в то время музыка с пластинки «Рио - Рита». Всех смазливых партнёрш расхватали зашедшие на отдых в порт матросы с минных тральщиков. По периметру танцплощадки спинами к забору жались или скороспелые малолетки или вышедшие в тираж матроны, годящиеся мне в бабушки. Не зря я прошёл Юркину школу, румбу я знал, и мог показать коллегам высший класс в этом танце. Я уже было «закадрил» смазливую мордашку, как возник бравый военмор и одним словом:- «занято!» разъяснил всю обстановку. Пришлось ретироваться. С этими «братишками» я бы ни кому не советовал связываться. О прогремевшей на весь бассейн драке «братишек» и противостоящих им объединённых сил торгового флота и городской шпаны, я был хорошо информирован. Заварили эту кашу одесситы с сухогруза «Чернигов», ставшего на моточистку на керченский судоремонтный завод. Из закордонного рейса «Черниговцы» вернулись в модных белых штанах из китайской чесучи, и в безрукавных бобочках, под названием «сингапурки». Каждый одессит располагал

Мюзикл манил не только музыкой Гершвина в исполнении джаза Мюллера, в фильме были задействованы лучшие мастера американского степа. Вот они-то и соблазняли Юрку, а вовсе не музыка Гершвина. Правда, тут нечего греха таить, отдавая должное кинопрокату послевоенных лет, вся наша компания была заодно с Юркой. Отдушиной для души зрителя послевоенных лет стали фильмы с Диной Дурбин, Марикой Рокк, Мелицей Корьюс и чудесными тенорами Яна Кипуры и Марио Ланца.
Притомившимся от шопинга по промтоварным магазинам, разбросанным по горным террасам города, нам уже не в силах было выслушивать брюзжание самого юного из юнг. Невмоготу оказался и Юркин конёк – бубнить ни к селу и не к городу бесчисленные народные поговорки и приметы, доказывая, что приобретённые обновки следует немедля обмыть, иначе они будут плохо носиться. Недавно, уже в постперестроечное время, слушал я по телеку одного ветерана. Тот распинался, что, дескать, в советской армии не было никакой дедовщины. Не знаю, как на самом деле обстояли дела в армии, но в среде юнг процветала «Дедовщина наоборот», и направлена она была супротив нас - старшей группы юнг. Нас одолели малолетки 10-12-летних пацанов. Для каждого из окружающих, не исключая воспитателей и преподавателей, «бурсаки» придумали прозвища, настолько меткие и хлёсткие, что вместо позабытых имён и фамилий до преклонных лет их не выветрить из памяти. Стыдно признаться, но взвод «бурсаков» верховодил двумя взводами «недорослей» и хозяйничали они в школе как шайка мартышек в набеге на маисовое поле. Опасаясь козней малолеток, особливо свирепствующих после отбоя, «старики» были вынуждены баррикадировать двери кубрика. Так было. Но, что было, то прошло! «Как всенародно избранный «бугор» и шеф палубной команды», я не позволю нарушить традицию «Тюлькина флота», где издревле полагалось «молодшему» слушаться «старшого брата». Долгом своим считал я показать «бурсаку» его место в команде. – Что? Обмыть? Да на какие шиши? - Взорвался я, вывернув из карманов всю оставшуюся наличность в 900 рублей, и всучил её Юрке со словами:- За сутки мы умудрились израсходовать больше половины незаработанных ещё денег, а всё, что тут осталось, необходимо растянуть на целый месяц. Берись и артельничай сам, или заткнись и умерь свои замашки лорда.
Несмотря на режим строгой экономии в расходе денежных знаков, они таяли быстрее снега на вершине Ай-Петри. Кстати, с Крымских гор мы не спускали глаз, планируя после их оголения покорить вершину, водрузив над нею вымпел «Тюлькина флота». Но хватит болтать о романтике. Пора, и прояснить жестокий мир реальности, и определиться с возможностями денежной массы в 420 после реформенных деревянных рублей, располагаемой матросом 1-го класса. А заодно стоит вспомнить и про служащего с инженерным образовани, как мой таганрогский дядюшка, живший на зарплату в 800 рублей. Примерно такой была зарплата у большинства, в суровые времена, когда в расчёте на нормальное пропитание корзина потребителя зашкаливала в цену за единицу с тремя нулями. Благодаря подсобному хозяйству городского служащего – делянку в 10 соток, обеспечивающую семью собственными кукурузой и картофелем и кулинарные ухищрения хозяйки дома, семья из двух человек едва сводила концы с концами. Так проживало 90% населения богатейшей страны мира, победительницы во второй мировой войне. Как же удалось нам выжить? Я и сам теперь удивляюсь. Помнится, что при удобном случае тащили с производства каждый, кто что мог: кто пшеничные колоски, а кто готовую булку хлеба, кому-то перепадал кусочек мяса или рыбины, умещавшуюся в тайный карман штанины. Всей этой компании социалистическая юрисдикция огульно присвоила позорную кличку – «несун». Колхознику - «несуну», пойманному с колосками, взращёнными на коллективном поле, грозила статья Уголовного Кодекса как за хищение государственного имущества изоляцией в местах не столь отдалённых сроком до 10 лет. Не замаранным кличкой «несун» остался только конторский служащий. Ему кроме бумаги и чернил и тащить было нечего, и он медленно протягивал ножки по своей одёжке. И, всё же, чаще, чем сегодня, мы ходили в кино, умудрялись без билета проникать на танцы, влюблялись и дарили цветы и даже иногда совершали залёты в ресторан.
Раз уж бывший юнга затеял экономический обзор материального положения трудящегося, населяющего «Жемчужину страны» (так называл Крым отец народа), стоит коснуться и краткой исторической справки и этнографии полуострова. До войны Тавриду заселяла конгломерация народностей издревле освоивших чудесные возможности этого благодатного края. Потомки эллинов и генуэзцев на солнечных склонах гор взращивали виноградную лозу. До октябрьского переворота вина из Крыма поставлялись к императорскому столу, а оливковое масло с диковинными фруктами и рыбными деликатесами из Балаклавы – в лучшие рестораны России. Массандровские вина благодаря своему высокому качеству всё чаще завоевали международное признание. Перед первой мировой войной на всемирных и международных выставках винодельные хозяйства «Никитский сад» и «Магарач» получили 12 дипломов за высокое качество вин. По дореволюционным статистическим источникам население всей Таврической губернии составляло около полутора миллионов человек из крымских татар, малороссов, великороссов, евреев, немцев-колонистов, греков, армян, итальянцев и даже эстляндцев. Подобный беспорядок был не по душе «Отцу народов». И после освобождения Крыма «великий преобразователь природы» содеял массовую депортацию коренного населения полуострова. За сотрудничество с фашистами были выселены татары, а заодно с ними и греки с итальянцами. Выселялись даже те, кто всю войну от Сталинграда и до Берлина прошёл в частях Красной Армии и был награждён боевыми орденами и даже звездой Героя. В опустевшие хозяйства Крыма переселялись из разоренных войною областей белорусы, украинцы, русские. Из «временно оккупированной» Ферганской долины хлынуло в Крым еврейское население страны да настолько активно, что в верхних эшелонах власти муссировались слухи о переводе в Крым из Биробиджана Еврейской автономии. Переселенцы, не владеющие опытом виноградарства, привыкшие к традиционной бульбе, капусте и буряку выкорчёвывали элитную лозу, чтобы на освободившемся месте засеять грядки, а на местах цветущих имений колонистов строились хибары их кизяка под соломенные крыши. Однако в правительстве разоренной войною, голодом и болезнями страны случались и трезвые головы. Именно их усилиями для борьбы со свирепствующим туберкулёзом было принято решение о создании в Крыму всесоюзной здравницы для легочных больных. Эти больные нуждались в питании богатом целебными насыщенными липидами, или попросту говоря в рыбьем жире, вытопленном из морских млекопитающих: китообразных и дельфинов. Из Одессы в Антарктику за китовым жиром была отправлена китобойная флотилия с плавбазой «Слава». Новый министр рыбной промышленности А. А. Ишков был известен неординарными решениями, приобретёнными им при руководстве на острове Сахалин Советско-японским акционерным обществом АКО по добыче даров моря. Хорошо сознавая, что жир нужен прямо сейчас, а за этим кроются жизни тысяч страдающих людей, министр взял на себя смелость принятия неприемлемого по современным меркам решения. В непосредственной близости от городской набережной Ялты он создает рыбозавод, комплектует его кадрами, рыболовными сейнерами и турецкими орудиями лова – аламанами или, говоря по-нашему, кошельковыми неводами. Этим неводом сейнер окружал стаю живности моря, потом, подбирая в жгут нижнюю подбору сети – «кольцевал невод», и добыча оказывалась в ловушке, как в мешке. Оставалось только вычерпать улов из «мешка». Четыре сейнера, охраняемые четверкой бывших юнг, и дремлющие в отстое у причала морского вокзала Ялты, по задумке министра и предназначались для отлова черноморского дельфина - афалиня. Это сегодня любому мальцу известно, что дельфин – примат моря и его мозг сродни человеческому и даже превышает его по объёму. Поведение дельфина альтруистично и не всегда объяснимо. Эти милые, добродушные создания игривы и с детской доверчивостью устремляются на контакт с человеком. Отмечены случаи, когда дельфины спасали тонущих людей. В школе юнг нам преподавали ихтиологию – науку о строении тела рыбы и её поведении в водной среде. Но наш зануда - преподаватель по кличке «Амёба – рыба хичная» из всех обитателей моря любил только хордовых, к отряду которых относились ценные для гастрономии осетровые. Поскольку млекопитающие моря отношения к ихтиологии не имели. «Амеба» считал их нестоящими разговора. По своему невежеству юнги с «Рассвета» тоже считали дельфина безмозглой рыбой, и соответственно этим первобытными воззрениям позволили вовлечь себя в грязное и отвратительное дело, затеянное взрослыми. Господи, прости нас грешных! Порой мы сами не ведаем, что творим.
Кто-то, явно из сытых и мудрых, однажды изрёк:- Свободное от работы время – богатство цивилизованного человека! У нашей четверки свободного времени было хоть отбавляй и досуг команда «Рассвета» разнообразила зрелищем на швартующиеся пассажирские лайнеры к глубоководному причалу Ялты. Расписание приходов пассажирских судов было вывешено на доске объявлений сейнера. Заранее занимая место на головке мола под маяком, откуда были хорошо видны и рейд и акватория порта, мы частенько любовались на стать и пропорции обводов корпуса белоснежного лайнера «Украина», бывшей румынской «Трансильвании». Двигалась «Украина» легко и изящно, как балерина на сцене и швартовалась также легко, с ходу прислонившись к причалу всем корпусом без маневров машиной на носовом шпринге. Громадная «Россия», та становилась на якорь на внешнем рейде, а пассажиров доставляли в порт катером. Однажды мы стали свидетелями, как заметались портовые надзиратели и береговые матросы, отгоняя от причала прогулочные катера. Переполох вызвал лихой капитан «России» И. Г. Манн, сообщивший по радио, о намерении ошвартовать лайнер к пассажирскому причалу, в то время, как портовые власти опасались, что эта махина не уместится у причала. Капитан и экипаж своё дело знали отменно, швартовка обошлась без громоподобных команд с мостика, а кроме бравурной музыки на палубу «России» ничего не транслировалось. Стоит отметить, что в отличие от современных пассажирских судов на черноморских лайнерах отсутствовали оборудуемые в наши дни технического прогресса хитромудрые подруливающие устройства. Сегодняшние «подрульки» в состоянии двигать громадный корабль даже боком и удерживать его у причала пока заводят швартовы. Нужно отметить и ещё один нюанс: для капитана черноморского лайнера считалось крайне зазорным привлечение на помощь портовых буксиров, и эти мастера своего дела рассчитывали лишь на собственный опыт и глазомер. С высоты брекватера, как с крыла капитанского мостика нам было удобно наблюдать и за маневрами судовой машины, и за работой команды со швартовами. Не покривя душой, можно сказать, что четвёрка бывших юнг как бы побывала на судоводительской практике, стажируясь в искусстве швартовки судна в ограниченных и тесных условиях. Не знаю, как кому, а мне эти навыки со временем очень пригодятся. Пройдут годы и однажды, в ответ на похвальное слово, вырвавшееся у старшего помощника на мою больно уж «лихую швартовку» танкера, не сдержавшись, я брякнул: - А как же иначе, ведь мне довелось стажироваться у лучших черноморских капитанов, не исключая капитана «России» И. Г. Манна.
Вместе с халтурщиками из «Госконцерта» Юрка весь месяц кантовался на случайных заработках по Крымским санаториям. Главное, что нас успокаивало, Юрка находился под опёкой взрослых и ежедневно накормлен. Мы же втроём ухитрились на девяти сторублёвках дотянуть до очередной зарплаты. И тут, очередная платёжная ведомость повергла нас в шок. Вместо рассчитываемых по 420 рублей «на каждый нос», нам приходилось лишь по 270 рублей. Главбух, сплёвывая в баночку мокроты с бациллами Коха, въедливым, усталым и больным голосом разъяснил нам несмышленым, что экипажу на судне в отстое положено за минусом налогов лишь 70% должностного оклада. Мы сунулись к директору. Тот тоже принялся кашлять и плевать в баночку, потом разъярился и почал бранить нас бездельниками. Дескать, ваш труд ничем не отличается от забот ночного сторожа и большего не стоит. «Вообще вы должны быть счастливы, что проживаете как в элитном санатории, совершенно бесплатно дыша ялтинским целебным морским воздухом» - высказал он своё приватное мнение. Его бы власть, с нас бы удерживали деньги за кубометры жилья, воду, освещение и за стирку белья. Очухавшись от душившего его кашля, директор попытался нас умиротворить, обрисовав радужные перспективы. – Мною уже получена государственная лицензия на отлов офалиня. Потерпите половину месяца до возвращения из коллективного отпуска бригады рыбаков во главе со знаменитым капитаном-бригадиром товарищем КОРОБКО. А уж я, обязуюсь уговорить знатного бригадира зачислить нас в свою бригаду. «Вот тогда-то и зашуршите вы бумажными купюрами», - выдворяя из кабинета, заверил нас директор.
Насвистывая мотив модной песенки:- Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика, но и «Молдованка» и «Пересыпь» обожает Костю моряка,… заглянул на сейнер знатный капитан-бригадир Константин Коробко. Пройдясь по чистой палубе, заглянув в ухоженные помещения, и постояв, ухмыляясь у надраенных медяшек, тов. Коробко заметил, что для настоящего рыбака чистка медяшек - пустое занятие, и наказал:- Ладно хлопчики, доглядайте щоб з трюму брезент куркули не захапалы! На вопрос берёт ли он нас в свою бригаду, капитан-бригадир кивнул головой, и как отрубил:- не маю ни единой хвылынки калякать з вами – и растворился в целебном воздухе Ялты.
Как нам и обещали, ровно через полмесяца на палубу «Рассвета» высадилась бригада во главе с капитаном-бригадиром тов. Коробко. Каждый член рыболовной бригады приволок оклунок из крапивянной мешковины с харчем. Новенький, ещё до конца не обкатанный танковый дизель 3-Д-6 взвыл, а корпус сейнера задрожал как кавалерийский жеребец перед сабельной атакой. Пролетев мимо конца мола, с парочкой спрятавшихся от людских глаз отдыхающих, «Рассвет» ринулся на юг моря. Бригадир объяснил наши обязанности:- один стоит на руле, второй с биноклем на мачте в «вороньем» гнезде высматривает стаю дельфинов, а двое, готовясь их подменить, отдыхают четыре часа перед каждою вахтою. Подстелив стёганки под голову, и обняв личный мешок с харчем, члены бригады прилегли соснуть на сейнерной площадке.
От красот пролетавшего мимо побережья невозможно оторвать глаз. Промелькнул шикарный царский дворец Ливадия. Следом открылся вид на прилепившееся на скале - «Ласточкино гнездо», похожее на описанный Шехерезадой сказочный замок из «Тысячи и одной ночи». По траверзу правого борта и за корму сейнера, от мыса Айтадор и до мыса Аю-Даг, протянулся заросший лесами горный хребет. Горы дугою отодвинули берег, чтобы уступив место морю, создать гигантский Ялтинский амфитеатр. Оглядываясь, любовался я этим чудом природы оставшимся за кормой сейнера. Синь безоблачного неба слилась с аквамарином моря. С биноклем в руках сижу я в тесной бочке «вороньего гнезда» под самым топом мачты и захлёбываюсь то ли от густого встречного ветра, то ли от восторга, вызванного красотой этого мира – замысла и талантливого творения Божьего. Хотелось кричать, чтобы разбудить спящих на палубе, заставить их проникнуться и разделить со мной восторг от красоты этого мира. «Как прекрасен этот мир, ты только посмотри!..» Рядышком, на потоке воздуха, вздымаемого судном, устроилась крачка. Не шевеля крыльями, она парила, иногда кося лукавым глазом, как бы, завлекая меня в бескрайнюю даль. Соседство крачки усиливало наваждение полёта. Исчезло чувство веса тела, осталась только душа, устремившаяся в пространство, проникнутая сознанием, что столь оглушительную красоту мог создать только добрый Творец, ждущий от нас взамен ответного добра. Мог ли тогда я, сотоварищи и с этими дремлющими на палубе людьми думать, что все мы собрались на этой скорлупке - сейнере с единой целью - нарушить божественную гармонию и сотворить зло. Ибо нет на белом свете зла большего, чем убийство создания божьего.
Двое суток носился сейнер по Чёрному морю в поиске стай афалиня. Лишь изредка нам попадались мелкие кланы этих жизнерадостных созданий. Заслышавши шум мотора, дельфинья стайка устремлялись нам наперерез с единственной целью поиграть и посоревноваться в скорости и заодно показать удаль и мастерство в исполнении замысловатых трюков и прыжков. Видимо не подошло ещё время охоты, когда огромными стаями дельфины сгоняют в плотный косяк рыбу, окружают её и начинают кормиться. Охота служит школой, в которой дельфинья молодь обучается тактике совместных действий и коллективному сознанию.
В промысловом поиске мы прошли мимо острова Змеиный, маленького заросшего бурьяном и мелким кустарником безлюдного клочка земли похожего на древний скифский курган, Этот ничем ни примечательный с виду и единственный островок на Чёрном море, известен просвещённому миру ещё со времён Троянской войны. По древней легенде на его вершине сожжён на ритуальном костре и упокоился прах нашего земляка – уроженца Приазовья - древнегреческого героя Ахилла. К моему разочарованию остров Змеиный абсолютно нефотогеничен, и на фотографии оказался похож на огромную заброшенную свалку мусора посредине безымянного болота. На видимости острова нам повстречалась турецкая фелюга тоже занятая промыслом афалиня, но только своим турецким способом. На носу фелюги возлежал важный турок с длинным шомпольным ружьём – это был стрелок. За рулём сидел другой, более общительный турок, он даже сделал жест рукой, то ли приветствуя, то ли отсылая нас подальше, чтобы не мешались. Третий турок был похож на нашего праотца – Адама, так как был совершенно наг. Вслед за выстрелом он прыгал в воду и тащил убитого дельфина, выполняя незамысловатую роль охотничьего сеттера.
В полдень подул встречный восточный ветер - левант, и хотя сила его была небольшой, в 4-5 баллов, капитан-бригадир приказал заворачивать к дому. Чёрное море катило навстречу сейнеру редкие белые барашки. «Рассвет» раскланивался перед каждой встречной волною, то и дело, зарываясь в неё носом. Сейнер оказался неважным моряком. Его корпус и надстройка, набранные из ценных пород дерева, превышали по весу строительный материал из железа, и настолько утяжелили судно, что оно, как утюг не всходило на волну, а черпало носом воду на палубу. Высокая и тяжёлая мачта усиливала размахи от бортовой качки и вперёдсмотрящего в «вороньем гнезде» тут же укачало вдрызг. Юрка держался, чтобы не вытравить кому-либо на голову «смычку» блевотины, но самостоятельно слезть с мачты ему уже не хватало сил. Обвязав линём обмякшее тело, вдвоём со Славкой и с грехом пополам мы стащили пацана на палубу, где его тут же прорвало. Двое суток харчем служила нам лишь «черняшка» с жиденькой заваркой чая, зато Юрка поразил нас вывернутой за борт массой. Оказывается подкармивал его молодой член бригады – Роман, по собственному признанию:- «чистокровный цыган не только по рождению, но и по образованию», случайно отставший от родного табора. Роману по душе пришлось новаторство в Юркином исполнении «Цыганочки». В отличие от посеревших и потерявших аппетит членов бригады, наша - троица матросов выглядела молодцами, вероятно потому, что мы сидели на строгой диете, а на пустой желудок и тошнить не с чего. Не по делу в рулевую рубку ввалился Славка и, явно дурача потерявшего бравый вид капитана-бригадира, с воздетыми в небеса руками продекламировал отрывок из «Буревестника»:- Буря! Пусть сильнее грянет буря!.. Передёрнувшись от подобного «святотатства», прошептав трясущимися губами то ли молитву, толи длинное нецензурное ругательство, «Костя-«моряк» жестом атамана, как персидскую царевну, вытолкнул Славку на мокрую палубу под набежавшую волну. Как нам вскоре стало известно, досрочное возвращение сейнера «Рассвет» в порт наш капитан-бригадир обосновал «штормовой погодой». Для нас перестало быть секретом, что свежий ветерок в 4-5 баллов для «Кости - моряка» и его бригады выглядели стихийным бедствием, от которого суда разбегаются по гаваням.
Войдя в наше аховское материальное положение тов. Коробко предложил пыльную, но не очень заработную халтурку - вырыть котлован для погреба на его индивидуальном участке. За работу он обязался оплатить повременно по 15 рублей на нос за полный рабочий день. На этом заработке нам удалось прокантоваться до конца месяца.
В следующем рейсе погода баловала нас полным штилем, и «Рассвет» окольцевал стаю афалиня в 5 сотен голов. Работы с уловом было непочатый край, и довольный бригадир позволил и нам потрудиться на выборке сетей, погрузке и выгрузке улова. В Ялту мы привезли полный трюм и притащили на буксире гружённую байду с уловом. Роман по секрету проговорился Юрке, что каждый член бригады заработал достаточно, чтобы несколько месяцев безбедно кормиться всей семьёю. Рыбокомбинат перевыполнил квоту на вылов на пару месяцев вперёд, поэтому последние пригожие деньки лета бригадир планирует трудиться по строительству у себя на приусадебном участке. Понятно, как владелец индивидуального дома он стремился пристроить к жилью летнюю веранду для сдачи её внаём приезжим курортникам.
А мы опять повалили к директору с финансовым вопросом. Нам снова, разложив всё по полочкам, терпеливо разъяснили:- члены бригады работают по сдельно - прогрессивной системе оплате, законно получая расчёт по расценкам за центнер улова. А мы, как матросы палубной команды, числимся в штате судна, но не являемся членами бригады, поэтому у нас повремённо-премиальная оплата заработка из твёрдого оклада в 420 рублей и премии до 40% от оклада. «План добычи прошлого месяца вы умудрились завалить, и на премию нечего рассчитывать»- упрекнул нас директор. Наконец, до нас дошло, и ёжику стало понятно, почему и от чего на сейнерах отсутствовала вахта. Таких, как мы простофиль в Ялте не просто отыскать. Возмутившись, мы написали заявления об увольнении, а директор их спрятал в папку со словами:- на предприятии, на которое вас распредели после окончания учебы, вы обязаны отработать два года до увольнения по собственному желанию. Приходите через пару лет!
Капитан-бригадир напомнил о незаконченной работе по рытью котлована, и мы ухватились за это предложение, тем более, что у нас медленно, но верно вызревал коварный план мести. План был до гениальности прост. Для видимости мы цельный день честно вкалывали на участке, но не забывали об овчарке хозяина. Впервые за свою собачью жизнь Джульбарс испробовал шмат в полкило весом копчённой польской колбаски и возлюбил нас вовсю ширь пёсьей души. Работая, мы подобно опытным рецидивистам не забывали изучать подходы, и запасные выходы на случай провала операции под кодовым названием «Костя с Дирикоя». Название придумал Юрка по созвучию с названием местности: ущелья и плюгавенькой речки Дирикой, протекающей по дну ущелья. По обычаям того времени пригородный посёлок отходил ко сну вместе с первыми петухами. В те годы народ как-то обходился без телевизоров, да их попросту ещё и не было. Не орали до середины ночи радиолы и магнитофоны, без этих развлечений народ ещё не разучился жить. Свет экономили, поэтому его и не включали, ложась спать с наступлением темноты, зато и рождаемость в стране была на уровне.
Четыре фигуры в серой, под тюремное одеяние робе, но без масок – просто они ещё не вошли в моду, лежали у забора имения гражданина Коробко. Рядышком с высунутым языком, преданно заглядывая в наши глаза, лежал наивный пёс хозяина по кличке Джульбарс. Четверо, одетых в серое, ждали, когда из-за гор выплывет Луна, чтобы в её свете собрать лучшие и спелые сорта инжира, персиков и другого растительного богатства каким славен курортный рынок. Четыре мешка отборных Крымский фруктов поступило в приход коллективного питания сейнера «Рассвет». Правда, самим нам полностью насладиться этим богатством не довелось. Как говорят в Одессе:- «Жадность фрайера сгубила», а ещё подвёл Юркин афоризм:- нельзя оставлять на завтра всего, что можно съесть сегодня. Жестокая диарея заставила нас держаться поближе к гальюну. Спасало то, что ватерклозетов было ровно по числу пострадавших – по одному на каждом сейнере. К счастью, Юрке удалось во время сплавить мешки с ворованной продукцией стюарду ресторана турбоэлектрохода «Вячеслав Молотов», иначе было бы плохо. По наводке «Кости-моряка» к обеду на «Рассвет» с обыском нагрянула милиция. Костя божился, что ограбление его плантации – наших рук дело и этого он так не оставит, у него есть связи и своего он добьётся.
Однако никогда:- не кажи гоп, поки не перестрибнешь – как любил говаривать сам «капитан-бригадир». На следующий день всю нашу шарашкину контору, кабинет директора и фазенду «Кости моряка» перевернула вверх дном водная милиция. Городские власти, прокуратура, местная газета и возмущённые отдыхающие жаждали крови директора рыбокомбината и капитана-бригадира. И, поделом им!- сплюнул Юрка и добавил:- ведь написано: «Аз воздам каждому по делам его!» Нам так и осталось неизвестным, что руководило действиями незадачливого директора рыбокомбината: заурядная некомпетентность или обычная жадность, но с отходами от улова «Рассвета» он распорядился самым варварским образом. Со временем, и уже как капитану-директору, мне пришлось основательно ознакомиться с практикой обработки отходов морепродуктов и узнать истинную цену содержащихся в них протеинов, используемых на питание животных и на удобрение ценных растений. Изготавливаемая из голов, внутренностей и костей рыбная мука на мировом рынке сбывается по цене в 500 долларов за центнер, а примером ещё более рачительного использования отходов служат американские птицефабрики, где на переработку поступают все отходы, за исключением лишь петушиного крика. На Ялтинском рыбокомбинате обработку выловленных дельфинов произвели самым диким и первобытным способом. С дельфиньих туш содрали самое ценное – шкуру с толстым слоем сала. А сами туши, как не имеющие применения отходы, свезли на фелюге в открытое море и выбросили за мысом Никита. Директор и бригадир посчитали, что все концы спрятаны в море, позабыв про заповедь:- Бог шельму метит! Глубинное течение, омывающее южный берег Крыма и выбрасывающее холодные воды на Ялтинские пляжи, было известно каждому местному мальчишке, только не капитану-бригадиру и его директору. Отдыхающие с санаториев Ялты, Ореанды и Мисхора, прибывшие на берег с утра пораньше, чтобы завладеть лучшим местечком на пляже, были потрясены не менее жителей Лондона наткнувшихся на очередную жертву Джека Потрошителя. Сотни обезображенных туш, похожих на детские беззащитные тела смотрели мёртвыми глазами на полуголых отдыхающих. Местная «Курортная газета» утверждала, что такого злодеяния Ялта не помнит со времён оккупации, и требовала срочного расследования и возмездия. Следователь по особо важным делам быстренько раскрутил производственные и финансовые злоупотребления на рыбокомбинате. Выходит, что бригада продуманно и целенаправленно выходила в море с вместительными мешками, и в освободившихся от харча «оклунках» каждый тащил для продажи «налево» дефицитные шкуры дельфиньего сала. Юнги оказались не только свидетелями, но и пострадавшими от денежных махинаций руководства. Быстренько был сделан перерасчет заработка, и нам заплатили как полноправным членам бригады. Как нежелательным свидетелям, директор предложил нам оформить неиспользованные за год обучения отпуска с последующим увольнением по собственному желанию.
Больше нам в Ялте делать было нечего. Нельзя сказать, что жизнь в этом городе нас ничему не научила. В жёсткой и нелицеприятной форме, было показано, что перевелись обрисованные Куприным местные рыбаки – потомки листригонов, а взамен простодушных, бесхитростных галаёв «Тюлькина флота» нарождается иной мир – стяжателей и жлобов. Единственный их кумир – рубль и без него нет праздника на ялтинской залитой рекламным светом набережной. Решение расстаться с таким благословенным и редкостным местечком как Ялта, и променять субтропический климат на пыльную, пропахшую гниющими водорослями Керчь, кое для кого выглядит поступком явно опрометчивым. Но даже Юрка запел, что-то новенькое:- Не для нас там кафе-рестораны, не для нас там играет баян… и загоношился по поводу обустройства коллективной отходной. Пришлось отобрать зашуршавшую в его кармане деньгу и отправить переводом по адресу его родителей. В фирменном магазине «Массандра» полки продолжали ломиться от крымских марочных вин. За счёт остатка от артельных денег на память о Ялте каждому досталась коробка с подарочным набором крымских вин, а к прощальному ужину мы ограничились сухим «Сурожем». Проводив ребят на автобусную станцию, я вернулся в порт, на борт шхуны «Академик Шмидт». С рассветом следующего утра шхуна отплывала в порт Керчь. Капитан тов. Мельник согласился принять меня на борт матросом без оплаты. Сохранившая полное парусное вооружение шхуна всё прошедшее лето участвовала в съёмках какого-то фильма на морские темы и, закончив контракт с «Мосфильмом», возвращалась в порт приписки – Керчь. С рассветом «Академик Шмидт» под дизелем вышел из порта, а я окончательно распрощался с Ялтой, вежливо раскланявшись с башней маяка на конце портового брекватера, у которого, не без пользы для дела, наша компания провела столько и весёлых, и грустных денёчков.
В СТОЛИЦЕ «ТЮЛЬКИНА ФЛОТА».
«В Москву, в Москву»… подобно правоверному, стремившемуся в Мекку, мечтали вырваться из удушливого местечкового быта в Первопрестольную сестры из известной пьесы А. П. Чехова. Чем закончились устремления эмансипированных барышень, остаётся лишь догадываться. Зато троице почитателей таганрогского земляка случай помог бежать из карнавального мирка лжи и стяжательства. Разъезжаясь в отпуск, бывшие юнги сговорились о скорой встрече в столице, правда, не в Первопрестольной но, тем не менее, в столице и главной базе «Тюлькина флота» - Керчи. С Ялтой мы завязали бесповоротно, дав зарок: никогда и ни в одном из курортных городов не сходить на берег, без лишней сотенной ассигнации в кармане. Не прельстила нас Ялта ни эфемерной перспективой профессионального роста до сулённого директором предела капитана-бригадира сейнера, ни призрачной возможностью обзаведения семьёю, домиком с садиком-огородом на приусадебном участке чтобы, под неизбежный конец, превратиться в обывателя, живущего за счёт ренты с отдыхающих. И коню стало понятно, что именно в столичной Керчи возможна перспектива достижения вожделенной цели:- повидать созвездие Южного Креста, побывать на Занзибаре, и подержать в руках летучую рыбку. Если Ялта - тупик, то Керчь – некий перекрёсток с которого и начнётся мой долгий путь в Океан. Пристроившись в уголке рулевой рубки «Академика», примерно в таком ключе подводил я итоги пройденного и строил планы на будущее. Не желая путаться под ногами у людей занятых делом, я старался оставаться незаметным, и проявлялся лишь по крайней нужде. Вскоре происходящее на борту и вокруг шхуны не могло не заинтересовать человека, имеющего хотя бы косвенное отношение к морю. В рубке обнаружился весь экипаж шхуны из единственной ходовой вахты: капитана, механика, боцмана и двух молоденьких матросов. Такая немногочисленность команды объяснялась лишь коммерческими интересами «Мосфильма», отражённая в арендном договоре с судовладельцем. Об этом, развлекая за «рюмкой чая», ещё вчера поведал мне боцман Авдеевич, а заодно познакомил гостя и с родословной судна. Эта двухмачтовая парусно-моторная шхуна с косым вооружением обрела жизнь на известных Херсонских верфях ещё задолго до первой Мировой войны. По заказу двух братьев - херсонских хлебных негоциантов, была она спущена на воду в серии из трёх однотипных шхун. Крёстная наградила всех трёх именами православных святых-мучениц: «Верой», «Надеждой» и «Любовью». «Вера» и «Любовь» сгинули во времена революционных потрясений России, в живых осталась лишь одна «Надежда», простым русским словом как бы намекая на мистический и тайный смысл грядущих событий и предупреждение свыше. Шхуне в реальной действительности и взаправду случалось бывать единственной надеждой белогвардейцам, а затем и «красным». Меняя хозяина, шхуна несколько раз меняла и своё название, пока не обрела имя полярного ученого. Добротно собранная из отечественных лиственных пород дерева «Надежда» хорошо сохранило корпус, надстройку и рангоут и возможно послужит ещё с десяток лет, если не подведёт изношенный и «нервный» дизель фирмы «Бенц». Стараниям уроженца знаменитой «кузницы боцманских кадров» - днепровской станицы Голая Пристань, - Степана Авдеича, парусное вооружение и бегучий такелаж шхуны были ухожены и легки в управлении. Как и почему былой «Надежде» удалось пережить военное лихолетье без заметных следов во внешнем облике, остается неразрешимой загадкой даже для боцмана Авдеича.
Уступая просьбе судового механика, берегущего нуждающийся в моточистке изношенный дизель, капитан распорядился поставить паруса. Этому способствовала установившаяся над Чёрным морем устойчивая погода конца летнего сезона. Меня удивили та легкость и быстрота, с которой мы управились с парусным вооружением, чтобы вырядить шхуну во всю красу её ветрил. Работал ровный трёх-четырёх бальный бриз. Вздулись и выпятили грудь паруса, а шхуна с лёгким креном быстро покатилась в галфинд левого борта вдоль Южного побережья Крыма курсом к Норд-Осту. Не требовалось никакой работы с парусами, так как неизменный курс судна не требовал лавирования, и от мыса Никита шхуна бежала одним и тем же галсом. По просьбе молодежи, капитан подвернул ближе к берегу и шёл на расстоянии в пару миль от береговой черты. И стар, и млад из команды «Академика» наслаждались видами и красотами гористого побережья Крыма,- «чистой воды жемчужины» в короне России. Скажи тогда нам, мы бы ни за какие коврижки не поверили в дурь генсека - кукурузника, царственным жестом презентовавший «незалэжным» дружкам этот бесценный кусочек земного Рая. Судовой бинокль ходил по рукам в порядке очерёдности. Величаво проплыл Гурзуфский амфитеатр со склонами, обвитыми элитным виноградником, идущим на производство десертных токайских вин Ай-Даниль, отличающихся сложным букетом хлебной корочки с запахом душистых трав. К сожалению, после горбачёвской антиалкогольной компании, дегустировать местное токайское стало невозможно, эту элитную виноградную лозу горе – реформаторы вырубили под корень. Нам крепко посчастливилось видеть ещё нетронутыми злой и неумной волей человека редчайшее сочетание красоты дикой и рукотворной природы. Сказочные виды с натуры не оставляли равнодушными даже стариков, в который раз любующихся этим чудом природы. Они оба частенько забывались и подолгу не отрывали окуляры от глаз, нарушая этим очередность, и заставляя нервничать нетерпеливую молодёжь.
Надо полагать, что с противоположной стороны, то есть с берега, вид на шхуну в полном парусном вооружении, казался не менее привлекательным и нарядным. Киностудия не поскупилась на лакокрасочные материалы, и корпус шхуны блестел чёрной эмалью, а на фальшборте вырисовывались разукрашенные белилами ложные портики, якобы скрывающие палубные орудия. Рангоут и рубка сияли белизной и позолотой из бронзовой краски. Паруса выстираны и отбелены хлоркой и, хоть в сей же час, шхуна готова к встрече с самым критическим кинообъективом. У обретавшего на берегу старшего поколения «воскресший» парусник не мог не вызывать ностальгии по канувшей эпохе и по собственной молодости, а молодому поколению не могло не навеять романтических чувств. На пляжах Алушты, прикрыв глаза ладошками от Солнца, застыли в восхищении юные почитательницы фантазий Александра Грина. Против Солнца и слепящих солнечных зайчиков на морской ряби паруса шхуны чудились в розовом цвете. А какая из дев не грёзит разглядеть под алыми парусами наречённого ей принца?

Настырный Толик знал, чего добивался, в соревнованиях его устраивали только первые места. Окрепши физически и поднаторев на общих дневных учениях, главную морскую выучку юнги отделения номер раз прошли на дежурстве в порту. Команда шлюпки № 1 добилась лидерства на обще школьных шлюпочных гонках. У юнг нашего отделения быстрее, чем у остальной компании зажили волдыри на задницах, неизбежные, как и у начинающих кавалеристов от ритмичного трения потных ягодиц о жесткое сидение. На месте болезненных волдырей водворился честно заработанный мозоль, способный выстоять длительные походы под вёслами. Как тут не вспомнить своего дядюшку, твердившего юнге:- жизненный успех зависит не только от врождённых способностей, на девяносто процентов он зависит от усидчивости собственной задницы.
Пока в штабах и на бумаге планировались дальние шлюпочные походы, юнги приобщались к управлению ялами под парусом. Для разрезного фока ветра в Таганрогском заливе всегда было в достатке, и ялы проявили неплохую резвость под парусом. Правда, на ходу в крутой бейдевинд ял резко сбавлял ход. И стоит зевнуть при переходе на противоположный галс, как случались и не планируемые повороты «Оверкиль», а юнгам «по барабану», в воде мы плескались как утята. Шлюпка тут же переворачивалась на ровный киль, вода из неё вычёрпывалась. «Стряхнув» остатки влаги и наполнив парус ветром, ял, как ни в чём не бывало, гнался за белеющей вдали стайкой парусов. С обретением опыта в «ловле ветра» высшим пилотажем стал бег с попутном ветром в фордевинд. Оба паруса ставились «бабочкой», и ял рвался вперёд как пришпоренный кавалерийский конь. По носу шлюпки возникал пенящийся бурун, а сами юнги дополнительным балластом дружно скатывались с банок на днище шлюпки.
К концу лета каждый юнга умело управлял шлюпкой под вёслами и под парусами и в заключение получил удостоверение «Командир шлюпки».
И вот, наконец, долгожданный момент. Из Петровской гавани порта Таганрог вывалила армада под выгоревшими на солнце парусами. На каждой мачте реял на ветру вымпел Флота Рыбной Промышленности. Вымпелы были новыми, нарядными, и, можно сказать, достойными на вид, если бы не мозолили глаза юнге две крест - накрест тюльки, нахально напоминавшие девчоночью дразнилку:- «Тюлькин флот». С попутным западным ветром «эскадра» летела под парусами курсом: порт Таганрог – порт Азов. В Азове нас ждал начальник школы со старшим преподавателем морского дела Моржиным. Ими была организована экскурсию юнг на Азовскую судоверфь. На её стапелях верфи были заложены корпуса трех:- Малых Черноморских Сейнера - МЧС. В сторонке красовался уже готовый к спуску буксирный катер типа «Казбек». Но общим вниманием завладела ошвартованная к причалу прогулочная шхуна бывшего румынского нефтяного магната. Корпус и надстройка этой красавицы были набраны из ценных пород дерева, а леера и иллюминаторы блестели полированной медью. Там, где положено быть названию порта приписки бросалась в глаза надпись «Таганрог». Оказывается парусно-моторная шхуна «Десна» принадлежит Таганрогской мореходной школе юнг. Её спешно переоборудуют под учебное судно. Сухогрузные трюма переделываются в жилое помещение и учебный класс. Прав оказался комвзвода Войницкий, когда успокаивал нас:- Ваше дело, братишки юнги, учиться, а о флоте Россия обязательно позаботится.
Вечером в доме культуры художественная самодеятельность школы юнг порадовала Азовских судостроителей концертом. Нам было чем похвастать. У Жоры Михайловского был хорошо поставленный тенор. Вместе с партнёршей - кастеляншей школы, прибывшей вместе с начальством на автобусе, они исполнили на бис дуэты из оперетты «Сильва». Струнный оркестр из балалаек, гитар и мандолины, под соло аккордеона нашего завклуба имитировал музыку Сен-Санса. Подружка из подшефной 16 женской школы показала себя в сольном танце «Умирающий лебедь». Не назвать иначе, как фурором, выступление «бурсаков» из младшей группы юнг. Юрка и Марк сбацали вальс-чечётку, а на бис выдали матросский танец «Яблочко». Их долго не отпускали, под завязку заставив показать себя в степе под «Чучу» из Голивудского шедевра «Серенада Солнечной долины».
Конец сентября юнги встретили на борту шхуны «Десна». Первым делом юнги вымыли шхуну от киля и до клотика. Палубу из Ливанского кедра, долго драили красным кирпичом, а лишь затем покрыли олифой. Всё путём! Не стыдно теперь и себя показать и на других посмотреть по чужим портам. Первый порт захода - Мариуполь. День пребывания в Мариуполе, юнги посвятили памяти учебного парусного корабля «Товарищ». С цветами и венками в руках мы высадились на ржавую, застывшую в крене палубу знаменитого парусника. По команде юнги сбросили бескозырки, и с чувством исполнили песню про крейсер «Варяг». Наш преподаватель морского дела, Д. Моржин, ходивший на «Товарище» и хорошо знавший капитана Лухманова, вечер посвятил памятным воспоминаниям и ответам на вопросы юнг. Подобные вечера воспоминания о былом стихийно и самопроизвольно возникали во времена, когда мы ещё не знали телевидения, магнитофонов и транзисторов. Даже кинопередвижки были редкостью, а обычным развлечением молодёжи было чтение книг и задушевное человеческое общение.
Соблюдая меры предосторожности, обходя рекомендованными фарватерами районы минной опасности, учебная шхуна «Десна» продвигалась на юг Азовского моря. В соответствии с требованиями «Извещений Мореплавателям» к учебным и пассажирским судам, ещё засветло «Десна» становилась на якорь. Механики глушили двигатель, а погасшее электрическое освещение, совсем как в старину, нам заменяли пиронафтовые фонари с выпуклыми стеклянными линзами. В световом пятне от поднятого на носовом штаге «якорного огня», на полубаке вокруг воспитателей кучковались юнги. Теплы и безветренны сентябрьские ночи на Азовье. Небо кажется выше, и звёзды светят ярче, чем на суровой Балтике. Подобные ночи располагали к общению, приносившему радости больше, чем современная индустрия развлечения. Меня захватывали бесхитростные, суровые рассказы участников недавних боевых действий Азовской военной флотилии. Ковш Большой Медведицы клонился к полуночи. Сонные юнги разбрелись по койкам, а самые предусмотрительные устраивались в прохладе под открытым небом, зараннее вытащив свои матрацы на палубу. Мне и бывшему десантнику не спалось. Я задал взволновавший меня вопрос:- Правда ли, что десант в местечке Эльтигень был «ложным», отвлекающим силы немцев от десанта в Еникале, как это утверждает в воспоминаниях заслуженный ветеран Черноморского флота? Задумавшись, комвзвода не торопился с ответом. – Вся правда о минувшей войне откроется лишь спустя годы, когда улягутся обиды и страсти её непосредственных участников, и после того, как военные историки перелопатят всю штабную документацию. Неохотно и с осторожностью шевельнул комвзвода собственную память о наболевшем: - О том, что ты сейчас услышишь, рано обсуждать в газетах. Такова она - правда. Правда никогда не бывает в единственном экземпляре, и правда простого солдата всегда отличается от правды генерала.
«ТЮЛЬКИН ФЛОТ».
После гибели своего корабля офицер Азовской военной флотилии Сергей Войницкий воевал в морской пехоте. Ему довелось хлебнуть солёной водицы в Новороссийской десантной операции, а затем при форсировании Керченского пролива. В рассказах о былом наш комвзвода с уважением отзывался о профессионализме, боевых качествах и мужестве командиров рыболовецких судов мобилизованных в Азовскую флотилию. Нельзя сказать, что командиры кораблей Черноморского флота уступали им в мужестве и боевых качествах. Однако нельзя и отрицать очевидного: они не располагали опытом плавания на прибрежном мелководье, каким обладали бывшие шкипера мотоботов. Естественно опасаясь посадки на мель глубоко сидящего боевого корабля, его командир не рисковал подходить близко к береговой черте. Вот и приходилось десантникам в полной амуниции, с грузом боеприпасов и оружия вплавь добираться до берега. Поэтому-то морские пехотинцы предпочитали десантироваться с рыбацких байд и мотоботов управляемых шкиперами, для которых самым обычным делом было приткнуться носом бота к полуразвалившемуся пирсу или в пляжный песок. Как только не называли эти крошечные по размеру и поэтому незаменимые на мелководьях Керченского пролива и Азовского моря, рыбацкие судёнышки. Штабные военспецы в своих реляциях именовали их мотоботами, фелюгами, баркасами, байдами, а всё чохом - «москитным флотом» или «болиндерами». Тем не менее, острые на язык десантники морской пехоты сами подобрали для этих судов иное, немного ироничное, однако в самую точку дружелюбно-снисходительное, название:- «ТЮЛЬКИН ФЛОТ».
И взаправду невозможно было удержаться от иронической улыбки при взгляде на мешанину десантных средств, которыми располагала Азовская флотилия. Само – собой, не боевому кораблю, а мотоботу навязывались буксировка нелепых сооружений из связки пустых керосиновых бочек, покрытых дощаным настилом над которым громоздилась фронтовая полуторка или полевое орудие. На фоне десантных средств, которыми располагал на черноморском театре противник, наши самодельные армейские плоты выглядели не лучше бурдюков, с помощью которых Золотая Орда форсировали Дон или Оку. Этот архаизм - следствие провала прогноза наших штабных «гениев» на будущую войну на море. Готовясь к будущей войне на стапелях в Николаеве были заложены четыре громадины дредноутов, зато о строительстве совремённых десантных средств штабисты даже и не помышляли. Коварный неприятель будущую войну предвидел иной и кроме флота из подлодок, торпедных катеров и крейсера береговой обороны, он располагал сотней специальных Быстроходных Десантных Барж – БДБ. Осадка форштевнем десантной баржи позволяла ей уткнуться носом в берег и по аппарели, как по трапу, из нутра баржи выползал танк или бронетранспортёр. Тогда как с нашего примитивного десантного средства боец вынужден был прыгать в ледяную воду в полной амуниции, и с оружием над головой, солдат вермахта, не замочив сапог, оказывался на берегу в считанные минуты готовым к бою. Два танковых дизеля на корме БДБ обеспечивали ей прекрасную манёвренность и скорость до 18,5 км/час. Внутрь баржи при необходимости закатывалось полевое орудие, и баржа тут же превращалась в канонерку. Обладая сотней таких барж, противник был в состоянии оперативно маневрировать переброской двух дивизий, либо сотней танков по всему Крымскому театру в течение суток.
При разработке плана форсирования морского пролива войсками Северо - Кавказского фронта штабисты Черноморского флота рассчитывали на наспех сколоченные самодельные плоты, болиндеры с байдами, да корабельные гребные шлюпки. После героического прорыва расхвалённой фюрером «неприступной Голубой линии» перед советскими восками расстилалась морская, казалось бы, непреодолимая преграда. До октября 1943 года Красной Армии не приходилось осуществлять крупных операций по форсированию морских преград. А Керчь - Еникальская операция сравнима по масштабу с операцией союзников «Оверлорд» в Ла-Манше. Как и через Па-де-Кале, где в ясную погоду видны меловые кручи Дувра, и с высот Фанагории без бинокля просматривалась господствующая над городом и крепостью гора Митридат. Большая разница в том, что союзники готовили операцию «Оверлорд» два года, тогда как у командующего Северо-Кавказским фронтом И. Е. Петрова не было времени на раздумья. Придавая Крыму громадное стратегическое значение, Гитлер приказал удержать полуостров любой ценой. Перебрасываемые из Франции инженерные войска превратили берега Крыма в неприступную крепость. Чтобы растянуть силы противника по широкому фронту, высадка наших войск планировалась одновременно десантом двух армий, но не в Керченский порт, а севернее и южнее города. 18-ю армию планировалось высадить южнее Керчи в местечке Эльтигень силами Черноморского флота. А тем же временем севернее Керчи 56-ю армию должна десантировать на 90% состоящая из судов «Тюлькина флота» Азовская флотилия. В начале суток первого ноября оба десанта одновременно должны были войти в Керченский пролив.
Выполняя Приказ командующего фронтом, точно в плановое время из порта Темрюк на 150 плавучих средствах вышла Азовская флотилия. Однако Черноморский флот запоздал с подачей плавучих средств, и затянул на два часа выход из порта, а за это время изменилась погода. Как это случается поздней осенью, вопреки прогнозу синоптиков сорвалась «низовка», южный ветер достиг по силе шести – семи баллов, и по морю пошли барашки.
Мотоботы на волне теряли скорость и управление. Плоты зарывались в воду и рвались буксирные тросы. Командующий Азовской флотилией адмирал Горшков доложил командующему фронтом Петрову:- переход морем и высадка десанта по такой погоде невозможны, суда будут разбросаны и неизбежны большие жертвы.
Тем не менее, командующий Черноморским флотом адмирал Владимирский упорно доказывал противоположное:- шторм такой силы нам неопасен и только усыпит противника, и настаивал на необходимости продолжения операции.
Генерал Петров, прекрасно знал, как трудно остановить механизм целого фронта с сотнями кораблей, войсками, тылами и авиацией, однако после взвешенных размышлений отдал приказ:- вернуть оба десанта в исходное положение.
Азовская флотилия приказ командующего фронтом выполнила, и, сохранив людей и плавучие средства, вернулась на базу в Темрюк. Тем не менее, Черноморский флот приказ командующего фронтом проигнорировал и, не смотря на усиление ветра, продолжил операцию.
От имени оставшихся в живых участников событий этой страшной ночи, полной героизма и заурядной неразберихи, вошедших в историю Отечественной войны под названием «Эльтигенский десант», дальше следует рассказ очевидца.
«Слепивший глаза свет немецких прожекторов высветил десятки мотоботов, барж, катеров и плотов, поставленных на пустые бочки. Всё это зарывалось в пенящуюся воду, вздымалось и падало на волнах, продолжая лавиной катиться к берегу. Всю эту армаду штормовой ветер выбросил на берег, а прибой разбил о камни. А весь расчет десантной операции строился на эти средства с малой осадкой. Выгрузив передовой отряд, плавсредства должны были возвратиться и, курсируя между кораблями и берегом в несколько приёмов высадить весь десант. На берег выбрались около 3000 десантников, но среди них не оказалось командиров, и общее руководство десантом принял на себя военный корреспондент майор Борзенко. Потеряв все мелкосидящие средства доставки, кораблям Черноморского флота ничего иного не оставалось делать, как только вернуться, увозя с собой в Новороссийск 18-ю армию, штабы и командование. «Корабли разворачивались и уходили. А там, возле самой воды маячила чья-то фигура, потрясающая кулаками над головой. На берегу поняли, что их бросили».
На следующую ночь была повторена попытка высадки, немцы к ней подготовились, и она закончилась потерей ещё 30 мотоботов. Флот опять повернул назад, увозя армию. Вернувшаяся на Таманский берег 18-я армия осталась в бездействии, и её вывели из состава фронта в резерв. К тому же, уходя, армия забрала с собой всю артиллерию, поддерживающую огнём многострадальный Эльтигенский десант.
Чем можно объяснить подобное поведение командующего Черноморским флотом? Вероятно не только амбициями, не давшими преодолеть штабного мышления: «флот превыше всего» и адмиральским самолюбием, попавшим под командование сухопутного генерала от инфантерии. «Владимирский полагал, что привлечение флота к морским перевозкам и высадкам десантов для него задача второстепенная. Достаточно сил он для этого не выделял», вспоминает в мемуарах представитель Ставки ВГК Штыменко. Страх потерять корабли сковывал действия адмирала, Из-за недавней плохо продуманной штабной операции по набегу и обстрелу портов Феодосия и Ялта, закончившейся гибелью лидера «Харьков», эсминцев «Способный» и «Беспощадный», адмирал получил разнос от самого Верховного. Оправдываясь, адмирал спрятался за спину Петрова:- Дескать, действовал я с молчаливого одобрения командующего фронтом.
Я не имею военного образования, однако мне хорошо известны бессмертные слова из поэмы «Витязь в тигровой шкуре»:- Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Тем не менее, за пол века своего общения с морем, постигая законы стихии довелось мне хлебнуть лиха и мне хорошо известны печальные примеры пренебрежения этими законами. Со стихией ещё возможно поспорить, когда ты с ней на равных, но не в случае, когда «славным кораблём» служит омулёвая либо керосиновая бочка. В последнем случае единственное разумнее решение:- переждать до подходящего момента с погодой.
Двое суток пенил воды пролива восьми балльный шторм. С улучшением погоды 3 ноября Азовская флотилия повторно начала форсировать пролив. Только за одну ночь было переброшено две дивизии с полным вооружением, они и образовали единый Еникальский плацдарм. Капитаны «Тюлькина флота» как свои пять пальцев знали оба берега пролива. В каше судов, снующих без огней в кромешной темноте в противоположных направлениях, они не спутали своих рядов и маршрутов, а являли собой пример организации и порядка для любого военного командира. Только за одну ночь на Крымский берег «Тюлькин флот» перебросил 12 тысяч бойцов и сотню орудий.
- Черноморским флотоводцам следовало бы пройти боевую стажировку на «Тюлькином флоте»- говорили десантники оценивая успехи Азовской флотилии по переброске через пролив 56-й армии в 75 тысяч бойцов, с приданными ей орудиями, танками, автомашинами, боеприпасами и тылами. Как к месту была бы еще одна – 18-я армия, в расчете на которую Петров планировал изменить расклад сил на полуострове, и покончить с окопавшейся на Крымской земле 85 тысячной армией оккупантов. По-иному сложилась бы и судьба 3000 десантников, заброшенных на изолированный пяточёк земли в Эльтигене, без запасов продовольствия, без боеприпасов и без командиров. Лишившись 18-й армии И. Е. Петров, был освобождён от командования фронтом. Лишённый 18 армии Северо-Кавказский фронт в тот же день расформировали, а Петров возглавил лишь Отдельную Приморскую армию, преобразованную из 56 армии. Занятый переброской Приморской армии и закреплением её на Крымском берегу И. Е. Петров был не из генералов, которые забывают о бывших подчинённых. Используя каждый лётный час погоды, насколько мог, Петров помогал Эльтигену ударами с воздуха и снабжал десантников боезапасом и продовольствием. Тридцать шесть суток, до двадцати вражеских атак на день выдерживали мужественные десантники до получения приказа ВГК «оставить плацдарм и прорываться в Керчь на соединение с Отдельной Приморской армией». За израненными, еле живыми десантниками, прямо на виду у растерявшегося противника, в порт Керчь влетели сторожевые катера Азовской флотилии, чтобы вывезти горсточку чудом выживших героев на Таманский берег.
После окончания школы юнг я работал на «тюлькином флоте» Крымского рыбного треста ещё застав там поколение, свидетелей и участников событий былого. Как и воспоминания нашего комвзвода, рассказы живых свидетелей плохо стыковались с официальной прессой, упорно твердившей миф об отвлекающем значении «ложного» Эльтигенского десанта. Правда перемешалась с полуправдой, а она только дразнила моё воображение. При возможности разговорить очевидца событий, я обычно прибегал к стихотворному понуканию рассказчика:- Скажи-ка дядя, ведь недаром Москва спаленная пожаром французу отдана…
По крохам складывались правда по факту трагедии в Эльтигене. Я перелопатил все доступные мемуары, стараясь не пропустить новых исследований о подвиге защитников городов-героев: Севастополя, Одессы, Новороссийска. Читая о подвигах фронтов, сломавших хребет врагу в предгорьях Кавказа, на «непреодолимых» преградах: «Голубой линии», Керчь-Еникальского пролива и «Восточного вала», не перестаю удивляться, почему так редко или вскользь упоминается имя человека, чей полководческий талант разрабатывал и осуществлял эти боевые операции. Находкой стала для меня документальная повесть военного историка, бывшего фронтового разведчика, Героя Советского Союза полковника генштаба Владимира Карпова – «Полководец». До войны Карпов учился в Ташкентском пехотном училище, начальником которого был И. Е. Петров. Будучи одногодком и однокашником сына полководца, Владимир был связан с его семьёю личными воспоминаниями. Тем не менее, повесть написана на основании военно-исторических документов и воспоминаний именитых сослуживцев, не понаслышке знавших генерала Петрова. Называю И. Е. Петрова просто генералом лишь потому, что не раз подвергаясь опале, он лишался звания генерала армии и командовал фронтами в менее громких чинах. Причём очередная опала случалась не за собственные грехи и упущения по службе, а за просчёты тех, кто ловко прикрывался его именем. Немало значила и личная антипатия к генералу Сталина. Верховный Главнокомандующий не мог простить Петрову умения «воевать малой солдатской кровью». В раздражении он как-то бросил злую фразу:- «Этот генерал в пенсне, мастер обороны, но не прорыва»,- явно запамятовав про взятие Новороссийска и про орден Суворова за прорыв «Голубой линии». Насколько Сталин был злопамятен и неблагодарен, можно судить по его из рук выходящей «забывчивости». Так в числе полководцев приглашённых на Парад Победы Верховный Главнокомандующий не назвал командующего фронтами генерала Петрова.
Однако не такой короткой, как у «вождя всех времён и народов» была людская память. На слуху у многострадальных жителей Крыма крепко удерживались имена двух советских полководцев. Фронтовики вспоминали первым Г. К. Жукова, о котором отзывались с уважением, но не забывали и И. Е. Петрова, имя которого упоминалось с большим теплом и уважением. «Если бы Керчь - Еникальской десантной операцией командовали не генерал Петров с адмиралом Горшковым, а, не приведи Господь, Черноморские флотоводцы, то 56-й армии вовек бы не стать Отдельной Приморской армией. Не достигнув Крымского берега, большая часть армии упокоилась бы на дне Азовского моря и Керченского пролива. Лишь благодаря Петрову с Горшковым доверившим жизнь 56-й армии «Тюлькину флоту» блестяще завершилась фронтовая операция по преодолению морской преграды, по сложности сопоставимой с открытием «Второго фронта».
С юных лет сложилось у меня своё, сугубо личное отношение к памяти о забытом, неблагодарными потомками, заслуженном полководце И. Е. Петрове. Приснопамятен необычно знойный август того, страшного 1942 года. Мимо казачьей станицы Пришибская, по шоссе Прохладная – Майский – Грозный идут измученные боями, солнцепёком, голодные и измождённые, угрюмые разрозненные части нашей отступающей армии. По известному Приказу Верховного Главнокомандующего:- «Ни шагу назад!» все они подлежали расформированию и отправке в штрафные роты. Вопреки жестокому Приказу Главкома, генерал Петров организовал в тылу места сбора разрозненных частей. Первым делом генерал обеспечил людей полевыми кухнями, банями, «вошебойками», обмундированием, сном, и лишь потом военными канцеляриями. А оружие, предназначенное к выдаче необученным новобранцам из Средней Азии, он выдал отдохнувшим и пришедшим в себя, уже обстрелянным и повидавшим врага бойцам, которые и оказались ядром армии, защитившей Кавказ.
Растерянные, зарёванные бабы и мы, босоногие огольцы жмёмся к обочине, пропуская не воинский строй, а скорее истерзанную, неорганизованную толпу, пережившую вселенскую катастрофу. Отцов среди нас нет, их мы высматриваем среди отступающих. Уходя на войну, отцы наставляли:- Остаешься за старшего мужика в доме. Береги и не обижай мать! Конечно, мы хорошо понимали всю меру ответственности единственного мужика в доме. В этом помогла нам историческая память поколений, не впервой вкусившая горечь нашествия иноземных орд. Из глубины генов, память подсказывала огольцу, что следует делать в первую очередь. Никто и не предупреждал босоногую команду, что отступающая армия уничтожает поголовно всё, что может кормить оккупанта. Без лишних слов, как стайка воробьёв, бросается на рассыпанные зёрна семечек, так и стайка сорванцов с незаконченным начальным образованием, недолго думая, ринулась по государственным и колхозным хозяйствам из ближайшей округи. Каждый пацан катил самодельную одноколёсную тачку, служившую раньше для подвоза валежника и сухостоя собранного в лесах междуречья Терека и Малки. Известие, что в районном пункте заготовки зерна жгут хлеб докатилось до ватаги, уже успевшей прокатиться по закромам птицефермы, маслобойни и спиртового завода. У бурта пшеницы огольцы оказались, когда горела одна из его сторон, и у него толпились женщины с пустыми мешками и вёдрами. Женщин удерживали красноармейцы с винтовками. К галдящей толпе из чёрной «эмки» вышел генерал в старомодном пенсне. Поздоровавшись с нами, генерал тут же сообразил в чём дело. Затребовал старшего из ликвидационной команды и распорядился:- Пусть берут, сколько смогут взять. Им надо выжить, а не умереть с голоду. Их отцы и мужья с нами, а мы пока не в состоянии их защитить. После них, сжечь всё!
Как мне объяснил комвзвода школы юнг С. Войницкий:- В Красной Армии был лишь один генерал в пенсне – Иван Ефимович Петров. Другой генерал в пенсне, служил не в армии, а в НКВД и от его имени содрогалась вся громадная страна. Так имя, отчество и фамилия генерала в пенсне, командующего 44-й армией защищавшей мой родной Кавказ, станут мне известны, когда я подрасту, и смогу самостоятельно уложить события прошлого по полочкам памяти. Правый фланг 44-й армии, упирался в городок Майский, в котором я родился. Левый берег реки Терек, у которого я вырос, а отец научил меня плавать, был рубежом, который защищала армия под командованием генерала Петрова. Недалече, всего в сорока километрах юго-восточнее моего родного города, в ущелье Эльхотово захлебнется танковая атака генерала Клейста и «Эльхотовские ворота» напрочь закупорят его горящие танки. Путь к Грозному, Баку, Ирану и Индии о котором мечтал фюрер, захлопнут останки трех сотен немецких танков. В страхе повторения «Сталинградского котла», 85 тысячная армия генерала Клейста побежала с Кавказа, а её сбросит в Керченский пролив Северо – Кавказский фронт под командованием генерала армии Петрова. Впервые имя генерала защищавшего мои родные места и спасшего станичных огольцов от голода оккупационной зимы, узнал я от бывшего десантника Азовской флотилии, утверждавшего, что старомодное пенсне носил лишь один из боевых генералов – И. Е. Петров. Через всю свою жизнь пронёс я в благодарной памяти интерес, к личности генерала Петрова, к его боевому пути и его трагической судьбе.
В ЯЛТЕ ВЕСНОЙ И ЛЕТОМ.
По программе обучения юнги 1949 года выпуска обязаны были пройти летнюю производственную практику в качестве матроса-практиканта палубной команды промыслового судна. Однако в верхах решили, что навыки матроса 2 класса юнги могут получить, непосредственно на производстве. Подобная поспешность вполне объяснима. Один за другим поступали суда по контрибуции и «Тюлькину флоту» хронически не хватало кадров. Послевоенную страну подгоняли пятилетние планы. Неизменным требованием планов было досрочное выполнение. Любое, мероприятие, должно было завершиться рапортом о его досрочном выполнении.
Всеобщему ускорению поддался и Юрка Верёвкин, примкнувший к неразлучной троице юнг, решившей держаться вместе. Не в меру разбитной пацан тут же выдал образец «бурсацкой» мудрости:- Все, что можно съесть сегодня, нельзя оставлять на завтра! Мы так и поступили. Сухой курсантский паёк, полученный на дорогу, мы съели, находясь ешё вдалеке от пункта назначения. В город Юркиной мечты – Ялту мы прибыли на пустой желудок и без денег, а этот «бурсак» продолжал извергать потоки народной мудрости:- Кушать надо много, но часто!
Прибытию четырех юнг директор Ялтинского рыбозавода был рад. Рыбозавод только что получил построенные на румынских верфях четыре новеньких рыболовных сейнера. Они стояли у причала морского вокзала, сияя на солнышке свежими лаковыми покрытиями рубок, и как оказалось совершенно беззащитные. На судах отсутствовала вахта, а сами сейнеры числились в отстое в ожидании укомплектования командой, планируемой к началу осенней путины. За четверкой судов, через окно засиженное мухами, время от времени присматривал дежурный портового надзора Морского вокзала Ялтинского порта. Всё судовое и навигационное имущество находилось под символической защитой громадных амбарных замков, самодельно навешенных на каждую дверь, ведущую внутрь судна. Дней несколько тому назад, злоумышленники ограбили стоящий крайним со стороны моря сейнер. Надо думать к нему подкрались в темноте ночи на шлюпке. Казалось, директор меньше переживал пропажу хронометра, секстана, звёздного глобуса и морских биноклей, чем за ворованную посуду, комплект постельного белья и за дюжину матросских одеял из верблюжьей шерсти. На наше обустройство директор распорядился выдать, так называемые «подъёмные» в размере оклада матроса 1 класса, т. е. по 420 рублей на нос юнги. Коллективного питания на сейнере не полагалось, поэтому судовой камбуз обслуживался на добровольных или договорных началах исходя из собственных возможностей и личной предприимчивости. Для юнг, взращённых на государственном коште, всё это было «терра инкогнито». Нас, не познавших стоимости килограмма чёрного хлеба и «почем фунт лиха», отсутствие коллективного питания не особенно колебало. С энтузиазмом мы стали обустраиваться на одном из четырёх сейнеров, выбранном лишь из-за романтичного названия:- «РАССВЕТ». На «общесудовом собрании», при одном воздержавшемся, меня выбрали боцманом. Предстояло выбрать артельщика для заведования судовым питанием и общей кассой. Процедура выборов, затеянная нами, здорово походили на Одесский анекдот. Когда на меня свалилась ещё и кандидатура артельного, на мой самоотвод:- Парни, я совершенно не умею обращаться с деньгами - трио затянуло ободряющую песенку: Поможем! - У меня врождённая тяга к алкоголю, и я могу за раз просадить все кормовые деньги,- лукавил я. «Поможем!» - не уступало трио.
Составив график вахт и на этом закончив первый трудовой день, троица бывших юнг отправилась в первое увольнение на манящий и неизведанный берег. «Идут, ссутулившись, вливаясь в улицы, и клеши новые ласкает бриз…» - напевали себе под нос мы модный шлягер.
- Знаете ли вы, что такое украинская ночь? На этот классический вопрос в пику Николаю Васильевичу, так и хочется спросить:- А знаете ли вы, что такое ялтинская ночь весной, когда цветут магнолии, когда вам с друзьями от 14 и до 18 лет и всё так прекрасно устроено на белом свете. Ялту, казалось, миновала война. Её нарядная набережная поражала обилием цветов и фланирующей беззаботной и разряженной публикой. Пройдя в конец набережной, и не встретив ни одной «дамы с собачкой», наша троица пришла к убеждению, что курортный «бомонд» состоит из одних «сорокотов» и здесь с подругами нам не светит, потому как воспитанные на старорежимном домострое ялтинские мамаши сговорились попрятать наших сверстниц у себя под шлейфами. Мы же приговорены к одиночеству и прожиганию наших «подъёмных денег» под грибками на крыше ресторана «Украина», откуда зазывающая пластинка белоэмигранта Петра Лещенко манила к столикам под маркизами. «Встретились мы в баре ресторана, как мне знакомы твои черты, где же ты моя Татьяна, моя любовь и наши прежние мечты…
Начали мы с того, что распорядились довольно благоразумно - заказав по порции татарских чебуреков и по сотне грамм Зубровки. Разомлев от сочных чебуреков и томной музыки, уже не хотелось отойти от стола без десерта. Юрию не терпелось отведать массандровской Мадейры, и он заказал бутылочку из урожая довоенного года и три двойных порции пломбира. После пломбира неуёмная жажда славы «шоумена» потянула Юрку показать аборигенам и отдыхающим что такое настоящий степ. Степ в те годы входил в массовый фавор, а Юрка был в ударе. Публика зашлась в бисе. К нашему столику подвинули стулья два типа отрекомендовавшиеся артистами лёгкого жанра из «Госконцерта». А кельнер, быстренько сменил скатерть, чтобы водрузить на наш столик бутылку армянского «Двина», батарею «Нарзана» и вазу с оранжевыми отборными мандаринами. На протест – не заказывали и не желаем, мэтр бросил на ходу сакральное слово: «Заплачено!» За соседним столиком с дамами пиршествовала кампания мандариновых плантаторов, оттуда нам помахали рукой, дескать, мы угощаем, пейте, всё честно вами заработано. Исполняя капризы своих пассий, плантаторы не скупились и сплавляли свои червонцы оркестрантам, а те через раз лабали грузинскую народную «Сулико». Стараясь переорать оркестр два типа из «Госконцерта» стали охмырять Юрку. «Смертный грех зарывать талант в землю. Впереди у вас известность, слава и деньги». Всучив Юрке телефон, типы слиняли, оставив нас с непочатым коньяком и цитрусовыми. Напрасно мы старались пробудить благоразумие у «вспыхнувшей на ялтинском небосводе сверхновой звезды», напрасно доказывали, что сыр бывает бесплатным лишь в мышеловке и за все в этом мире приходит время расплачиваться. Юрку понесло. Он орал:- вашему настоящему и будущему я не завидую. Весь ваш удел - жизнь захудалого галая, с головой набитой тухлой килькой, и вам никогда не понять моих запросов. А я нашёл своё место на этом беспрерывном празднике жизни, проводником к которому служит шоу бизнес. Коньяк я честно заработал, пейте и не надо портить мне праздничного дебюта. Юрку убедили, что кайфом следовало бы поделиться и со Славкой. Он, бедняга, один, трезвый и голодный парится за всех нас «на коробке». Раз бутылка коньяка твоя, забирай её и мандарины, и айда на пароход.
На единогласно одобренном ещё вчера и вывешенном на доске объявлений «Судовом распорядке дня», было прописано: «07 час 00 мин – подъём команды. Физзарядка. Водные процедуры». Тем не менее, забыв о распорядке дня, команда «Рассвета» пробудилась поздно, когда перевалив через Крымский хребет Солнце ворвалось в открытый иллюминатор, а его луч шаловливо нацелился в глаза боцмана. Ни умывальник, ни душевая, нам ни к чему. Лучшей водной процедуры и не придумать, как из койки – за борт в смывающие все недомогания с души и тела благодатные воды Чёрного моря. Теперь можно и вспомнить об утверждённом вчера плане на сегодняшний день:- 1) Заправка коек. Мокрая уборка помещений. 2) Выдраить главную палубу и палубу надстройки с песочком и с кирпичом. 3) Рынок. Закупка продовольствия. 4) Знакомство с городом и посещения домика-музея А. П. Чехова.
На утренней летучке были разобраны «залёты» вчерашней ночи, причём аристократичные замашки некоторых пижонов были подвергнуты суровому товарищескому осуждению. Единогласно замечено: «Двин» - божественный напиток, однако цена безбожная. Внепланово рассмотрены вопросы о безотлагательных материальных затратах. Мне, как артельному, не в чем было ходить в город за покупками: в суконке слишком жарко, а в белой форменке с гюйсом я смахивал на сбежавшего с пионерского лагеря переростка, хочешь, не хочешь, а без приобретения простенькой ситцевой цивильной рубахи не обойтись. Больших затрат требовала Юркина обувка. В ожидании приглашения на завтрак, он отрабатывал новое и замысловатое «па» вальса-чечётки на дубовой палубе «Рассвета». Вдруг затихла дробь подошв, приумноженная резонансом порожнего под палубного пространства судна. Встревожившись подозрительной тишиной, команда «Рассвета» высыпала на палубу, где обнаружился Юрка с ботинком в руках. Случилось то, о чём его не раз предупреждали:- пожалей ботинки и учись танцевать как американская жена Есенина - Айсидора Дункан – босиком. Как и следовало ожидать, пренебрежение товарищеским советом аукнулась прорехой на подошве, с вывалившимся дырявым носком. Но претензии шоумена на наш скромный бюджет не ограничились одной обувкой, он заявил, что согласен голодать и ходить в рваных ботинках, но при этом не согласен на духовный голод, и затребовал отчислений на культурную программу. Юрка запал на анонс в летнем кинотеатре трофейного Голивудского фильма «Серенада Солнечной долины».

Память - одно из самых благодатных даров неба. Воспоминания, как луч света, имеют свойства озарять происшедшее как раз настолько, что всё худое не замечается, что всё хорошее кажется лучше. П. И.Чайковский.
Тюлька – рыбка, по размеру не крупней балтийской кильки, органолептически, т. е. по вкусовым качествам напоминающая тощую салаку. Когда-то тюлька наводняла Азовское море. После весеннего нагула, тельце рыбки наливалось жирком, тогда-то и шёл её облов, и начиналась путина на тюльку. В голодные послевоенные годы тюлька с лихвою заменяла на столе потребителя дефицитные сельдь и анчоус, или попросту говоря - черноморскую хамсу. Консервные заводы Приазовья освоили из тюльки консервы «Тюлька в томате». Ядрёные и сочные Кубанские помидоры облагораживали это изделие, а томатный сок растворял жидковатые ребрышки рыбёшки, легко отделяемые от съедобной фракции. Консервы пользовались потребительским спросом наравне с деликатесными банками «Бычки в томате».
Добыча тюльки производилась незамысловатыми орудиями лова – ставными неводами, натыканными по акватории Азовского моря подобно липучкам от мух, благо глубины здесь до слёз смешные – максимальная по эхолоту 13 метров. От уловов неводы освобождались с восходом солнца. Тюлька грузилась на рыболовные байды, буксируемыми моторными ботами. Задолго до восхода Солнца, по всему Приазовью от Ростова и до Керчи, дремотную тишину как по команде взрывали грохот и чихание первобытных моторов внутреннего сгорания. Двигатель мотобота являл собой чудо шведского изобретения конца 19 века. По-русски этот двигатель звался чуточку таинственно и романтично – БОЛИНДЕР. Было у болиндера множество привлекательных качеств, главные из них – дешевизна и простота изготовления. Управлять болиндером мог станичник, обладающий упорством, недюжинной силой. Этот мотор был прост, как апельсин. Болиндер не нуждался ни в аккумуляторах, ни в свечах, поскольку его камера сгорания соединялась с так называемым «запальным шаром». Перед запуском двигателя разогревался до ярко малинового цвета запальный шар, враз отбрасывающий необходимость во многих прибамбасах современного дизеля. Раскалив запальный шар, парочка из экипажа, из тех, кто упорнее и физически покрепче, вручную раскручивали двигатель за маховик. Почихав и постреляв, двигатель, как правило, запускался, а если капризничал, вся операция повторялась. Выхлоп болиндера ни с чем не спутать, он очень специфичен. Было ли это связано с процессами в утробе самого дизеля, то ли зависело от природной тишины Приазовских скифских степей, но плавучее средство, оборудованное болиндером, проявляло себя задолго, прежде чем само появлялось на видимости. В качестве главного двигателя болиндером оснащались довоенные рыболовные суда Азово-Чёрноморского бассейна и звались эти суда мотоботами или моторными фелюгами. Размер мотобота не позволял оборудовать его достаточным по объёму трюмом, а в качестве грузового помещения использовалась, рыбацкая байда. Следуя на промысел, мотобот тащил за собой на буксире одну или парочку байд. Байда – чисто рыбацкое плавучее средство, перемещаемое на короткие расстояния при помощи бабаек. Бабайками местные рыбаки называют вёсла, а себя величают «галаями». На расстояния галаи водят байды под парусом либо на буксире мотобота. За прародительницу галайской байды можно предположить древнегреческую триеру, хотя по числу весёл байда здорово уступает триере, и нет у неё боевого носового тарана, а её борта не защищены щитами тяжело вооружённых готлибов. Зато свободное пространство между бортами и отсутствие сплошной палубы позволяет весь объём байды использовать для перевозки груза. На среднюю по размеру байду можно погрузить до 20 тонн улова. При этом она не потеряет ни остойчивости, ни плавучести, а будет достойно отыгрываться на короткой и жёсткой волне Азовского моря. Во время войны все рыбацкие плавучие средства, вместе с экипажами были мобилизованы в Азовскую флотилию и без участия «Тюлькина флота» не обошлась ни одна известная на бассейне десантная операция. На буксируемую мотоботом байду грузился в полном вооружении стрелковый взвод либо противотанковое орудие с боевым расчетом, а то и просто боезапас или иное армейское снаряжение. Не утруждая себя сложностями в разбирательстве названий между типом судна и его двигателем, военспецы на своём штабном языке чохом перекрестили все мотоботы в «болиндеры». «Болиндером» командовал бывший шкипер мотобота, возведенный в воинский ранг командира корабля, а экипаж состоял из бывших галаев. В родословной галайских экипажей трудно разобраться. Следы её затеряны в глубинах скифо-эллинского мира, и замешаны на крови нескольких Великих переселений народов. Хазары, половцы, монголы и тюрки нередко проявляются в разрезе глаз или в орлином носе азовского галая. И как правило, над этой конгломерацией типов и характеров главенствует итальянская экспрессия, замешанная на казацкой удали и тяге к вольнице. Каждое произнесённое слово обязательно сопровождается эмоциональным жестом, поэтому если связать по рукам подобного собеседника, то из него не выдавить и слова. Поэтому галаи работают молча, сосредоточено и красиво. И на дух не приемлится пустословие, а особенно сквернословие. Запрещено дымить зелием. Нельзя свистеть, плевать в воду, царапать ногтями по дереву. К такому поведению приучали с измальства. Забывшегося нарушителя в воспитательных целях могли и огреть бабайкой.
Толстопузая рыбацкая байда с многообещающим названием «Моряк» выведенным белилами на чёрном просмоленном борту была приписана в послевоенном 1947 году к Таганрогской Мореходной школе юнг. Будучи базой для учебной практики юнг, «Моряк» одновременно являлся и подсобным хозяйством для камбуза школы. Рыбными уловами «Моряк» разнообразил питание скудной 9-й курсантской нормы, браконьерствуя в запретном для промысла гирле Дона. Парусным вооружением «Моряка» служили серый косой латинский грот и стаксель, а его экипаж состоял из трёх матёрых галаёв и сменного состава практикантов из 12 - 16 летних пацанов – юнг мореходной школы. Часть пацанвы была подобранна из послевоенной привокзальной шпаны и разбавлена местными полу беспризорными огольцами. Создав вокруг Каспия и Азово-Черноморского бассейна сеть школ юнг, Министерство Рыбной промышленности намеревалось из этого материала подготовить кадры для планируемого к возрождению промыслового флота. В полу закрытых учёбных заведениях при суровых методах воспитания твёрдой рукой насаждались полувоенная дисциплина. Командирами трёх взводов таганрогской школы юнг были отставные офицеры военно-морского флота, а командиром роты числился начальник школы юнг – отставной кавалерийский полковник Нижерадзе - большой поклонник спартанского образа жизни. Ещё затемно, в 06-00 утра на двух этажах спального корпуса, уже заливались боцманские дудки, играя подъём. Сполоснувшись холодной водичкой, раздетыми по пояс, только в кальсонах и «гадах», на открытом всем ветрам плацу юнги занимались физической зарядкой. После жиденького завтрака построение «на подъём флага». Государственный флаг юнгам заменял вымпел рыбной промышленности с двумя крест-накрест «золотистыми тюльками» на багряном поле. После подъёма флага роту из 120 огольцов критически осматривал сам командир роты и строем - марш-марш с песней направлял в учебный корпус. После обеда, обязателен был часовой сон раздетым в койке, а после самоподготовки и ужина опять строем и с песней вечерняя прогулка. Перед отбоем в 23 часа построение на вечернюю проверку. Заканчивался день юнги церемониалом пения гимна. Только пели мы не как в кадетских корпусах - «Боже, царя храни», а горланили «Союз нерушимый республик свободных…». Два года юнги умудрялись пропускать целый куплет гимна, лишь бы не тянуть бодяги и быстрее добраться до коек. Никто из дежурных офицеров ни разу этого вольнодумства не заметил. А может и заметил, да тоже не терпел лишней бодяги.
Придравшись к кавалерийскому прошлому нашего начальника, злые языки прозвали юнг не иначе, как «Блатной кавалерией». А зря. Два взвода юнг, что постарше возрастом были вполне нормальными пай мальчиками и вовсе «не косили под блатных», как это делал взвод юнг из малолеток. Эту мелюзгу мы прозвали «Бурсой». Самоуправные и настырные «бурсаки» всегда добивались своего, и навязали роте лозунг:- Один за всех, а все за одного! Обеспечив себе защиту, бурсаки как петушки сеголетки, норовили по поводу, или вовсе без повода, ввязаться в уличную драчку.
Практические занятия на «триере» «Моряк», так юнги прозвали учебную байду, были праздником для души и тела. Примерно раз в месяц юнге выпадало счастье выскочить из Петровской гавани порта Таганрог под парусом «Моряка». Компасным курсом ост-норд-ост с лихим креном на подветренный борт «Моряк» резво летел к заветному гирлу реки Дон, туда, где нас ждут поставленные ещё со вчерашнего вечера наплавные сети. Сети никогда не бывали пустыми, в этом заповедном месте всегда кишела рыба. От рыболовного азарта млеют мальчишеские сердца. «Осётр с меня ростом, тащите багор» - заходится в крике очумевший практикант и осекается под затрещиной коллеги, или под суровым взглядом шкипера. Ведь наказано:- пацанве на байде не мельтешить.
День уже переполовинился. Снасти выбраны, очищены от водорослей и снова выставлены, а улов разложен и накрыт брезентом. От работы на свежем воздухе и избытка ощущений по телу разливается приятная усталость. Бодрость придаёт уверенность, что вскоре последует пир, да ещё какой. Настоящая рыбацкая уха зреет благоухая на корме байды. Закопченный, двухведёрный казанец уже снят с костра, разведенного на булыжниках балласта. От дразнящего запаха юнги утопают в собственных слюнках. Им уже невмоготу смотреть, как медленно священнодействуют взрослые, когда не суетясь, расстилают чистый брезент и укладывают на нём куски отварной осетрины, а судака, шемаю, чебака и ещё какую-то рыбку, попавшую в каганец для навару, откладывают в сторону. В казанце остаётся только юшка с янтарными блёстками жира. Казанец с юшкой для подогрева опять водружают на угли костра. Обжигающую рот жидкость зачёрпывает каждый своей кружкой, чтобы запивать куски осетрины, которую руками берут с брезента. Берут столько, сколько в состоянии съесть. Отъедаешься «от пуза», и никто не скажет тебе «хватит», не остановит осуждающим взглядом, если взял сверх меры последний кусок. Остатки запиваются из кружки с янтарными блёстками опьяняющего жира. Но это не тот рыбий жир, от которого плюются дети. Эти блёстки не пахнут рыбой, а благоухают амброзией – пищей богов с Олимпа. После пиршества юнги двигаются как во сне или в замедленном кино, но шкипер не торопит нас с выборкой якоря, хотя Солнце уже на вечерней стороне горизонта. Взрослые сворачивают самокрутки и задымив, неторопливо обсуждают события дня. Юнги жмутся поближе к уже погашенному костру, к не успевшим ещё остыть булыжникам, подсушивая влажную спецовку и горячо оспаривая очерёдность вахты у румпеля байды.
Сегодня моя очередь вахтить за кормчего «Моряка». На всю оставшуюся жизнь запечатлелся в памяти этот южный, клонящийся к вечеру день. Музыкой чудилось мне шуршание воды за обшивкой борта, а аплодисментами на эту музыку служило ритмичное похлопывание теребимой ветром шкаторины паруса. Сегодня мне всё удавалось и я всё «делал по науке», как учил нас шкипер. Сегодня я «поймал, чуял и держал в руках ветер». Откликаясь на малейшее изменение давления потока воды на перо руля, правая рука крепко держит румпель, а левая тем временем чутко следит и подбирает, или потравливает накинутый одним шлагом на утку линь от шкотового угла паруса – искусство которое постигается только практикой. Не желая сплоховать под взглядом шкипера, а ещё больше - услышать критику в ревнивых репликах своих товарищей мои чувства обострились, и ответная реакция на изменение внешних воздействий достигла автоматизма. Всё моё существо от головы до пят пронизал восторг от того, что у меня всё так здорово получается. Действительно, я ни разу не ошибся, не зарыскнул, не отклонился от курса, а уверенно вёл тяжело гружённую байду точно в секторе проблескового белого огня таганрогского маяка. Это чувство восторга не покинет меня даже ночью на тугом матрасе койки.
На молу Петровской гавани юнги расстаются со своими учителями. «Всё будет хорошо, хлопцы, лишь бы не было войны» - прощаясь, пожелал шкипер. Слова эти крепко засели в памяти, потому как часто повторялись взрослыми, пережившими ту страшную войну. И стар, и млад соглашались с невзгодами и неустроенностью жизни с одним условием:- Лишь бы не было войны… Два года прошло, как минула последняя война, но ещё долго будет она напоминать о себе разрушенными кварталами городов, портовых сооружений, отсутствием порою самого необходимого в быту и жизни нашего терпеливого и неприхотливого народа.
К ноябрьским праздникам юнг экипировали выходной формой. В первое своё увольнение юнги вышли в город, в уже перешитой форме, подогнав её к последнему крику севастопольской моды – расклешённые брюки должны накрывать носок ботинка. «Идут ссутуляся, вливаясь в улицы, и клеши новые ласкает бриз…- напевали мы вполголоса шлягер «В Кептаунском порту», направляясь в ближайшую портовую таверну. Командир отделения № 1 - признанный авторитет в области морских традиций заявил, что обновку необходимо «обмыть». Толик был коренным жителем Таганрога, вырос у моря, и под влиянием его престижа, мы отправились в ту самую таверну, в которой когда-то тайно встречался с итальянскими карбонариями Джузеппе Гарибальди. Здесь, в этой таверне, Гарибальди поклялся, что вернётся на родную землю, но только как её освободитель. Городские власти издавна обещали установить здесь памятную доску с профилем пламенного карбонария, да всё забывали об обещаном.
Таверна оказалась заурядной прокуренной забегаловкой с галдящей и полупьяной компанией галаёв. Мы располагали наличностью, позволяющей взять по сотне грамм «Московской», а на закус «Тюльку в томате». Но не успели мы еще вымакать хлебным мякишем весь соус из консервной банки, как в соседней компании перешли на полупьяный крик. Из общего галдежа чётко выделился голос навзрыд:- Ну почему вы меня не послушали и связались этим б… м Сталиным, я же предупреждал, что там одни поддонки… Время было суровое, тогда здорово не разбирались прав ты или виноват, а гребли под общую метёлку. Мы благоразумно и срочно ретировались, хотя и очень хотелось разобраться в подробностях.
При следующем увольнении «подробности» выяснились сами собою. Меня давно тянуло в порт естественное желание увидеть то, чему я собирался посвятить своё будущее. Первое впечатление было удручающим, один вид разрушенных причалов, искарёженых портальных кранов и подъездных путей вызвал тягостные раздумья. На месте бывшего хлебного элеватора, ангаров, складов и административных зданий громоздились каменные руины. Куда ни глянь повсюду мерзость запустения и никаких следов жизни. У полуразрушенной стенки причала приютилась выкрашенная в маскировочный цвет грунтоотвозная шаланда «Ростов», уже «под чистую демобилизованная» бывшая канонерка Азовской флотилии. На фоне портовой разрухи эта «грязнуха» выглядела гордым лебедем, чего не скажешь о рыболовном флоте, представленном пятью мотоботами и десятком байд. По виду на большее, чем «Гадкий утёнок» наш будущий флот и не претендовал. На месте пулевых и осколочных пробоин рубки мотобота выделялись следы грубых заплат покрытых толстым слоем смоляного вара. На борту одного из мотоботов красовалась приведшая юнг в оторопь кривая надпись белилами: «Иосиф Сталин» и стало понятно, с каким это Сталиным мог связаться перепивший рыбак. А я постиг какой тонкостью дипломатического такта должен обладать чиновник, наделённый правом присваивать имя «новорожденному» судну. Как и перед наречением имени новорожденному ребёнку, не грех, всё хорошенько обдумать. Нередко случались такие названия судов: «Пятьдесят лет СССР», или «Имени 26 бакинских комиссаров». Они неудобоваримы и мешают в повседневной эксплуатации. Представьте, что вы на мостике судна с подобным названием и ведёте радио переговоры со встречным судном, когда обязаны представиться:- «ХХ съезд КПСС» на связи, или «Иосиф Сталин» вас слушает. А если и вдруг у штурмана встречного судна чрезвычайно развито воображение, то можно представить переполох от замогильного голоса: «Иосиф Сталин» вас слушает». Давайте вспомним, где сегодня красавец турбоэлектроход «Вячеслав Молотов», плавучие базы «Ян Анвельт» и «Иоханнес Варес»? И где покоятся останки «Новороссийска», «Харькова», «Эстонии»? На собственной шкуре ношу я идеологическую подоплёку имени, из аббревиатуры отца социалистической революции. Когда мой папа выписывал на меня метрику, мудрая работница Загса уговаривала:- Вячеслав, такого имени не найдётся в святцах, оно звучит как собачья кличка, назови ребёнка лучше Петькой. Дорогие будущие родители представьте, что и у вашего карапузика наступит собственная взрослая жизнь, и его личная ответственность за наречённое вами имя. Не отягощайте его отзвуками модных влияний присущими вашему, но не его времени. Лучше обопритесь на тысячелетний православный опыт, он не подведёт.
Мыслями и переживаниями по поводу картины разрухи в порту и жалкому состоянию рыбопромыслового флота я поделился с комвзвода Сергеем Войницким. Я выложил терзающие меня сомнения в целесообразности обучения 120 мальчишек, которых ждёт разочарование в выбранной профессии. Ответ бывшего офицера Азовской флотилии врезался в мою память.
- Подобное уныние моряки Азовской военной флотилии, пережили в августе 1942 года. Прорываясь через Керченский пролив под шквальным огнём фашистов захвативших оба берега, мы потеряли половину флота и многих своих товарищей. До самого Новороссийска брошенный и беззащитный караван бомбили юнкерсы и расстреливали мессеры. До порта дотянуло всего 80 дырявых как решето единиц из 150 кораблей флотилии. Представь себе наше состояние, когда мы убедились, что до нас ни у кого нет дела. Командованию Черноморским флотом мы показались обузой и нас быстренько расформировали. Зато наш комфлота, дважды Герой адмирал Горшков успокаивал:- потерпите братишки. Нам ведь всё равно где, и чем бить врага. Главное – жива бы была Россия, тогда обязательно возродится, будет жить, и бить врага Азовская флотилия. Адмирал был прав, вскоре его слова стали явью. В феврале 1943 готовилась Новороссийская десантная операция, в которой не обойтись без «москитного» флота. И тут же последовал Приказ о восстановлении и формировании Азовской военной флотилии. Так, что не горюйте юнги, пока жива Россия, будет жить и флот, а вы не останетесь не удел. Следовательно, вам, братишки юнги, надо учиться, да ума-разума набираться.
Зиму юнги изучали азы морского дела и судовождения. Практические занятия проводились не только в такелажном кабинете, но и на открытом воздухе. В программу нашего обучения входило и военное дело. Наш кавалерийский полковник ухитрился в хламе складов бывшего в употреблении вооружения раздобыть учебные трёхлинейные винтовки Мосина с просверленными стволами. В кубриках появились ружейные козлы «с личным оружием» юнги, и нас принялись обучать обращению и уходу за ним. Без оглядки на погоду, чем она была хуже, тем, кажется, довольнее был наш начальник, обучающий юнг строю и эволюциям с оружием. Тремя взводами шагали юнги с винтовкой наперевес мимо командира роты, замершего в кавалерийской бурке посредине школьного плаца. Трудно удержаться от смеха при одном виде взвода 12 летних малолеток семенившего на шкентеле. Ситуация выглядела особенно комичной, когда сбившись с шага на бег и путаясь в полах шинелей с длинной как пика и не по росту винтовкой на плече, отстающие пацаны бегом поспешали за головой колонны.
На пустыре в конце Добролюбовского переулка у входа в ограждённую колючей проволокой территорию школы торчал полосатый грибок. Под ним денно и нощно маячил вахтенный юнга с примкнутым к винтовке штыком. На груди юнги на бронзовой цепочке висела боцманская дудка. Дудкой вызывал он дежурного офицера, а при появлении начальства «играл захождение». «Вахтенному у трапа» было строжайше запрещено вольное общение с посторонними. Этого не могли понять, а скорее понимали, но поступали наперекор, вредные и насмешливые таганрогские девчонки. Соберутся стайкой, нагло побросают под самый грибок портфели с учебниками и донимают «вахтенного»:- юнга, дай свистнуть в дудочку… У, жадина - говядина, тюлькин флот.
Невозможно с полной определённостью утверждать, что нам не нравилась подобная игра взрослых с недорослями в солдатики. К весне мы выучились заправски маршировать при полной амуниции с трёхлинейками наперевес, горланить строевые песни, в особенности полюбившуюся нам, с печальным концом про незадачливого Оверлея. «Пошёл купаться Оверлей, Оверлей, оставил дома Доротею, на помощь пару пузырей, пузырей, берёт он плавать не умея». Не подозревая, что голова тяжелее ног, к ним и привязал бестолковый Оверлей спасательные пузыри. Песенка оказалась назидательной по содержанию, напоминая нам про правильное обращение с индивидуальными спасательными средствами, очевидно, песня загодя готовила подсознание юнги к летнему препровождению времени на морских водах.
Южная весна навалилась дружно, заставив скинуть шинели уже в начале апреля, а к майским праздникам нам выдали белую летнюю форму. На Первомайском параде города юнги нежданно произвели фурор эффектным видом и взаправдашней флотской выправкой. Печатая размеренный с протяжкой морской шаг, с винтовками наперевес прошла перед трибуной морская рота. Белоснежные чехлы на бескозырках, на руках белые нитяные перчатки, белые форменки с гюйсами и 120 человек, прямо как в Рио, все в белых штанах. Первая шеренга юнг выглядела особенно впечатляюще, самых видных парней выставила школа впереди, а для форсу на их шеи повесили боцманские дудки. Надраенные до ослепительного блеска цепочки дудок смотрелись не хуже золотых генерал-адъютантских аксельбантов. Добавьте к парадному виду ещё 120 детских мордашек орущих троекратное, морское «Ура». Строевой выправкой и эффектным видом юнги затмили на параде Краснознаменное лётное училище. Весь день они живо обсуждали случившееся, даже не догадываясь о скорой расплате. Вечером оскорблённые лётчики прямо на глазах у разочарованных партнерш выкинули юнг за ограду танцевальной площадки городского парка. Такого позора юнги снести не могли. «Отмщенья, сударь, отмщенья» взывали рыцарская честь и успевшее за полгода стать традицией флотское незыблемое «один за всех и все за одного». Задолго до отбоя зашлись в трелях боцманские дудки:- «Аврал». Трели дудок глушили истошные крики «бурсаков»:- Наших бьют! Вскоре вся школа выстроилась повзводно на плацу. Вместо шпаги, в правой руке юнги был зажат флотский ремень с медной бляхой с напаянной для тяжести с внутренней стороны свинцовой блямбой. Наиболее смышленые из «бурсаков» выкрутили из трехлинеек ещё более страшное и разящее оружие – стальной винтовочный шомпол. С боевым кличем «полундра» по главной улице собравшегося отойти ко сну города пронеслось три взвода разъяренных братишек, как один одетых в полосатые тельняшки. На наше счастье и счастье пилотов танцплощадка уже закончила сеанс и оказалась безлюдной. Отдельные редкие парочки ещё не закончившие программу тёплого весеннего вечера благоразумно рассыпались по кустам. Разочарованные юнги топтались группками, соображая, на ком бы выпустить избытки переполнявшего их пара, когда возник наш отец-полковник и хорошо поставленным кавалерийским голосом, путая грузинские и русские крепкие мужские аргументы, охладил юные головы. Ночь уже переполовинилась, а нас всё держали в строю на плацу школы. Нет, полковник и не пытался выпытать у нас зачинщиков бузы, а всю вину за происшедшее принял на себя, признавшись, что недостаточно уделял внимания воспитанию у юнг мужского достоинства. По его понятиям настоящий мужчина обязан быть выше примитивных драк и бытовых ссор. Браться за оружие по закону гор можно лишь при смертельной опасности, чтобы уничтожить кровного врага, либо для защиты жизни друга. Сегодня же вы снимете с бляхи своего ремня позорящий мужчину свинцовый груз. Но груз, запятнавший имя юнги, снимется с вашей души и совести только тогда, когда без скидок сами и с достоинством сможете назвать себя настоящим мужчиной.
Нам позволили разбрестись по койкам не раньше, чем полковник заручился клятвенным обещанием не только не позволять юнге самому себе, но и удерживать задиристых «бурсаков» от ввязывания в городские драки. Отдать должное, воспитанники полковника Нижерадзе свое обещание сдержали и повели себя такими паиньками, что их стали приглашать не только в подшефную женскую среднюю школу, но и на вечера танцев в педагогическом институте.
Лето 1948 года на Юге России выдалось необычно ранним, сухим и знойным. На мелководье Таганрогского залива вода прогрелась быстро до самого дна. Купаться нам разрешили сразу же после Майских праздников. Полковник одержимый идеей спартанского воспитания молодёжи неизвестно где и от кого обзавёлся во владение дюжиной шестивесельных ялов с полным шлюпочным снабжением и оборудованием по корабельным нормам ВМФ. Взамен истлевших были скроены и пошиты новые паруса, типа «Разрезной фок», где передняя треть полотна паруса служила стакселем. Но это ещё не всё. С наступлением необычного летнего зноя, когда сон в душных кубриках превратился в пытку, наш отец-командир озаботился и о здоровом сне юнги. Тут же, как по щучьему велению на плацу школы возник городок из одиннадцати выгоревших на солнце армейских палаток.
Не ожидая повторного приглашения, первое отделение юнг мигом обустроилось в палатке под номером раз, а палаточный городок обрёл имя. Среди «бурсаков» оказались и начитанные ребята - знатоки «Истории Государства Российского» Карамзина. Бурсаки докопались, что ордынцы своим стойбищам из юрт присваивали имя правящего хана. Первая столица Золотой Орды звалась Сарай - Бату, что надо понимать как «город хана Батыя». Лепя напропалую хлесткие прозвища, «бурсаки» и палаточному городку нарекли имя с указкой на своего Верховного правителя:- «Нижерадзе – Сарай».
Рядом с палаткой №, 1 на выходе из центральной улочки городка, торчали столб с электрической лампочкой и грибок дневального. Дневальный тут же обзавёлся тумбочкой для хранения вахтенного журнала, чернильницей и старым соломенным креслом. Он восседал на кресле под громадным зонтом как настоящий паша, не хватало лишь прислужника с опахалом и арапчонка, чесать ему пятки. Неограниченная власть приводит к злоупотреблению положением. Борясь с наваждениями сна, навязываемого сопением из ста двадцати носов и провокационного стрёкота цикад, дневальный опустился до извращённых развлечений. С пунктуальной точностью в начале каждого часа выдав трель из боцманской дудки, дневальный зычным голосом командовал: «перевернуться на противоположный бок». Полагая, что это предписано неведомой статьёй морского устава, юнги, поворчав, исполняли команду. Утром, замученная и не выспавшаяся рота не отреагировала на команду «Подъём», сорвала физзарядку и завтрак. Ротой занялся помполит. Быстро сообразив, где зарыта собака, отпустил взвод к морю освежиться, а лже пашу уволок на гауптвахту. Неписаный закон школы юнг: откладывать с каждого стола пайку в пользу «невольника» гауптвахты, пожалуй, в единственном случае, был единодушно похерен.
По программе обучения школы на всё лето планировалась парусная практика юнг. Поскольку останки учебного парусного корабля «Товарищ» упокоились от немецкой бомбы на мели аванпорта Мариуполя, а учебными кораблями страна ещё не обзавелась, руководство школы готовилось к групповой практике юнг под шлюпочными парусами. На конце мола Петровской гавани порта Таганрог, рядом с сохранившимся немецким блиндажом, юнги обнаружили дюжину облезлых шестивёсельных ялов, греющих днища под весенним солнышком. Внешний вид шлюпок был не ахти, но, бывший военмор Сергей Войницкий заверил:- Не пукайте, братишки юнги, погрузимся!
Чёткая организация дела была любимым коньком наших командиров. Ничто не забыто. Всё необходимое для ремонтных работ было подготовлено, завезено и хранилось в блиндаже. Инструмент, материалы, всё в достаточном количестве и налицо. Нужны только рабочие руки, да охрана, чтобы не растащили весь этот бесценный дефицит. Первое отделение юнг назначили на недельное дежурство по охране имущества. На нарах под бетонной крышей немецкого пулемётного гнезда мы спали и могли укрыться в случае непогоды. От восхода и до захода наша одежда состояла из белых черноморских трусиков да нарукавной повязки «Рцы» - означавшей принадлежность к вахтенной службе. В рабочее время юнги отделения №1 не оставалось в стороне, а вместе со всей школой участвовали в практических занятиях по ремонту плавучих средств. Наперегонки с другими отделениями мы содрали застарелую краску с корпуса шлюпки №1, а из пазов обшивки выдрали слежавшуюся паклю. Зачистив и проолифив пазы, подготовили корпус шлюпки к работе профессионального мастера – конопатчика. С мушкелем и конопаткой мог работать только один человек - бывший командир БЧ-1 морского охотника, а теперь наш комвзвода Сергей Войницкй. Не Боги горшки обжигают. Буквально «на лету» овладевали юнги секретами мастерства и вскоре не хуже квалифицированного корабельного спеца прошлись мы свежей паклей по пазам обшивки шлюпки. После шпаклевки и шлифовки пемзой, последовали грунтовка и покраска, и ялы обрели настолько нарядный вид, что покорили сердце преподавателя морского дела, бывшего капитана добровольного флота Д. С. Моржина. И нечему тут удивляться. Наше послевоенное поколение умело работать без нужды в понукании, а энтузиазм и инициатива, как перестоявшая опара, перли из нас через край. После пары недель труда, и знойных солнечных дней свежая краска обсохла и красавцы ялы «замерли» в готовности к спуску на воду. Шлюпки расписаны по отделениям, а юнги закреплены по «банкам» - т. е. по штатным местам на скамьях шлюпки. Всё готово и можно начинать шлюпочные учения под веслами.
Первый встречный из сухопутных крыс примется уверять:– Нет дела проще, чем катать барышню по заросшему ряской городскому пруду на взятой напрокат лодке. А не попробовал бы этот недоросль грести синхронно ещё с половиной дюжины гребцов, доводящих его до белого каления «за неумелые действия», мешающие им опустить весла в воду. То, то! Вот и у нас не всё проходило гладко при так называемой «академической гребле». Системе был обучен лишь один человек – всё тот же комвзвода. Наперво было усвоено правило:- В главную задачу гребца входят согласованные действия с веслом «загребного» твоего борта. При соблюдении непростой эквилибристике кистей рук, лопасть весла разворачивается в положение параллельное поверхности моря, потом «скользит» в нескольких сантиметрах над поверхностью воды и параллельно ей как можно дальше назад. Достичь этого возможно только с максимально вытянутыми вперёд руками и наклонённом до колен корпусе тела. Лишь в крайней задней точки, можно повернуть весло в положение:- лопасть перпендикулярна к поверхности воды, и опустить её в воду, не заглубляя лопасти до шейки весла. Манипуляция с веслом завершается синхронно со своим загребным, когда единым усилием мышц спины, живота и ног делается энергичный гребок, падая всем телом как можно дальше назад. При классической гребле ваше весло не должно создавать водяных брызг. «Брызгунов» на флоте наказывают, лишая компота из сухофруктов.
Темп в гребле задаёт старшина шлюпки. Раскачиваясь как китайский болванчик, рулевой причитает:- и… раз, и… раз, а загребной как к барабану на галерах прислушивается и гребёт в такт этим причитаниям. Стоит одному из гребцов сбиться с ритма, как пошло, поехало – сцепляются веслами все гребцы его борта. Нет, ребята, надо сказать, на галерах служили не слабаки! Выросший у моря таганрогский пацан Толик стал старшиной нашей шлюпки. Он из кожи лез, гоняясь с соседом, но когда что-то не получалось, шипел на нас:- У,… пехота! Не выдержав напраслины, команда шлюпки взорвались:- Чем зря кудахтать, сядь на место загребного и покажи как надо! На флагманской шлюпке №1 назревал бунт экипажа, но из щекотливого положения спас сигнал семафором «Шлюпкам к причалу».
Почитатель талантов знаменитых таганрогских земляков: укротителя зверей Дурова, силача Поддубного, и писателя Чехова, командир шлюпки №1 любил цитировать Антона Павловича:- Если зайца бить, можно выучить его и спички зажигать. Анатолий видимо задумал проверить этот принцип на нас. Не зря мы подозревали своего командира в махинациях с графиком дежурств. Для постоянно голодного юнги, привлекательной обязанностью было «дежурство по камбузу», а наш старшина его профукал, поменяв на дополнительное дежурство в гавани по охране флотилии шлюпок.
С песней о незадачливом Оверлее рота юнг отмаршировала в школу, предоставив дежурному отделению любоваться с мола гавани необычно багряным закатом Солнца. Как и предсказал Толик, ночью свалился свирепый норд-остовый ветер - «Верховка». Этот местный ветер обладал противной тенденцией: - если не затихнет к утру, то намерен дуть целые сутки, если и это ему покажется мало, то и трое, а уж если и этого недостаточно, не угомонится и все одиннадцать суток. После трёх суточной работы Верховки сгоняется вода из Таганрогского залива, и обнажается его песчаное дно. Крупные плавсредства застигнутые «Верховкой» в порту ложатся на дно, на какой заблагорассудится – правый или левый бок. По безбрежному заливу, не замочив ног, бродят отчаянные смельчаки, собирая по лужицам в ямках зазевавшуюся с эвакуацией рыбу. В морозную зиму «Верховка» поднимает высушенный песок, и целыми жменями несёт его по улицам города, высекая слёзы и скрипя на зубах.
Ночное столпотворение на акватории порта не радовало. Через промоины в полуразрушенном брекватере в гавань закатывались волны и создавали дикую толчею. Илистый грунт не держал якорей. Сбившись в «кучу – мала», шлюпки бешено прыгали на волне в танце, похожем на то, что вытворяет на дискотеке молодёжь в коллективном экстазе. Всю ночь длилась эта свистопляска. То и дело приходилось растаскивать очумелые ялы, или наоборот - собирать их по самым неожиданным уголкам порта, где они прятались как напуганные волками бараны. Так же нежданно, как и началось, всё разом закончилось. С восходом солнца стих и ветер. Но спать уже расхотелось. Расстелив на бетонных плитах мокрую робу, мы нежились под утренним ласковым солнышком. Но даже при таком раскладе не мог угомониться Толик, чтобы не навязать какого-нибудь, да занятия. - Братцы, бычок пошёл, вопил он, тыча в наши носы небольшую рыбку с головой похожей на лягушачью. Перебирая завезённые зампохозом вещи, Толя обнаружил коробочку с рыболовными крючками и моток лески. Для ловли Азовского бычка достаточно немудреных снастей из крючка, лески, да грузила из камешка, а ещё лучше из ржавой железнодорожной гайки. Ко времени, когда донеслась утренняя песенка об Оверлее, мы уже успели натаскать ведро неприглядной с вида, но вкусной в жареном, варённом и даже в вяленом виде рыбки. Таганрогские домохозяйки кладут в постный холодный борщ жареных бычков, и он обретает вкус способный потягаться с изысками французской кухни.
Две недели мы подкреплялось дополнительным питанием из рыбьих блюд с углей костра. При дополнительном питании, в сочетании с физическими нагрузками на морском воздухе под весенним солнцем мы вскоре стали неузнаваемыми. Забыв про городские соблазны, две недели проживали мы Робинзонами на клочке мола таганрогской гавани, а с нашими телами произошло чудо подобное, описанному О. Генри в новелле «Санаторий на ранчо». Исчезло сходство дистрофика с бледной спирохетой послевоенного образца, и как один, всё отделение №1 превратились в шайку поджарых бедуинов. Даже родную тетку я заколебал, в полутёмном коридоре она признала меня лишь по голосу.