Блог клуба - Литературно-исторический

Люба забеспокоилась, у алкоголиков это свидетельствовало о крайнем волнении. Когда-то на курсах ей советовали в таких случаях проявлять больше решительности, непременно брать пациента за руку, смотреть, не мигая в его глаза. - Сядьте, пожалуйста, - попросила она и, поймав его руку, усадила на диван. - И успокойтесь, ведь я врач и ваш друг, не надо так волноваться я не сказала ничего плохого. Он успокоился, вытер рукою глаза и сложил руки на коленях. - Все мои... - не то спросил, но то согласился он и, немного погодя, поднял глаза и сказал неожиданно ровным, спокойным голосом: - Нет, не все мои. Она едва сдержала удивление, помогла привычка врача спокойно реагировать на любые высказываниям пациентов, да и было понятно, что это ему далось нелегко. - Не вижу ничего странного, - нашла она выход. - Я знаю многих людей, у которых в семье есть дети от предыдущих браков или взятые из детдома. Может быть, вскоре и мне придется это сделать, я ведь не уверена, что смогу рожать в таком возрасте. Он, казалось, не слышал ее слов. - Я бы ни когда не рассказал вам этого, если бы не увидел, как вы сегодня работали. Глядя на вас, я понял, что вы тот человек, с кем можно поделиться сокровенным. Вы не знаете, как трудно ходить с грузом невысказанного. У меня нехорошее предчувствие, которое не дает мне покоя в этом рейсе. Видимо, вскоре я лишусь последнего, что у меня было. Пусть хоть какая-то, а все же семья, а если и ее не станет, я пропаду. Вы понимаете, о чем я говорю? - Еще раз прошу вас, успокойтесь. Зачем же так безнадежно, вы меня пугаете. Вам просто нужно высказаться и все пройдет. - Спасибо. Вы, наверное, правы, только вот не знаю с чего начать. - В таких случаях говорят - с самого начала, до утра еще далеко, да и нам торопиться некуда - за бортом на сотни миль океан. - Да, да, океан. Начну тогда с детства. Ребенком я подавал большие надежды и был в своем роде уникум, только не смейтесь. В пять лет без посторонней помощи освоил пианино, на слух играл Шопена и так же неплохо на скрипке. В семь лет меня показывали известным художникам Ленинграда, в десять написал две поэмы и детскую оперу, а в пятнадцать в первый раз попал в психушку. Виной всему была мать, вернее ее гены, она была, по мнению всех ненормальной и воспитывала меня одна. Отца я так и не знаю. Была еще бабушка, которую считали колдуньей и боялись. Она подрабатывала черной магией, и когда мне было десять лет, ее забрали и она бесследно исчезла. Меня вылечили, я окончил школу экстерном и пошел в медицинский, туда было легче поступить и, надеясь на то, что там окончательно справлюсь с болезнью. После окончания института никто уже не сомневался в том, что я здоров. Казалось, все мои способности помогали мне в моей работе хирургом. Музыкальный слух облегчал поиск причины заболевания, память художника отличала здоровые ткани от больных. Мне удавалось то, что было не под силу другим, даже после долгих лет работы. У меня появились деньги, женщины, как я тогда думал, многочисленные друзья, с которыми мы каждый день шлялись по ресторанам, пока мне не сказали, что я стал алкоголиком. Самому мне в это было трудно поверить, пока не исчезли деньги, за ними друзья и женщины. Но главное - исчезла удача, перестала звучать красивая музыка, мне уже не удавались блестящие операции, а люди отшатнулись от меня. В один день я увидел мир в черно-кровавом цвете и шагнул из окна своей квартиры. Но судьба щадила меня, я упал в клумбу. Вскоре ушла из жизни моя мать, она не смогла перенести падение единственного сына. На этот раз лечение было долгим, а потом пришлось все начинать сначала - санитар, ассистент и хирург в Гатчинской больнице. Там-то я и познакомился с будущей женой. Она жила рядом и часто бывала в сквере около нашего общежития со своими мальчишками-двойняшками. Однажды она пришла ко мне сама и осталась ночевать, а утром ворвался бугай, ее брат. Он долго кричал, грозил убить меня, если я не женюсь. Она молчала, и мне стало ее жаль. Сыграли свадьбу, а вскоре оказалось, что бугай вовсе не брат, а шофер ее любовника, большого милицейского начальника. Теперь выпить мне не позволяли даже по праздникам, я жил под строгим контролем. Вскоре родился еще один сын, потом еще. Денег в семье стало не хватать. У любовника жены оказались знакомые в пароходстве и мне предложили место судового врача. Я согласился в надежде подлечиться в рейсах, поскольку думал, что в море на судах моряки не пьют. Это оказалось так, но не совсем. Большинство экипажа соблюдало сухой закон, но у начальства для меня всегда находилась рюмка, а в запасах судовой амбулатории был спирт. Он замолчал, взглянул на нее и спросил: - Вы молчите, а обычно меня всегда перебивали. Неужели, вам действительно интересно? - Но ведь я врач, коллега, и обязана выслушать, тем более то, что вы говорите, меня очень интересует. В моей жизни тоже на что я надеялась, не все оправдалось. - Тогда, слушайте. Все равно нам не спать до утра, вскоре у наших больных пройдет наркоз и наступит кризис. Мой второй капитан был порядочным человеком и, когда понял, в чем я нуждаюсь, взял меня под строгий контроль. Весь рейс, а он длился три месяца, я держался и пришел к выводу, что мне крупно повезло. Затем были еще рейсы в Японию, Австралию и домой мы вернулись через одиннадцать месяцев. Дома меня ждала неожиданность - жена была на последнем месяце беременности и через две недели она родила еще одного мальчика. Всякие сомнения отпали - ее роман с другим продолжался. Правда, вскоре оказалось, что это уже совсем другой мужчина, что жил по соседству и был закончившим карьеру боксером. Мое желание развестись он встретил с таким возмущением, что я едва выжил после побоев. Доказать мне, что-либо не удалось, в моей крови нашли столько алкоголя, что даже врачи удивились. Я понял, что боксер напоил меня не без согласия жены. Ничего не говоря ей, попросил перевод в Таллин с надеждой начать новую жизнь. Там попал на новое судно с хорошим экипажем и старался забыть прошлое. Целый год я наслаждался свободой, купил краски, начал писать, активно участвовал в общественной жизни судна и, казалось, навсегда потерял тягу к спиртному. Прошел год и однажды после швартовки судна в порту я увидел на причале мою благоверную со всеми ребятами. Карантинные врачи и пограничники поздравили "счастливого отца" с приездом семьи, кадровики сообщили, что от меня требуется заявление на квартиру, а зам по кадрам раздолбал блудного отца и за наплевательское отношение к семье. Оказывается за два месяца до моего прихода, она с детьми приезжала жаловаться, что я сбежал от детей. Мне бы тогда все рассказать, но было ужасно стыдно, да и кто бы поверил, что все парни не мои, хотя, глядя на них, сомнений в этом не было. Во время отпуска я узнаю, что высокий милицейский начальник слетел со своего кресла и загремел на восемь лет в места не столь отдаленные, а боксера убили за темные делишки. Появилась надежда на то, что может теперь ее отношение ко мне изменится. Во время отдыха в Анапе, понял, что дети считают меня отцом и ни в чем не виноваты, да и их мать была не только красива, но и достаточно умна, чтобы воспитать у них любовь и уважение ко мне. Я решил, что бросить ребят не могу и должен растить их до совершеннолетия. Когда во второй раз за время отпуска она исчезла с другим на несколько дней, я сорвался и лишь доброта хозяйки и ее крутой нрав удержали меня от длительного запоя. Проснувшаяся заново тяга к спиртному больше не покидала меня. Я вновь вернулся к старому, и вскоре меня из жалости перевели в Эстрыбпром, где терпят уже пятый год, благодаря нашему капитану. У нас с ним договор - я могу выпить только под его контролем и если нарушу договоренность, он вышвырнет меня "за борт". Вот так, Любушка. Уверяю вас, что если будет нужно, он сделает это, даже не задумываясь. - А как же семья, ребята. - Какая там семья, - махнул он рукой. - Договорились с нею, что буду давать деньги на детей, пока они не станут на ноги. Старшие уже вышли в люди, один работает в пароходстве штурманом, другой на заводе токарем. Оба пока не собираются жениться, вместе со мной помогают младшим братьям. Вот так. - Так вы вместе с женой уже не живете? - не удержалась она. - С того дня в Анапе договорились, что детям об этом не скажем, но мы свободны от всяких обязательств. Какая из нее жена, если меня за мужика не считает. Она самка по природе - каждый раз для секса выбирает сильного мужика, а что дальше будет, ее не интересует. Пока кормит грудью, заботится о ребенке, а потом вновь ищет самца. - А кто ж о детях заботится, когда вас нет дома? - Ее мать. Она одна без мужа дочь воспитывала. Говорят, что и у нее мужиков было не меряно. Последний из них, когда ей сорок было, ее сильно избил. Она почти потеряла речь, слышит плохо. Дочь ее боится, но внуки в ней души не чают. Как-то мне младший сказал: а вот бабушка нас никогда не ругает, она самая добрая. Так, что ребята под надежным присмотром, и я когда в отпусках бываю, много с ними занимаюсь. Разве могу я их бросить, да и фамилию они мою носят. - Ну, не знаю, - удивилась Селиванова. - Не верится что-то, неужели ничего сделать нельзя, может быть к врачам обратиться, к психологам. Хирург грустно покачал головой. - Как бы вам это объяснить. Специалисты сказали, что это вроде алкоголизма, лечится трудно и для этого желание нужно иметь. А когда плоть сильнее разума, никакое лечение не поможет и кроме вреда ничего не даст. Если бы вы знали, сколько раз она клялась с этим покончить. А теперь еще и выпивать стала, неделями где-то пропадает. Он встал, прошел в душевую, закрыл за собой дверь, словно давал ей время прийти в себя после услышанного. Как же так можно, что же это за женщина, подумала она. А впрочем, все возможно, да сама-то я разве не такая? У нее хоть дети есть и муж, а у меня ни того, ни другого и пока только одни проходящие мужики. А что же дальше будет? От этой мысли Селиванова окончательно расстроилась. В последнее время становилось ясно, что надежда найти мужа или хорошего друга и на флоте становилась все призрачней. Когда хирург вернулся, она была готова уйти. Поняв это, он спросил с огорчением: - Вы уже собрались уходить? Жаль, а я хотел вам еще кое-что рассказать, вы так хорошо слушаете. - Раз так, пожалуй, останусь. Все равно теперь до утра не уснуть. - Вот и ладушки, - обрадовался он. - Сейчас позвоню Вере, и если все нормально, то продолжим. Пожалуй, лучше все же схожу, а вы подождите здесь, посмотрите вот этот альбом. В нем я собрал снимки моих поездок в джунгли, прежде это часто приходилось делать - во время эпидемий наши дипломаты просили помочь. Увидите, там есть такое, отчего приходишь в ужас даже после многолетней врачебной практики. Он ушел, и она раскрыла альбом. Снимки были сделаны очень профессионально, вместе с красивыми видами джунглей, цветов и деревушек с пальмовыми крышами хижин, соседствовали откровенные и ужасающие снимки больных с гниющими конечностями, половыми органами, невероятной величины грыжами, искалеченными дикими животными лицами и телами. У нее, хирурга со стажем, они вызвали смешанное чувство интереса с откровенным отвращением. Вернувшись, он сразу же заметил это. - Что, Любушка? Не приходилось встречаться с таким? - Нет и, надеюсь, не придется. Только для чего вам это нужно? - Для чего? Тогда, а это было более десяти лет назад, меня поразило, отсутствие в тех местах элементарной медицинской помощи. Тех африканских врачей, которых мы готовили в СССР, катастрофически не хватало, не говоря о медикаментах, а многие, когда сюда вернулись, быстро превратили лечение в доходный бизнес. На этом континенте "деловым" людям есть, где развернуться. Бесплатно здесь работали только наши врачи, да фанатики-энтузиасты из капстран, но последних было немного. Были еще проповедники, но их познания в медицине были скорее любительскими. Знаете, сколько наших врачей работало во время, эпидемий в одной только Нигерии? Более двухсот и примерно столько же из капстран. Из них только в странах Западного побережья Африки более двухсот теперь имеют свои клиники, а советских врачей среди них не осталось ни одного. Бесплатная медицина во всем мире не популярна, на нее выделяется слишком мало денег. Это только у нас да в соцстранах пока еще платная медицина в зачаточном состоянии. А знаете почему? Да потому, что богатых не так много, а у нашего народа нет достаточно денег. Но для состоятельных и у нас есть специалисты, к которым без денег не пробьешься, разве только по большому блату. Я в свое время входил в их ряды и мне платили хорошие деньги за то, чтобы наркоз был лучше, шов аккуратней и гарантия выздоровления. Вот это меня и сгубило. У великого азербайджанского поэта Низами в его мудрых "Газелях" есть строка: "О спеси думай ты, как о своем недуге". Когда я нашел ее, то понял свою ошибку - я считал себя талантливым, удачливым и достойнее других. Все и всех рассматривал через призму своего Я, считая себя исключительным и непохожим на всех. Когда падение оказалось необратимым я долго не знал что делать, пока не нашел у него же другие строки: Жить в заботах и невзгодах, расточая зло, не стоит... и Когда ты любишь и любим, Миров обоих обретаешь свет. Покинь скорей темницу слова "Я", Ты скажешь: МЫ, - и зацветет рассвет. Для Селивановой услышанное оказалось неожиданным, до этого он был для нее просто коллега, специалист. После того, что он рассказал, мнение о нем изменилось, а строки Низами, повергли ее шок. Обескураженная она продолжала молчать, и доктор понял причину. - Да, коллега, я долго искал объяснение своему падению и неудачам преследующим меня. Винил кого угодно, только не себя, искал выхода и не находил, а все оказалось очень просто. Пришло спокойствие, которого раньше не было, и за это я благодарю Низами. Все стало на свои места: "МЫ" - это я и дети, а ради этого не стоит жить, расточая зло, даже в невзгодах. Вот почему, доктор, я прощаю ей все, ведь получается, что она несчастней нас. - Боюсь вас огорчить, но честно говоря, я вас не понимаю. Конечно, с точки зрения врача, вы в чем-то правы и вам ее жаль. Но ведь жалость, как говорили мудрецы, чувство проходящее и унижает личность. Вам ли этого не знать, доктор. Сочувствие, сопереживание - другое дело, но в вашем случае ему не должно быть места, от ее поступков страдаете не только вы, а и ее дети - самое священное для матери. Так что вас, коллега, я понять не могу - развела руками Люба. - Разумеется, вы же не были на моем месте. Меня ведь никто не просил стать ее мужем, а заставили принуждением. Что помешало мне отказаться с самого начала? Отсутствие воли и трусость, а теперь уже поздно. С другой стороны еще не известно чтобы со мной стало, если бы не было этих мальчишек. Ведь именно это удержало меня от худшего, - и, не давая ей возразить, он сказал решительным голосом: - Давайте закончим обо мне, может, хотите что-то рассказать о себе. Она в раздумье пожала плечами. - Я, кажется, сегодня не готова, лучше продолжайте вы. - Тогда послушайте и поймите меня правильно, я не собираюсь вмешиваться в вашу жизнь, она сама заставляет меня кое-что вам посоветовать. Начнем с того, что вы не первая уходите в море от одиночества, с надеждой изменить жизнь к лучшему, а может и найти спутника жизни. Похвальное стремление, но море и наше судно не совсем хорошее для этого место. Моряки стран с давними морскими традициями не зря утверждали, что женщине в море не место, и не только сложность условий труда тому причиной. Полюбив или уступив кому-то одному, женщина бросала вызов остальным, потому что разница между членами экипажа может быть только в должности, при этом все остальное должно быть общим. И если это правило нарушалось, всегда возникал конфликт, кончающийся неповиновением или бунтом. В СССР отказались от запрета на работу женщин на судах лишь потому, что в стране всегда стремились уравнять женщин и мужчин, исходя, прежде всего из политических соображений. Я считаю это ошибкой, потому что женщина, прежде всего мать, продолжательница рода и всегда стремиться к этому. Мне в своей практике пришлось сделать немало абортов на промысле и в большинстве случаев на вопрос, зачем она вступала в связь с несколькими членами экипажа, большинство ответило так же, как наша повариха: а мне их всех жалко. Чаще всего это, правда и только незначительная часть делает это из меркантильных соображений. Большинство браков между членами экипажа заканчиваются разводом, и инициаторы их мужчины. После этого становится привычкой соблазнять судовых женщин, а делать это нетрудно, используя должностное положение или постоянное ухаживание. - Мне продолжать, - спросил он, - по вашему лицу я вижу, что это вам неприятно. - Договаривайте до конца, раз считаете, что я дала повод для такого разговора, - как можно безразличнее ответила Селиванова, сдерживая проснувшееся раздражение. - Хочу сразу предупредить, я не собираю сплетен, но как говорят, на таком судне как наше, есть два места, где узнают пикантные новости - камбуз или медицинский блок. О вас, к счастью, долгое время "сарафанное радио молчало", что тоже не всем нравилось, а потому вызвало к вам повышенный интерес. Многие в отличие от меня, считают, что ваша неприступность все же разбилась об утес. Если даже это не так, многие этого не поймут, поскольку устоять перед НИМ очень трудно и это понятно всем. - А если вы все же ошибаетесь? - А разве я утверждаю, что это случилось? - Выходит, вы хотите меня удержать от дальнейших ошибок? - Ни в коем случае, - с раздражением ответил он. - Хочу всего лишь предупредить - он женат, а вам самой решать. - А вы не ошибаетесь? Он говорил мне другое, - вырвалось у нее, и она покраснела, осознав свою ошибку. Хозяин каюты встал и начал убирать посуду. Поставив ее в раковину, обернулся и внимательно посмотрел на нее. - Можете забыть о нашем разговоре, это ваше право, но дальнейшее теперь зависит не только от вашего желания, и вы в этом вскоре убедитесь. Я ваш коллега и друг и если понадобиться мой совет приходите, тем более что у нас теперь будет больше работы, и мы вынуждены будем чаще встречаться. А пока идите и отдохните, я привык к ночным бдениям и разбужу вас, если потребуется. И отключите телефон, чтобы вас случайно никто не побеспокоил. К ее удивлению небольшое огорчение от разговора прошло, а думать о том, что ее ждет, не хотелось и, мысленно поблагодарив старого доктора за откровенность, Селиванова уснула довольно быстро крепким сном. Дальнейшие события разворачивались неожиданно. Оперированные, словно сговорившись, выздоравливать без сюрпризов не хотели. У одного поднялась температура, другой буянил и требовал водки для "успокоения души", пытаясь встать с постели. К тому же испортилась погода, судно изрядно покачивало, и Люба проводила все время в госпитале, куда ее коллега или Вера приносили пищу. Не смотря на все это ее не оставляла мысль - а что же дальше? Разговор со старшим хирургом заронил сомнения в правильности ее решения согласиться на работу в море. Если раньше она редко задумывалась о своей жизни, не придавая значения возрасту и одиночеству, то теперь, когда свободного времени стало больше, мысли об этом не оставляли ее. Пытаясь разобраться в причинах одиночества, она пришла к выводу, что главным было желание остаться независимой. И что ей дала эта независимость? Право выбора? Но если честно признаться, выбирали ее, а она, как ей казалось, только решала, сколько продлится связь, да и то не всегда. И были это не любовь и даже не увлечение, а скорее игра, доставлявшая некоторое время удовольствие. Во всех случаях она была твердо уверена, что конец будет один и тот же, и поэтому расставалась легко и без сожаления. Но здесь, на судне, вдалеке от привычной жизни ей вдруг очень захотелось, чтобы там, на берегу, ее кто-то ждал. Все чаще она ловила себя на мысли, что этот кто-то должен быть непременно верным, а значит, кто бы ее любил. А еще лучше, если у нее, как и старого хирурга, были бы дети, которых раньше она считала обузой, а оказывается, они могут быть настоящей опорой даже тогда, когда супружеская жизнь не сложилась. - О чем задумались, Любушка? - прервал ее размышления вошедший хирург. - Да вот, о своей жизни, коллега, - неожиданно призналась Селиванова. Он посмотрел на нее внимательно, сел на стул напротив. - Такие мысли просто так не приходят. Что-то случилось или просто хандра? - Не знаю. Мне кажется, что я сделала неверный шаг, согласившись на работу в море. Не мое это. Он улыбнулся и взял ее руку. - Так здесь многие думают, когда что-то не ладится. Жизнь на судне лишь похожа на обычную, но она совсем другая. Для долгой работы в море нужно очень любить ее, что дано не каждому, либо оказаться рабом обстоятельств, как многие, кто зарабатывает здесь деньги для семьи и ее благополучия. Понятно, что к вам ни то ни другое не относится, вероятнее всего вы здесь человек случайный, а значит и временный. Таких здесь немало, но к счастью у вас есть большие преимущества - вы человек состоявшейся профессии и свободная женщина, а это определяет и свободу выбора, которой у многих нет. Деньги, как я понимаю, для вас особой роли не играют. Все это делает вас в какой-то мере счастливым человеком, остается только определить, чего не хватает для полного счастья. - Как у вас все просто, - ответила она и почувствовала внезапное облегчение. - А в жизни все просто, если ты свободен и сам можешь выбирать решение, правда, нужно еще иметь желание и цель. - Ну вот, а вы говорите все просто. А если их нет? - Это очень плохо, Любушка. В вашем возрасте без них уже нельзя, это путь к самоуничтожению. Не надо ничего усложнять, нужно жить без комплексов, тогда и появятся желания, ну а цель при ваших возможностях поставить не трудно. Действуйте, Люба, дерзайте, ищите. - А что делать, если мысли грешные? - призналась она. - Грешными бывают желания, а мысли должны быть ясными и чистыми. Грешить и ошибаться человеку свойственно, важно осознавать это и не повторять одни и те же ошибки, хотя это и очень трудно. Хирург замолчал, оставив Селиванову теряться в догадках. До этого он говорил, что противник легкомысленных связей, а теперь вроде бы, как говорят моряки, давал на них "добро", иначе как еще расценить его слова "дерзайте, ищите"? Темнит доктор, а может, сговорился с капитаном, который на удивление вроде бы оставил ее в покое. При воспоминании о капитане, с которым без сомнения ей было интересно, проснулось любопытство. Почему раздев, он все же не воспользовался ее слабостью, ведь не была же она настолько отвратительна? Неужели он действительно остался совсем безразличным, а если нет, что удержало его? Словно поняв ее мысли, хирург, выходя из ординаторской, произнес равнодушно: - Кстати, капитан просил вас непременно ему позвонить. Непременно, - подчеркнул он. - Я бы на вашем месте не пренебрегал его просьбой, на судне чего хочет капитан - того хочет сам бог. Что ж, решила она, раз просил, можно и позвонить. Но он позвонил первым. Поинтересовался делами, признался, что соскучился и предложил встретиться вечером. Его голос и уверенность в том, что она будет рада встрече, несколько обескуражили, и ее охватило неожиданное и приятное волнение. Она поняла, что он ей небезразличен, и она надеялась на встречу. К назначенному времени она перемерила весь свой гардероб, и все же решила одеться скромнее. Выбрала блузку с широким вырезом и короткими рукавами, юбку выше колен, зная, что ее руки и колени всегда нравились мужчинам. Глядя на себя в зеркало, отметила, что тронутая красивым загаром, она выглядит весьма не плохо, и вдруг испугалась тому, что готовится произвести на него впечатление. И все же подумав, решила - будь, что будет и, не накрашивая губ, вышла из каюты. По пути наверх никого не встретила и решительно постучала в дверь. Он распахнул ее, и она шагнула в каюту уже не в силах скрыть свое волнение. Он заметил это, но вида не подал, и произнес шутливо: - Не привыкли к моим приглашениям, опасаетесь молвы? Напрасно, в этом "общежитии" все равно ничего не утаишь - будут утверждать всякое и то, чего не было. - Меня это не интересует, - ответила она, едва справляясь с волнением. - За свою жизнь я слышала в свой адрес немало всякого. Одинокие женщины более стойко сносят не только обиды, но и несправедливость. Но прежде я должна извиниться за свое поведение при прошлой встрече. Такое больше не повторится. - Вы в этом не виноваты и уверяю вас, что вы вели себя очень достойно, а вот я оплошал. У нее запылали щеки. Что значит оплошал? Может быть, на что-то надеялся - подумала она, глядя, как он без тени смущения с интересом разглядывает ее. Усадив гостью на диван, он сделал паузу и налил, уже не спрашивая, ей вина себе коньяк. Пододвинул кресло и сел напротив. - Давайте выпьем за нас. Хочу признаться, что вы мне понравились, в вас есть что-то такое, чего я уже давно не встречал в женщинах. Нет, это совсем не то, что вы думаете, и оставьте в покое вашу юбку. Ваши ноги и все остальное я оценил еще в прошлый раз. В моем возрасте желание обладания женщиной уже не столь безудержно, да и к тому же для этого у меня есть Зоя. Такое откровение в начале встречи ее обескуражило и слегка огорчило - как любая женщина она надеялась на другое. - Тогда зачем вам я? - спросила она, едва не сказав, нужна. - А вы не догадываетесь? Это ведь просто, но сначала давайте выпьем и я все скажу. Выпили. Он расположился удобнее, закинул нога на ногу и некоторое время молчал, не глядя на нее, как будто собирался с мыслями. Она успокоилась, подняла глаза и стала его разглядывать. На нем была рубашка с короткими рукавами цвета хаки, такие же брюки. Загорелые руки, такие же шея и лицо почти без морщин и зрелая мощь скрадывали возраст. Теперь он уже не казался ей громадным, а был просто большим сильным и довольно приятным человеком, несмотря на грубые черты лица. Лежавшие на столе руки большие с искореженными травмами и трудом пальцами не соответствовали внешнему ухоженному виду. Он уловил ее взгляд, поднял руки перед собой. - Да, доктор. У мужчин, если хотите получить о них правильное мнение, нужно смотреть на руки. Лицо - пустяк, умелое владение им и ежедневное бритье массируют его, делают моложе, одежда скрадывает дефекты тела. А руки не спрячешь надолго, они много трудятся и всегда на виду. - Вы правы, я и сама знаю, что руки, как и глаза, зеркало человека для тех, кто умеет их читать. Я ведь хирург и в руках разбираюсь, а глазам не верю, особенно у мужчин. Слишком часто они обманывают, но к вам это не относится. - Спасибо, я рад слышать, выходит, наши взгляды и здесь сошлись, - улыбнулся он. Она не поняла в чем еще, но решила промолчать. - Да, пока сходятся - он, словно, прочел ее мысли. - В прошлый раз вы торопились рассказать о себе, и я не хотел вас перебивать. Не смущайтесь, ничего особенного вы не наговорили и о любви говорили как-то неохотно. Мне же очень хотелось узнать о причинах расставания с вашими спутниками. Предвижу ваше удивление моей нескромностью, но я покажу вам кое-что и надеюсь, вы меня правильно поймете. Он встал, подошел к письменному столу и взял приготовленную папку. - Вот это и есть причина моего любопытства, - он положил папку перед ней и развязал тесемки. В ней оказалась стопка исписанных мелким почерком и напечатанных на машинке листов. - Это труд моих последних лет, - признался он. - Лет десять назад один из моих коллег написал книжонку о рыбаках. Может быть, кому-то она и интересна, но из всего, что мы здесь делаем, он уделил больше внимания пьянкам да интрижками с судовыми женщинами. И то и другое он описал, смакуя не совсем приличные стороны нашей жизни и прочитав ее, мне очень захотелось набить ему морду. Но ему повезло - он ушел с флота и затерялся на берегу. Тогда-то я и попробовал писать, потом втянулся и теперь без этого уже не могу. Книга почти закончена, но чем больше ее перечитываю, тем больше сомневаюсь, что она понравится береговому читателю. Вроде все ничего, а вот любовь мне как-то не дается. В действительности любовь моряков гораздо глубже и чище, а у меня такая не выходит. Я бы очень хотел, чтобы вы хотя бы просмотрели. У вас свое, как мне кажется, понятие о любви и, может быть, вы быстрее поймете, в чем я ошибаюсь. Не отказывайтесь, прошу вас. - Боюсь не оправдать ваших надежд, я не большой знаток литературы, да и в вашей среде я новичок, мне самой необходимо еще во многом разобраться. Может лучше показать это кому-нибудь из пишущих, - пролепетала она и прочитала огорчение на его лице. - Вы хотите меня обидеть? Впрочем, я не настаиваю, если вы считаете это пустой тратой времени. Но мне искренне жаль, в прошлый раз вы показались мне очень здравомыслящей и независимой в своем мнении. Он начал приводить в порядок стопку, намереваясь забрать папку. - Извините, я не права. Просто это так неожиданно и я боюсь не оправдать ваше доверие. Но если вы действительно желаете знать мое мнение, прочту с условием, что скажу правду и только правду, - пошутила она, стараясь сгладить огорчение хозяина каюты. - Вот и хорошо, - сказал он сдержано и добавил, - буду очень признателен. Чувствовалось, что обида не прошла, об этом говорило затянувшееся молчание. - Кстати, вы знаете, чем отличается правда от истины? - спросил он и тут же ответил: - Правду рассказывают, а истина существует и чаще всего искать ее приходится самому. Я в свое время по наивности за правду принимал многое, пока не понял, что она многолика и у каждого своя. - Вы сомневаетесь в моей искренности? - обиделась она. - Нисколько. В таких случаях женщина может слукавить, уходя от ответственности, но не солгать. Я уверен, вы ответственности не боитесь, и поэтому ничем не рискую. К тому же вам непременно придется посетить эту каюту еще раз, и я этого хочу. Такая откровенность не смутила ее и придала смелости. - А я могу задать вам нескромный вопрос? Только ответить прошу честно. Он рассмеялся. - Готов ответить на любой. Для моей должности ложь не позволительна, так же как и лукавство. От меня требуется прямой ответ, поэтому и вопрос должен быть прямым, без подтекста. Я не собираюсь менять своих привычек. Валяйте свой нескромный вопрос. - И все же, как женщине прошу проявить снисхождение, а вопрос, для вас, скорее всего неприятный, но для меня лично он очень важен. - Кончайте миндальничать, я слушаю. - Хорошо. Скажите, а для чего вам нужна Зоя? - спросила она и испугалась своей смелости. К ее удивлению на ее вопрос он отреагировал спокойно. - На этот вопрос уже ответила одна из героинь моей книги, ваша коллега, мудрая, между прочим, женщина, - он постучал пальцем по папке. Но Селиванову этот ответ не устраивал. - А все же, зачем? - Мой ответ вас не удовлетворит. Скорее, я ей больше нужен, чем она мне, а для чего, подумайте сами. - Как женщина думаю, она надеется заполучить вас, а как доктор - для такой как она, с ее физическими данными ей и нужен такой партнер, как вы. Вряд ли ее устроит хлюпик или спивающийся, прокуренный матрос, тем более юнец ее лет. - Вполне вероятно, но это не главная причина и вам, новичку в нашей морской жизни, ее не понять, - произнес он, наливая ей фужер. - А вы объясните, я женщина понятливая и с опытом. Думаю пойму Он выпил коньяк, налил кофе и удобней уселся в кресле. - Для начала "поговорим за жизнь", за нашу жизнь. Вот вы уже второй месяц здесь и что вы, как женщина, хорошего для себя в ней увидали? Отвечать на этот вопрос она была не готова, но он и не ждал ответа. - Как ни странно, на этот вопрос не ответите не только вы, но и многие, которые провели в море не один год. Это и понятно - море красиво временами, а чаще оно недоброе. Труд морской не сладкий, рабочий день ненормированный. Я бы сказал и жизнь на судне тоже ненормированная - будят в любое время, заставляют поднимать свыше нормы, чистая постель не всегда доступна, но ко всему этому можно привыкнуть. А вот к чему нельзя привыкнуть - это одиночество, отсутствие рядом близких и ласки. Теперь ответьте мне, знаете ли вы лекарство от этой напасти? Вряд ли. Старая истина гласит - в таких случаях спасают вино и женщины, да еще труд. Последнего здесь с избытком, а как вы знаете, передозировка лекарства приводит к отравлению организма. Что остается моряку - вино и женщины. Но для русского мужика тропическая доза кислятины, что мертвому припарка. Спасибо родному правительству, они разрешили женщинам работу на судах, но их раза в три или четыре меньше, чем мужчин. Это у нас, а на торговом флоте три-четыре на сорок здоровых мужиков. А женщины народ жалостливый, да и мужики на судне вроде не чужие - вот и идут они "по рукам". Есть и те, которые делают это из меркантильных соображений, но они больше одного рейса редко держатся, такой "промысел" все же наказуемый. Бывает, выходят замуж, но таких немного и браки эти, как правило, не очень прочные по многим причинам. Это для прелюдии, а теперь о Зое. Она попала к нам не по собственной воле, ее бессовестно обманул человек, в которого она без памяти влюбилась. Ее, еще школьницу, увидал в Пскове один из наших начальников, когда она играла в волейбол. Наобещал всего, привез в Таллин, а тогда ей не было и восемнадцати. Пристроил няней у одного из военных. Пару раз смотался с ней на Черное море, но жена застукала, устроила грандиозный скандал и мужу и семье, где она нянчила двойняшек. Скандал замяли, а Зою прислали ко мне, подальше от других желающих, уж больно она была хороша. Пока стояли в Таллине, начальничек пытался позабавиться с ней на судне, но она подняла крик. Разразился скандал, девчонку хотели выкинуть на улицу, я вступился и отстоял. Чтобы к ней никто не лез, взял под свою опеку. Она девица благодарная, сообразительная, быстро освоила работу официантки в столовой команды, через рейс выбилась в буфетчицы. Учится заочно в техникуме пищевой промышленности. Благодаря моей опеке, ее никто не трогает, и она это ценит. Вы ее видели и понимаете, что без этого ее уже давно бы затаскали - при ее данных всем хочется, но при таком росте женихов мало. Об остальном вы догадываетесь. Он помолчал, ожидая какое впечатление произвел рассказ и добавил уже не столь уверенно: - Может быть, вы со мной и не согласны, но считаю, что поступил правильно, она достойна, быть счастливой. - И вы думаете, что она счастлива? - Я это знаю, доктор. Не будь меня, ей было бы намного хуже. Он резко встал, показывая, что ее визит окончен, и они пожелали друг другу спокойной ночи.

Пересадка

Вот уже несколько дней Селиванова ловила себя на том, что испытывает сильное огорчение от последнего своего визита в каюту капитана. Черт ее дернул спросить про Зою, более дурацкого вопроса невозможно было придумать. Ведь вполне может быть, что в его книге есть ответ и на этот вопрос, а она полезла к нему в душу. Раньше такого с ней не случалось, она не интересовалась, есть ли у мужчин кроме жены другие женщины, и не лезла с глупыми расспросами. Уж не влюбилась ли ты Люба? - спрашивала она себя и успокаивала лишь тем, что он понравился ей просто как интересный человек. Пользуясь необходимостью дежурства с больными, она вызвалась делать это ночами и между осмотрами в ординаторской начала чтение папки. Это был, конечно же, не Виктор Конецкий и не Новиков-Прибой, но через десяток страниц стало интересно, затем уже не хотелось отрываться от чтения и в свободное дневное время. С каждой страницей ей становились понятней герои повествования, их поступки. Нередко попадались места, которые она перечитывала неоднократно, и только обилие непонятных морских терминов отрывали от сюжета. Начиналась она описанием военных лет, пребыванием в училище и первыми шагами на флоте. Основная часть была повести посвящена работе на траулерах в Северной Атлантике. Адский труд в холодных штормовых и туманных широтах на этом маленьком судне без элементарных удобств, в чисто мужском коллективе был описан убедительно, с потрясающим драматизмом крушения судна и гибели друзей. В период пребывания на базах в должности капитан-директора подводился итог его труда на море, полнее раскрывался образ рыбака. Отдельная глава посвящалась женщинам-рыбачкам. Даже с учетом недолгого своего пребывания на судне Селиванова узнала героинь этого раздела - трудолюбивую и тихую Веру, неразборчивую в связях и избалованную мужским вниманием Эви, не спящую по ночам повариху Клаву. Нашлось место и для Зои под именем Зинаиды. Ее образ был романтичен и трагичен одновременно. Это потрясло ее, выходило, что он не видел для нее другого пути, кроме как уйти из жизни от трагической и неразделенной любви. Отдельные, понравившиеся места она перечитывала вновь, с каждым разом понимая, что для нее в этой неизвестной жизни открываются новые страницы.

Повесть

Вступление от автора
Еще в детстве услышал я выражение: Судьба играет с человеком, а человек играет на трубе. В то время слово судьба произносилось редко, его опасались с военного времени, но мне оно было хорошо знакомо от моих бабулек. Поэтому утверждение, что судьба играет с человеком, не удивило, но почему при этом человек играет на трубе оставалось непонятным. Спросить об этом у взрослых не решился, а в дальнейшем много лет оно мне как-то не встречалось, а может быть, я просто не придавал ему значения. И только, когда мне перевалило за шестьдесят, стало окончательно понятным, что судьба с детства играла со мной и дошла очередь и до игры на трубе. Конечно же, осваивать игру на этом инструмента я не стал, но задумался над прошлым и, внезапно для себя обнаружил связь судьбы и трубы. На мой взгляд, она заключается в следующем: судьба, как очевидный результат пережитого, рождает в человеке желание понять свое прошлое, сделать выводы и дать настрой и тональность жизни в дальнейшем. При этом обнаруживаешь, что гамма прожитых чувств слишком пестра и многолика, и для того, чтобы придать ей форму приемлемой на будущее мелодии (сыграть на трубе) необходимо заглянуть в будущее. И если это удается, человек проведет остаток времени в гармонии с собой и окружающими. Во всяком случае, мне так бы хотелось и, кажется, получилось. В своей жизни я встретил немало людей, которые считали судьбу никчемным пустяком, отчаянно сопротивлялись обстоятельствам, тратили много сил и здоровья на бесполезную борьбу с ней и проигрывали, так и не сыграв своей мелодии. Вы скажете все это мистика и домыслы автора. Возможно, но предлагаю вам повесть о незаурядном человеке, не обратившем внимания на перст судьбы, неоднократно предоставлявшей ей возможность сыграть красивую мелодию с любившим ее человеком. Впрочем, такова она судьба.

И к предисловию
Окончив писать эту повесть, я отложил ее в сторону, но перед этим, как обычно, послал ее моему учителю писателю-маринисту Ростиславу Титову и был неприятно поражен его ответом. Авторитет "учителя" для меня всегда оставался непререкаемым, я не на шутку расстроился и отложил повесть в архивы моего компьютера, до лучших времен. Однако забыть об отзыве так и не смог, а прочитав написанное вновь, впервые усомнился в справедливости оценки, и принялся за нее снова с целью "облегчить нагрузку" на читателя. Выкинул пару глав, сократил число диалогов, описание судовой жизни и природы. Когда же прочел заново "кастрированный" материал, не узнал себя, и снова отправил повесть в архив. Но что-то не давало забыть о ней, события и герои для меня были близки и так же дороги, как и все в моей бродячей жизни, без которых она показалась бы бессмысленной. К тому же герои моей повести остаются мне дороги до сих пор. Ведь это мое прошлое, и мне оно не кажется плохим и возможно будет интересно для других, да и память такая штука, что часто не дает спать по ночам. Так что прости меня читатель, я отниму у тебя совсем немного времени и, может быть, ты узнаешь что-то новое, ранее тебе незнакомое.

Доктор Селиванова


Несмотря на свое звучное имя Любовь, доктор Селиванова в свои почти сорок была не замужем и, по всему было видно, что претендент на эту должность в ближайшее время не появится. Необходимо в корне менять свою судьбу, решила она однажды, ужаснувшись, что в сорок лет у нее нет ни детей, ни семьи. Работа, одиночество и в последнее время удручающая безнадежность, не очень верные и такие же незамужние подруги да время от времени появляющиеся и исчезающие, словно пассажиры в междугородних рейсах мужчины - встречи нежданные, расставания - без печали. Вообще-то, Любовь Андреевна была женщиной симпатичной, обеспеченной и совсем не пессимисткой, даже наоборот, что делало ее довольно привлекательной. За мужчинами она, как другие не бегала, но так уж получалось, что ей попадались те, которые избегали серьезных отношений, и со временем она сама бросала их, не видя среди них достойного спутника жизни. Впрочем, в Нарве, городе в основном с женским населением найти хорошего мужа мечтали многие женщины, но удавалось это не всем, и доктор принадлежала к числу неудачниц. Хотя это как смотреть. Вся ее жизнь сложилась не то, чтобы против ее желания, а без особого поиска чего-то определенного. Вот и доктором она стала не по призванию и не по принуждению, а просто так получилось. Ее мать известный в городе и республике хирург, была одинокой, очень строгой и с детства приучала дочь к оказанию медицинской помощи нуждающимся. Уже в пионерском возрасте она могла надлежащим образом обработать раны, наложить повязку, сбить температуру, успокоить расшалившийся желудок. После пятнадцати она поступила учиться в медицинское училище только с одной целью - уйти от диктата матери. Особого рвения в учебе не проявила и скорее по инерции поступила затем во Второй Медицинский институт в Питере. Окончила его не хуже других, так же работала, хотя многое у нее получалось совсем неплохо. Может быть, тому виной была семья без отца и влияние матери, которого до внезапной смерти Селивановой старшей избежать не удалось, хотя к тому времени Любе исполнилось тридцать. В городе, в котором мужчин было во много раз меньше, доктора Селиванову младшую знали как весьма приятную женщину, с которой можно неплохо провести время, слетать на курорт и после этого без сцен при расставании остаться просто хорошими знакомыми. При этом никакой выгоды для себя доктор не извлекала, правда, один из богатых поклонников сменил ей однокомнатную квартиру на двухкомнатную в центре. Эта связь длилась дольше обычного, но закончилась печально. Ревнивая и обеспокоенная за наследство жена заказала мужа, а киллер не промахнулся. Дело в прокуратуре, как всегда, провалили, убитый был не беден, но в официальных кругах уважением не пользовался по причине излишней самостоятельности. Убирать Селиванову жена покойного не решилась, но дала ей понять, что пора бы убраться куда-нибудь подальше. Вот тут-то весьма кстати ее направили в Таллин на конференцию, где она познакомилась с главврачом Поликлиники Моряков, который пригласил ее на загородный пикник руководства пароходства и Эстрыбпрома. После сауны ей предложили работу врачом на судах, и после недолго обдумывания она согласилась. Через пятнадцать дней хождения по кабинетам и получения необходимых инструкций она вместе со сменной частью экипажа вылетела в Будапешт, откуда самолетом испанской авиакомпании "Иберия" продолжила полет на остров Тенерифа, для работы на одной из баз объединения "Океан". Казалось, все складывается прекрасно, лучше и не мечталось - она летела на сказочные Канарские острова, в тропики к прекрасному теплому океану. Веселые и общительные моряки, галантные кавалеры-командиры и бывалые разбитные молодые морячки приняли ее и развлекали, как могли. Изящные стюардессы разносили коньяк, вино, соки, а в иллюминаторе далеко внизу проплывали одна за другой страны Европы. Так вот они, какие Швейцарские Альпы с острыми пиками заснеженных гор, зелеными долинами и очень похожие на них горы Франции и Испании! Лазурный под солнцем океан с белыми пенными бороздами волн и крошечными корабликами на его поверхности поразили ее красотой и бесконечностью, а когда объявили, что самолет подлетает к острову Тенерифе, она чуть не расплакалась от привалившего счастья. Как только открыли двери, она вступила на трап в числе первых. Даже когда жаркий воздух ударил в лицо, действительность все еще казалась сказкой. Вот они, тропики, промелькнула мысль, и легкая тревога от наступившей неизвестности на время вновь вернулась к ней. Однако первые же проведенные на острове два дня оказались настоящей сказкой, которая запомнится навсегда, как и первое купание в Океане. До места работы им предстояло добираться попутным судном, Эстонская промысловая экспедиция работала у берегов Анголы. Еще полторы недели провели они на борту транспортного рефрижератора, добираясь до места работы, и Селивановой уже стало казаться, что этот великолепный и беспечный отпуск никогда не кончится. Однако хорошее, как и все, кончается и довольно быстро. Когда она увидела как поднимаясь на высокий борт базы, ее спутники внезапно из веселых и беспечных людей превратились в озабоченную безликую массу, ей стало понятно - теперь ее ждут не только счастливые минуты, а совершенно новая, незнакомая и, по-видимому, нелегкая жизнь.

На судне
Работа и обстановка на рыбопромысловой базе по началу ей не понравилась. Работы по специальности хирурга было не так много, но по заведованию приходилось следить за чистотой в помещениях судна, а главное пришлось отбиваться от многочисленных желающих уложить ее в постель просто так или за деньги. Почти каждый при этом считал себя неотразимым и устраивал при отказе скандальчик, превращая и без того новую нелегкую жизнь в морских условиях в бесконечную вереницу неприятностей. Она уже решила, что этот первый рейс станет ее последним, когда неожиданно была вызвана к капитан-директору базы, с которым пока ей встречаться не довелось, но слышала о нем она многое такое, отчего решила, что этот визит ничего хорошего не сулит. Поэтому пока в сопровождении старпома поднималась к дверям его кабинета, она твердо решила непременно высказать ему все, что накопилось и потребовать ее отправки попутным судном в Таллин. Когда старший помощник открыл двери в просторную приемную, Люба оробела, и было отчего. Из-за стола ей навстречу поднялся человек-глыба. Она еще не успела опомниться, когда эта глыба, как ей показалась, нависла над ней. Едва пересилив страх, она задрала голову и с нескрываемым ужасом заглянула в его широкое, скуластое и показавшееся огромным и грозным лицо. - Вот вы какая, доктор, - прогромыхал сверху довольно приятный бас, а тяжелая рука легла ей на плечо. Селиванова вздрогнула, но не от грозного голоса и тяжести руки этого чудовища в капитанском кителе, а от какого-то уже забытого чувства ожидания чего-то неожиданного и необыкновенного. Она почувствовала, как розовеют щеки, наливается грудь, напрягаются бедра. Это огромное существо вместо угрозы, притягивало ее, как удав кролика, лишая всего, что она хотела ему наговорить. - Садитесь, садитесь доктор, - продолжал он, подводя ее к дивану. - Здесь вам будет удобно, а я там не вмещаюсь и сяду сюда, - он указал на большое кресло стоящее рядом. - Наслышан о вас. Говорят, что такого непримиримого борца за чистоту у нас еще не знали. Что тяжело вам с нашим народом? У Селивановой едва хватило сил, чтобы кивнуть головой в знак согласия. - Знаете, а рыбаки народ неплохой, - продолжил он, - но во многом испорченный своим безжалостным трудом. Работы всегда много, денег мало, блюсти чистоту и порядок не хватает времени, а порой и сил, да и не за чистотой сюда идут, а за большой деньгой. Деньги - вещь капризная, а большие деньги - чаще всего и призрачная. Вот и черствеют люди, забывают истинную ценность вещам, в том числе и женщинам. - Интересно у вас получается, товарищ директор, женщина выходит тоже вещь, вроде трала или дивана, - она шлепнула рукой по дерматину. - Тогда понятно, почему ваши командиры так к нам относятся. Вопреки ожиданию лицо гиганта растянулось в улыбке. - Вы меня не поняли. Я-то вас разжалобить хотел, но не учел ваш опыт и знание души человеческой. Лет двадцать, наверное, практикуете? Не зря говорят, что моряки и медики родственные души. Простите, если обидел и честно скажу, не хотел. Я ведь вас из любопытства вызвал, уж больно много о вас говорят. Такое у нас не часто встречается. Ужинать будете? - он ловким движением сдернул салфетку, прикрывающую преддиванный стол. Перед взором предстал со вкусом накрытый изысканный ужин на двоих: бутерброды-канапе, красная и черная икра, омар, балык, ветчина, ананас, бананы и апельсины лежали аккуратно, красиво уложенные и украшенные зеленью. Подобное Люба видела лишь на столах ресторанов курортов. После месяца спартанской кают-компании младшего комсостава, эти яства невольно разжигали аппетит, и она кивнула головой, чтобы не выдать охватившее ее волнение. - Что будем пить? Нашу родную "Столичную", виски или коньяк? Есть отличное испанское вино. Что предпочитаете? - Вы извините, но я, честно говоря, не знаю, чем обязана такому гостеприимству. Мне как-то неудобно, все это ради меня? Он неожиданно рассмеялся. - Не обижайтесь, но вы переоценили свои возможности. Сегодня день рождения моей жены, а я его всегда отмечаю вот так - нешумно и в небольшой компании. На этот раз захотелось встретить его с вами, тем более что мы на одном-то судне месяц и ни разу с вами не виделись. Это что-то из разряда неожиданного, моряки говорят форс-мажорного. Много лет мне приходится командовать, а в этот день хочется просто поговорить "за жизнь". Давайте и начнем: выпьем, закусим, и вы расскажете мне немного о себе. Исходите из того, что ко всему, что сказал, я еще пишу, а это занятие требует знать больше о тех, кто рядом с тобой. - Боюсь, что я вас разочарую. Рассказчик из меня плохой, к беседам пристрастия не имею, больше привыкла слушать. Это ваша жизнь, вероятно, наполнена приключениями и романтикой, а моя - скучная и совсем неинтересная. - А вы все же расскажите, а уж я решу, о чем мне вам рассказать. Только договоримся сразу - рассказывать все без утайки, вроде как на исповеди. Скажи ей такое кто-то раньше, Люба непременно съязвила бы - чего ради? Но сейчас сдержалась, промолчала и уже без страха подняла на собеседника глаза. Перед ней сидел большой, наверное, самый крупный из тех, кого она видела, мужчина в поношенной, но опрятной форменной тужурке. Белоснежная рубашка без галстука, мощная загорелая шея и невероятной ширины плечи. Любопытство окончательно пересилило страх, и она перевела взгляд на лицо. Подбородок волевого и решительного человека, резко очерченные мясистые губы, правильной формы нос, мохнатые брови, большой лоб с небольшими залысинами. Кожа лица с мелкими оспинами, но чистая и без морщин. Собрав всю силу воли, она глянула в глаза, смотревшие на нее внимательно с прищуром, словно задавали вопрос - ну и как? - Согласна, того же жду и от вас, - окончательно успокоившись, промолвила она. Теперь он уже не казался таким огромным и грозным, хотя она все еще не решила окончательно, как себя вести. Было ясно, что он годился ей в отцы, но при этом был ее начальником, а значит и властелином. За свою недолгую жизнь Селиванова привыкла к тому, что ее избранники были, как правило, старше ее и их мало интересовало, что она думает, не говоря уже о прошлом, и она честно призналась: - Начните лучше вы. - Хорошо, - согласился он, и она окончательно успокоилась. Он налил ей вина, себе коньяк со словами: - Привык к армянскому. От него и аппетит не пропадает и голова ясная. Ну, давайте за мою Марьяну. - Здоровья ей, удачи и всего наилучшего, - подняла фужер Люба. Выпили, несколько минут молчали, закусывая и приглядываясь друг к другу. И все же он очень большой, подумала она, но довольно симпатичный. Хотя, кто его знает, что он задумал. А, ладно, где наша не пропадала, и она с аппетитом принялась есть подкладываемую им закуску. Он вновь наполнил ее фужер. - Давайте выпьем за нас, за знакомство. - А ваша жена не обидится, что мы вот так, без нее? Ведь сегодня ее день. - Не обидится. Она и раньше не обижалась. Так уж случилось, что из тридцати пяти лет совместной жизни вместе лет пять были, а может и того меньше. Мы ведь за год до войны поженились. Сын без меня родился, я всю войну на кораблях провел и увидел их, когда с Дальнего Востока вернулся. За войну привык к независимой жизни, хулиганил и, наверное, потому жив остался. А в мирной жизни да еще на флоте главное дисциплина, а она в молодости была для меня невыносимой, во мне кровь и силушка играли, ну, и демобилизовали меня, как злостного нарушителя. А еще во мне романтики было навалом, в океан тянуло, хотелось мир посмотреть. С трудом удалось устроиться на учебное парусное судно в Таллине. На баркентину "Вега", красивая она была подстать своему звездному названию, да и с пацанами-курсантами интересно было работать, учить их уму-разуму. Визу мне долго не открывали - в войну я ведь в спецподразделении штрафниками командовал. И подался в рыбаки, когда в Таллине стал расти рыбопромысловый флот. Начинал штурманом на СРТ, были такие легендарные суда, на которых мы просторы Северной Атлантики покоряли. Такой каторги я никому не пожелаю, да и сам уже не согласился бы. Ну а как капитаном стал, размер судов подрос, пока не достиг размеров достойных моим габаритам. Он помолчал немного, выпил еще коньку. - У моряков, биография в три строки умещается. Профессии мы редко изменяем, и трудовая деятельность в одном предложении укладывается: плавал, мы рыбаки говорим - ходил, ловил рыбу стране, деньги жене, а сам носом на волну. Он замолчал, вновь наполняя ее фужер. - А как же с романтикой? - спросила она. - Затерялась в буднях трудовой жизни, - вспомнила она слова одного из ее поклонников. - Ёрничаете или серьезно? - он перевел на нее пристальный взгляд. - Если серьезно, то о романтике на флоте просто не скажешь. Она, как красивая женщина, штука капризная, кого любит, а кому-то не дается. Прагматиков, для которых деньга дороже, она обходит стороной. У них, как правило, душа черствая и в ней темноты много, а романтика любит яркий свет, солнышко. Вот вы сколько раз время рейса на закат или в звездное небо смотрели? По вашему незагорелому лицу вижу, что немного. Люба смутилась, но тут же собралась, решив, что угадать это для него труда не составляло. - Но вы-то на них часто смотрите по-необходимости, по-долгу службы, - потянула с ответом Селиванова. - Не угадали, доктор. Лично я смотрю много, и чаще всего любуюсь, лаская глаз и душу. Порою мне кажется, что я теперь тем и живу, другой радости не осталось. Когда-то все красивое непременно хотел иметь, ощутить, потрогать руками и если не удавалось, терял интерес. А вот теперь любуюсь и не жалею, что это принадлежит не только мне, и душа радуется. В мире доктор есть много такого, мимо чего мы проходим не замечая. Вот, к примеру, хороший коньяк. Раньше пил его так же, как и другие напитки - чем больше, тем лучше, а теперь я в нем солнечное тепло чувствую, а от этого и на душе теплее. Нет, доктор, романтика любит не всех, она выбирает тех, у кого душа способна радоваться даже тогда, когда другие на это неспособны. - Но мне кажется, что время романтики на флоте ушло и работа на вашей базе этому лучшее подтверждение. Внезапно он смутился, и на его лице появилась досада, но он быстро собрался. - А хотите, я вам кое-что прочту? Без числа, без времени и даты В неизвестный день календаря, К берегам земли, придя когда-то, Я без спроса отдал якоря. Я вчера, а может быть, сегодня, Не узнав, что будет впереди, Прошагал по выброшенной сходне, Распахнув голландку на груди. Читал он негромко, не глядя на нее, словно для себя. Его голос, до того громыхавший, стал другим - мягким, немного вкрадчивым, на лице появилась едва уловимая улыбка. Я ушел, смеясь и балагуря, Почернев на солнце, как индус, Мне к ногам выбрасывала буря Бахрому малиновых медуз Веселясь, кощунствуя и споря, Бесшабашен, смел и некрасив, Я прошел от моря и до моря, Никого об этом не спросив. Внезапно замолчав и, не глядя на нее, залпом выпил свой коньяк, думая что-то о своем. Потом, словно вернувшись издалека, спросил: - Ну и как вам? - Наверное, неизвестный мне Багрицкий, - не совсем уверенно сказала она. - Нет, доктор. Этого поэта вы не знаете и не могли знать. Это мой коллега и товарищ Дима Тихонов. Он умер в море, на борту плавбазы в Северной Атлантике совсем молодым, прожив чуть больше пятидесяти. Во время жестокого шторма не выдержало его сердце. Говорят, перед смертью он просил вынести его на палубу, чтобы в последний раз увидеть звезды, а может, не хотел видеть приближающуюся смерть. Но не вечно будет непогода, В час, когда уляжется пурга, На последних милях перехода Я открою первым берега. Так написал он, и я верю, что на это надеялся. То, что этот большой и на вид не очень интеллигентный человек вдруг стал читать стихи, ее особенно не удивило, но то, что он вдруг заговорил о смерти да еще после выпитого, было совершенно неожиданным. Неужели такой сильный человек, столько повидавший в своей жизни, боится смерти в море. Ей, по врачебной привычке захотелось его успокоить. - А я надеюсь, у вас другая судьба, - произнесла она негромко. - Вы такой большой, сильный еще многое сможете преодолеть. Не следует примерять на себя то, что предназначено не для вас. - Спасибо за утешение. Я, как все влюбленные в море, фаталист и смерти не боюсь, хотя умирать как-то не хочется, но все же знаю, что жить остается не так уж и много. - А кому хочется, - откровенно призналась она. - Когда-то и мне не казалось нелепым умереть, ничего не оставив после себя. Первым пациентом, который скончался во время моей операции, был совсем молодой парень, который из-за несчастной любви ударил себя ножом в сердце. Придя в сознание перед смертью, он спросил: Она пришла? Я так и не поняла, о ком он спрашивал - о любимой или о смерти. С тех пор я решила, что глупо о ней думать пока живешь, лучше просто жить. - Что-то мы не о том, - спохватился он. - У меня теперь вот так часто получается - начал о романтике, а пришел к размышлениям о смерти. А, впрочем, вероятно это в моем возрасте нормально. Вам меня не понять, вы же еще девушка. - Спасибо за комплимент, только какая я девушка? В моем возрасте положено иметь семью и кучу детей, а у меня до сих пор и на примете нет порядочного кандидата в мужья. - Вот как! Что-то не вериться. - Почему? Если вы имеете в виду лиц вашего экипажа, то для меня они всего лишь мои пациенты и в остальном меня не интересуют. Спасибо моей матери - с ее помощью я пришла к этому, еще работая медсестрой. - А кто тогда для вас я? - произнес он, вновь наливая ее фужер до краев. - Вы - другое дело, - не без легкого кокетства ответила она. - С таким человеком встречаюсь впервые и, честно говоря, затрудняюсь ответить. - А вы попробуйте, почему-то уверен, что у вас неплохо получится. - Вряд ли. - Давайте дерзайте, я жду, - и он вновь принялся смаковать свой коньяк. Она подняла на него глаза, выдержала паузу. - Вы человек из числа незаурядных, - начала она уверенно, - но не придающих этому никакого значения. Вам это ни к чему, у вас для этого есть все: опыт, власть, сила и достаточно решительности, порою переходящей в нахальство. Вам давно не ведомы муки совести, потому что вы уверены, что делаете все правильно, и вряд ли кто убедит вас обратном. Вам повинуются подчиненные, ни в чем не отказывают женщины. Вы привыкли, что все ваши планы сбываются и уверены в удаче и успехе. Пожалуй, это и все. Не отводя взгляда, она смотрела на его, ожидая реакции. Он пососал клешню омара, затем отправил в рот ломтик лимона. - Очень неплохо, черт возьми. Простенько, но, пожалуй, верно. Я, правда, привык к тому, что ко всему перечисленному прибавляют более конкретные эпитеты, такие как хам, нахал, узурпатор, пьяница, развратник, но я понимаю, вы не упомянули их просто из вежливости. - У меня пока нет на это причин, или вы припасли мне сюрприз? От этих слов он улыбнулся и покачал головой. - А с вами интересно. Неужели вы действительно меня совсем не боитесь. - Боятся? А зачем? Разве вы собираетесь выбросить меня за борт, как Стенька Разин? В лучшем случае выбросите меня за дверь, а в худшем... Впрочем, на этот случай у меня есть кое-что, ведь я все же врач. Он расхохотался. Смеялся искренне, от души. - С вами действительно интересно. Признаюсь, что не ожидал. Я ведь медиков, действительно побаиваюсь, правда, больше мужчин, они обычно безжалостнее и часто говорили мне такое, отчего можно было потерять сон. А медикам женщинам я нравлюсь, они меня с удовольствием осматривают, - произнес он не без гордости. - Я уверена, что вам это только кажется. Просто женщины более внимательно относятся к пациентам. Еще в институте завкафедрой любил повторять - чем больше масса пациента, тем больше всякой гадости в его теле, не говоря уже о голове. У него больше потребности, а значит, он и больше уязвим. Это подтверждает и тот факт, что во время блокады Ленинграда первыми умирали толстяки. Так что я бы на вашем месте не кичилась размерами, хотя лично мне крупные мужчины были всегда не безразличны. - Ну, а я о чем говорю? - Вы неправильно поняли мои последние слова. Хочу вас огорчить, я их всегда недолюбливала - за ними в прямом смысле очень трудно ухаживать, а при операциях приходится больше работать скальпелем, освобождая от ненужного. Он хмыкнул, давая знать, что не совсем согласен, и сказал примирительно: - Вы меня убедили. Я ведь и сам знаю, что таким, как я труднее, начиная с покупки обуви и поиска необходимой одежды. Но я особенно не комплексовал и старался обходиться малым, хотя это и не всегда удавалось. Он сделал паузу, встал, подошел к большому письменному столу, снял тужурку, повесил ее на спинку кресла и закурил. Селиванова молча, наблюдала за ним, в ожидании продолжения разговора, чувствуя как начинает давать знать о себе выпитое. Как и большинство медиков, она не любила вино, предпочитая крепкие напитки в небольшом количестве. Постаралась припомнить, когда в последний раз она вот так беседовала один на один с мужчиной, но мысли разлетались, словно стая воробьев, и росло желание расслабиться и элементарно напиться, но, подумав, решила, что настало время уйти. Она попыталась встать, но не смогла этого сделать. Что это со мной, подумала она и, чтобы скрыть свое состояние, неожиданно для себя попросила: - Налейте мне коньяка на посошок. - Вы торопитесь? - он подошел к ней, и она ощутила аромат хорошего табака его трубки. От этого желание уйти пропало. Будь, что будет, решила она, понимая, что он ей нравится все больше и больше. - А может быть все же вина или боитесь, что буду приставать? - Нет, налейте коньяка. Вы же не выгоните меня в таком виде? - Если честно, доктор, это не входило в мои планы. Поймите меня правильно - мне не хотелось бы, чтобы кто-то увидел вас в таком виде. - Ну, раз так, то я, пожалуй, пойду, - она все же поднялась из кресла, чувствуя, как протестуют ноги. - Нет, нет, оставайтесь, - с улыбкой проговорил он, усаживая ее в кресло. - Думаю, нам еще есть о чем поговорить. Продержалась она недолго и неожиданно для себя "вырубилась". Он отнес ее в кровать, снял туфли, накрыл пледом, выключил верхний свет, включил настольную лампу сел рядом. Она спала, ровно дыша лишь изредка вздрагивая. Сколько же ей лет? - он встал, прошел в кабинет, достал судовую роль и нашел ее фамилию. Сорок два года, а кажется, что моложе. Да, не красавица, но весьма симпатичная и держится просто, но с достоинством. Нужно еще разок встретиться, решил он. Раздался звонок телефона, по определителю понял - звонила буфетчица. - Можно убрать, - спросила она. - Уже поздно, уберешь утром, - коротко ответил он. - Утром мне будет некогда, - закапризничала та. - Я сказал утром, - отрезал он и положил трубку. Селиванова проснулась от включенного электрического света и не сразу поняла, где находится, а вспомнив, быстро встала, укрылась простыней и прошла в открытую дверь ванной комнаты, окончательно поняв, где находится. Чем закончилась вчерашняя встреча она так и не смогла вспомнить, но к удивлению самочувствие было не таким уж и плохим, лишь немного болела голова да давала знать о себе жажда. Предусмотрительно приготовленный стакан апельсинового сока на полочке оказался очень кстати. А где же он? - она приоткрыла дверь в приемную. Она была пуста. Телефонный звонок прозвенел неожиданно и резко, немного подождав, она все же сняла трубку. - Проснулись, доктор. С добрым утром. Я освобожусь только часов в одиннадцать, завтрак на столе, там же ключ от каюты. Если решите уйти - дверь закройте, а ключ можете оставить себе, возможно, еще пригодится. Да, чуть не забыл сказать: вы интересная и забавная женщина и с вами мне вчера было совсем нескучно. Ответить она не успела, он быстро положил трубку. Чем же все вчера закончилось, и кто раздел ее? - попыталась вспомнить она, но так и не смогла. Однако смущение от этого длилось недолго, она была твердо уверена, что ничего страшного не произошло. Взглянула на часы, было половина восьмого и оставалось полтора часа до начала рабочего времени. Открыла краны и, глядя, как набирается вода в ванну, скинула простынь. Уже давно она не видела себя в большом зеркале и, повертевшись перед ним, осталась довольна собой. Если годы все же давали знать о себе на лице, то тело оставалось прежним и юным не по годам. Интересно, разглядывал ли он ее при свете? - подумала она, не испытывая при этом стыда и поняла, что он ей понравился. А почему бы и нет? Она свободная женщина. Подошла к столу. Остатки пиршества были сдвинуты на одну половину и прикрыты салфетками, на другой половине стояли термос и приготовленные бутерброды. Рядом лежала записка: кофе в термосе, если что-то захотите еще - откройте холодильник. Он нормальный мужик, еще раз подумала она и сказала сама себе: не торопись, доктор. Это скорее твой очередной пациент, чем близкий друг. Сколько их у тебя было и где они все? Позавтракав, открыла дверь и, не заходя в кают-компанию младшего комсостава, спустилась в госпиталь, никого не встретив по пути. Дежурная сестра, пышногрудая эстонка Эви, выпорхнула из двухместной палаты, смущенно поправляя короткий халат. - Что это вы так рано, доктор? - спросила она, всем видом отвлекая внимание от дверей, откуда вышел высокий парень в тельняшке. - А вы все трудитесь, Ева? Пользуетесь успехом и у вас всегда много посетителей. Моя помощь не нужна? - Я уже все сделала, - одолев смущение, ответила медсестра. - Не забудь прийти сменить повязку, - обратилась она к парню, который довольно нагло ощупывал взглядом Селиванову, и она почувствовала, как портится настроение. В тот день оказалось много работы. Перед обедом пострадали на погрузке сразу двое. Сорвавшийся со стропов подъем с рыбой с высоты десяти метров упал на грузчиков, нанеся многочисленные переломы. Требовалось вскрытие. Оперировали вдвоем со старшим хирургом судна, который к счастью в тот день был не в запое. Опытный и в свое время талантливый, он был бы асом в своем деле, но пристрастие к спиртному сказалось на его физической кондиции - не хватало сил и выдержки, поэтому основную работу пришлось делать Селивановой. Окончили уже в девятом часу вечера и когда она, сняв маску и окровавленный халат, вышла из операционной, то увидела ЕГО, стоящего в окружении остального медперсонала. - А вы, Любушка, молодец - похвалил ее вышедший следом главный хирург. - Я бы без вас не справился. Она, глянула на НЕГО и отметила, что при этих словах лицо его потеплело. - Это нужно отметить, - сказал ОН. - Прошу через полчаса всех принимавших участие в операции ко мне в каюту. - К черту - чуть не сказала она, не в силах справиться со смертельной усталостью от восьми часовой непрерывной работы и отправилась в душ. Теплая вода, упруго стучащая по натруженному телу, словно вымывала из мышц тяжесть усталости, возвращая ее в нормальное состояние, и вскоре решение не идти в знакомую каюту уже не казалось совсем верным. Как-никак, она это право заработала, да и выпить что-нибудь за успех не мешало бы. В этот раз, осматривая свой немногочисленный гардероб, она впервые пожалела, что не взяла с собой что-нибудь яркое, и надела сарафан, в котором оголенные плечи молодили ее, как утверждали знакомые мужчины. К ее приходу все уже сидели за столом, лишь буфетчица Зоя стояла за спиной "хозяина", ожидая распоряжений. Слева от него было свободное место и он, не вставая, указал на него Селивановой. - Садитесь, виновник торжества, а мы уж думали, что вы не придете. Она заметила, как Зоя поджала губы, и взгляд ее карих глаз стал холодным и колючим. От этого взгляда, решившая вначале сесть где-нибудь с краю, Селиванова прошла мимо буфетчицы села рядом с НИМ. - Учтите, Зойка здорово дерется, - шепнула ей Эви. - Она вам его так просто не отдаст, проверено. - На личном опыте? - Не дай бог, посмотрите на ее когти - пантера. Вечер шел, видимо, по заведенному обычаю, с почтением к хозяину, но довольно раскованно. Тот не скупился, пили много, доверху наполняя бокалы. Первым извинился и ушел главный хирург, а вскоре ушли старпом с Эви и старший механик с главным технологом обработки рыбы, которую все считали на судне его гражданской женой. Вскоре за столом остались начальник судовой радиостанции, терапевт Андреева да мрачный и неразговорчивый представитель органов по прозвищу КЫГЫБА. Вел он себя, как и полагается представителю всесильной организации - пил много, не пьянел, слушал, но молчал. Первый помощник, очень похожий на Никиту Хрущева, ушел раньше, все знали, что врачи запретили ему пить из-за диабета. Зоя все время не спускала глаз с Селивановой, давая понять, что ей давно настало время уйти. Именно этот взгляд заставлял оставаться, хотя хозяин на это не намекал, только изредка, нахваливая, прижимался к ней горячим плечом. Разговор за столом становился все более касающийся судовых проблем и, глядя на Зою внимательным взглядом, Селиванова подняв фужер, произнесла: - Я хочу поблагодарить хозяина за приглашение и предлагаю выпить за него и его доброту. Зоя вздрогнула, недобро сузила глаза и нервно сжала пальцы. Да, эта действительно свое так просто не отдаст, подумала Люба. Захотелось сказать ей, что она и не собирается отнимать его у нее, но решила повременить, уверенная, что разговор об этом еще непременно состоится. Вскоре она все же ушла, несмотря на его возражение. Ключ она так и оставила у себя, опасаясь, что кто-то увидит его при передаче. Он проводил ее до дверей. Спускаясь в каюту, решила зайти в госпиталь, но встретила в коридоре главного хирурга.
Главный хирург
- А ты что так рано ушла? - спросил он. - Как это он тебя отпустил, это не в его характере. А впрочем, это хорошо - хотя ты женщина и незамужняя, но лучше с ним не связываться. Удав он и если захочет - проглотит или раздавит. Зойку видела? Сдурела девка, совсем голову потеряла, ведь она на сорок лет моложе, а ей только его подавай. Удивляюсь, почему до сих пор ее на другое судно не перевели. Ну, да Бог с ними, пошли ко мне я кое-что тебе покажу. - Да я хотела на оперированных взглянуть. - Там все нормально, спят они. С ними наша Вера, она уже второй десяток в море разменяла. Как муж утонул, так к нам и попросилась. Раз море его тело не вернуло, поближе к любимому хочу быть, сказала. Хороший он был боцман, да никому не сказав, пошел ночью один во время шторма палубный груз проверять. Утром спохватились и нашли только шапку, что между бревнами волной забило, да ломик в талрепе застрял, видимо, решил подтянуть крепление. Им-то уж за сорок было, когда поженились. Собирались еще пяток лет поплавать и уйти на берег да взять пару детишек на воспитание. Вот так - был моряк, и нет моряка. С морем шутки плохи, не любит оно несерьезное к нему отношение, боюсь я его - признался он. - Ты Верунчика не обижай, она хоть и медлительная, но зато надежная. - Да я и сама не из шустрых. - Не скажи! Смотрел я, как ты работаешь. Не всем дано, поверь мне, и руки у тебя сильные, наверное, как и характер. А вот я бесхребетный, - вздохнул он, безнадежно махнув рукой. В каюте доктора царил порядок, Любе уже сказали, что у него убирается Вера.- Как у вас хорошо, Михаил Михайлович, и чисто, - она сделала вид, что не знает причины. - Не я это, Любушка. Это все Вера, - смущенно произнес он, - не слушает меня. - А разве это плохо? - Нет, конечно, но неудобно, ведь всякое думают. - А и пусть думают. Я бы на это внимания не обращала, кому какое дело. - Ты, Любушка, прости, но у меня выпить нечего - не держу, вернее у меня не держится. - Ну а кофе-то найдется? - Это есть, только я на ночь не пью, у меня и так сон очень беспокойный. - А я, вам чай заварю, секрет знаю, как приготовить такой, чтобы спалось. Вскоре они сидели за столом, и он показывал ей свой небольшой семейный альбом. - Вот, Люба, мое семейство, все в сборе, даже и я в объектив попал, - показывает он фото, на котором симпатичную блондинку обнимают сразу пятеро мальчишек. - Это все ваши, - удивляется Люба. - Пятеро, вот это да! Вот вы оказывается, какой мужчина. Хирург смутился, и вдруг Люба ощутила какую-то тревогу, идущую от собеседника. Он как-то обмяк, согнулся и отвернул лицо. Потом резко встал и начал нервно ходить по каюте.

Вступительная статья В. Б. Азарова к сб. «Подо мной – океан» (Калиниградское кн. издат. 1968)





Я никогда не видел Дмитрия Тихонова, не разговаривал с ним. Но мне кажется, что я знал моряка-поэта всю его сознательную жизнь, от юношеских мечтаний и до последней вахты в Атлантике. Знал и знаю самое сокровенное, дорогое в его душе, чем делятся лишь с самыми близкими друзьями.

Потому что я прочитал его стихи.

Море всегда было купелью вдохновения для поэтов. Еще с тех времен, когда слепой грек воспел Одиссею своих героев, и до наших дней мореходы и поэты, воспевающие их, — это братья.

Байрон, Пушкин, Лермонтов, Маяковский оставили нам обращения к морю, оно было неотделимо в их восприятии от вольности, вечного торжества над косностью, гнетом, над всем, что сковывает мечту, не дает ей претвориться в действительность. «Свободной стихией» назвал море Пушкин. «Моей Революции старший брат», — так обращался к Океану Маяковский. Волны, выносящие только смелого душой, воспевал Языков.

А разве Виктор Гюго, Жюль Верн, Джозеф Конрад, Джек Лондон не были поэтами моря?! Кого из нас в детстве не волновала трагедия капитана Немо, кто не хотел вместе с героями Джека Лондона и Джозефа Конрада плыть к неведомым островам?!

Добрый рассказчик Станюкович, волшебник из Зурбагана Александр Грин, Александр Блок, Эдуард Багрицкий, мы и вам благодарны за вашу любовь к морю, за ваши песни морю!

Литература и жизнь! Их пути не всегда совпадают. Только та поэзия, которая основана на личном опыте, закалена испытаниями, надеждами и утратами, может влиять на другие характеры. Именно таких учителей в прозе, поэзии, музыке, живописи искал и находил себе Дмитрий Тихонов.

Но кто такой Дмитрий Тихонов, чем интересна его судьба, почему мы говорим о нем?

Мне нет нужды останавливаться подробно на фактах его биографии. Это сделает с большим внутренним правом и знанием его сестра, Ирина Павловна Тихонова, организатор и составитель этой книги.

Представьте себе послевоенные годы, юношу, не успевшего по малолетству уйти на войну. Детство среди взгорий Кавказа, общение с талантливым педагогом, внушавшим своим питомцам любовь к живой и мертвой природе... А впрочем, ведь и камни, и горная речка, и движение облаков — тоже не мертвы. Они как бы одушевлены нашей страстью к познанию. Один из любимых героев Дмитрия — исследователь Арктики Амундсен, любимый писатель — автор «Бегущей по волнам» и «Алых парусов» Александр Грин.

Семья переезжает на Балтику, в Кронштадт.

Позднее Дмитрий Тихонов так опишет свое знакомство с морской крепостью, городом молодых моряков и ушедших на покой капитанов, городом, где петровские традиции и романтические будни сегодняшних защитников морских рубежей, воинов и исследователей далеких морей живут в строгом единстве.

Корпуса боевых арсеналов,
Обмелевшие старые рвы,
Кружевные решетки каналов
И бойницы с пучками травы...


Мы знаем Кронштадт Станюковича и Гончарова, знаем описание крепости революции, оставленное Всеволодом Вишневским, помним Кронштадт самого начала сороковых годов в стихах Алексея Лебедева и Юрия Инге.

В стихах Тихонова, уловленный зорким взглядом молодого художника, мы принимаем его Кронштадт.

«Оружие страшной системы», «старинный, но грозный таран», «следы залеченных ран»...

Да, таким был Кронштадт в конце пятидесятых, таким мы его воспринимаем и сейчас.

И в то же время в этих стихах есть нечто роднящее автора с теми, кто шел на фронты гражданской войны с возгласом «Мы из Кронштадта», и с теми, кто повторял эти слова как пароль в годы Отечественной войны.

Возвращаясь из дальних походов
По холодным огням маяков
Я узнаю в любую погоду
Очертанья твоих берегов.

Это трудно бывает сначала,
Но кому же их знать, как не мне,
Исходившему эти причалы
С карабином на узком ремне!




Это не поза и не рисовка, это часть подлинной биографии. Для того чтобы попять своеобразие поэзии Дмитрия Тихонова, необходимо помнить два обстоятельства: первое — он с детства полюбил морс и мечтал связать с ним свою жизнь; второе — почти с тех же лет Тихонов по состоянию здоровья не должен был посвящать себя морской службе.

И все же он шел к морю — упорно, последовательно, вопреки затаившейся в его сердце болезни.

А теперь вернемся к стихам.

Все мы, обращаясь в юности к ярким краскам моря, предпочитаем пурпур, золото, киноварь краскам суровым и скромным — шаровому цвету бронированных бортов, сумеречной серой и дымчатой пелене волн и морского тумана.

Посмотрите, как расцвечен мир Тихонова в начале его поэтического плавания:

Я ушел, смеясь и балагуря,
Почернев на солнце, как индус,
Мне к ногам выбрасывала буря
Бахрому малиновых медуз.

В стихах борются суровая морская красота и «красивость».

Я тоже надеюсь отчасти,
Что, может, случится и мне
Скупое моряцкое счастье
Поймать в золоченой волне.


Позднее Тихонов, на боевой вахте на линкоре, в штормовом плавании на китобойном корабле, распознает истинный цвет моря. Характер поэта будет формировать суровая морская среда, верная матросская дружба.

Полосатый клинышек тельняшки —
Это пропуск в синюю страну,
Это пены белые барашки,
Это море в сильную волну.



Цвета еще не смешаны, неопытный художник кистью наносит их рядом, но каждый цвет чист, и в целом они создают нужную гамму.

После того, как Тихонов по болезни вынужден был демобилизоваться, он не покинул моря. Он поступил матросом на «Славу», совершил с китобоями три увлекательных, трудных рейса в Антарктику.

Здесь он научился смешивать тона, сумел отдать предпочтение суровым сумрачным краскам.

Я пользуюсь терминами живописи, ибо Дмитрий Тихонов был одновременно поэтом, очеркистом и художником.

И во всех этих качествах в первую очередь он был моряком.

Его. путевые очерки, публиковавшиеся на страницах журнала «Вокруг света» и газеты «Советская Клайпеда» при жизни автора, его стихи, знакомые частично читателям по посмертным публикациям в ленинградском журнале «Нева», в ленинградских, калининградских, таллинской, кронштадтской газетах, свидетельствуют: перед нами поэт с волевым и мужественным, лирическим характером, художник со своей темой, завоеванной в трудных плаваниях и походах.

Где сейчас багряные рассветы
Алой кровью красят паруса,
Где в ночи горят, как самоцветы,
Маяков усталые глаза...

Я тебе по-прежнему не верю,
Знаю я, что можешь погубить,
Но такого ласкового «зверя»
Человек не может не любить.


Для того чтобы посвятить морю такие строки, Дмитрию Тихонову пришлось пройти много испытаний, отыскать свой путь!

Болезнь, так рано вырвавшая его из жизни, ни разу не сказалась в оптимистических мужественных строках.

В 1960 году Дмитрий Тихонов, закончив курсы штурманов дальнего плавания, перешел служить в Таллин сперва капитаном рыболовного траулера типа «Океан», а с 1962 года — капитаном-директором плавбазы «Академик Павлов».

Вот выдержки из его писем к сестре во время походов.

«...Симонова и Соболева Ты пришли мне на почту к приходу. Сегодня прочел о том, что в Планерском снимают «Алые паруса». Наконец-то догадались! Капитан учебного судна, которое будет играть «Секрет», сказал, что «Алые паруса» не менее важное пособие для моряка, чем морской устав. Я полностью согласен с этим незнакомым мне человеком».

В этих строках весь характер Дмитрия Тихонова, порывистый, воодушевленный любовью к прекрасному, верностью морю.
С Ньюфаундленда, с Фарерских островов он присылал и стихи.

...Доверяясь стрелочке компасной,
Мы уходим очень далеко.
Кто сказал, что море не опасно?
Кто сказал, что на море легко?
...Ремесло моряцкое превратно,
Только ты об этом не грусти.
Все в порядке. Мы придем обратно.
Пожелай нам доброго пути.



Вчитайтесь в эти стихи. Места их написания — Атлантика, Норвежское море, банка Викингов, Клайпеда, Фарерские острова. Такие стихи труднее пишутся, чем те, что сочиняются дома, за письменным столом. Но и в тех, что созданы Дмитрием Тихоновым во время коротких побывок на земле, одно стремление, одна страсть — море!

Хочется отметить широту кругозора, большую внутреннюю культуру молодого поэта-моряка. Да, Дмитрий Тихонов был молодым поэтом и в то же время зрелым. Эта зрелость чувства и ума пришла к нему в испытаниях. Вот одно из его последних стихотворений, красноречиво говорящее о том, что ушел от нас поэт больших, не раскрытых до конца возможностей.

Ударом льдины погнуты винты,
Порывом ветра сорваны антенны.
Во тьме встают косматые хребты,
Подернутые полосами пены.

В такую ночь поймешь, как дважды два,
Что хлеб матроса — не медовый пряник,
Какой ценой открыты острова
И почему пошел на дно «Титаник».

Острова открываются дорогой ценой. Так же дороги и истинные открытия в поэзии.

Когда корабль, которым командовал Дмитрий Тихонов, весною 1963 года находился на промысле в Норвежском море, к северу от Шетландских островов, капитан-наставник Тихонов, проведя по радио совещание с капитанами траулеров, умер от разрыва сердца.

Ему было тогда тридцать пять лет.

Стихи Дмитрия Тихонова так же, как и его путевые очерки, издаются отдельной книгой впервые. Видно, есть в них нужда людям. По радио, по телевидению, в газетах нет-нет да промелькнет его имя.

Лауреат Ленинской премии Василий Песков в напечатанном в «Комсомольской правде» очерке «Весна света» привел строчки Тихонова, посвященные чудесному писателю Михаилу Пришвину:

Под сумрачным небом чужбины,
Пока мы не в нашем порту,
Земли нашей русской картины
Со мной, у меня на борту.

За силу великую эту,
Сокрытую в слове простом,
Вожу я по белому свету
Волшебника Пришвина том.


«Люди живут и умирают. Переживают людей, — пишет в своем очерке Песков, — хорошие дела, хорошие книги, хорошие песни».

Книга Пришвина была для Дмитрия Тихонова верным другом в плаваниях.

Пусть же для тех, кто мечтает о дальних походах, одним из спутников станет и эта книжечка. В ней — любовь к неизведанному, стремление к далеким, трудным дорогам, влюбленность в море и в земную красоту!

Всеволод Азаров

В начале шестидесятых годах прошлого века в стране шла кампания по переоформлению виз для работы на морских судах работников плавсостава Министерства морского флота и Министерства рыбного хозяйства. Визы у всех моряков были, но просто шла очередная кампания. Режим большевиков не мог существовать без издевательства над гражданами своей страны. Уж больно боялись большевики свежего воздуха из-за кордона.
Плавал на нашем судне вторым помощником капитана не плохой, в общем-то, парень Вася Легостаев. Образование у него было небольшое. Война помешала ему получить хорошее образование. Вернувшись после войны с фронта, он окончил годичные курсы судоводителей при учебно-курсовом комбинате по подготовке кадров плавсостава в Эстонской ССР и с тех пор занимал должности второго помощника капитана на небольших судах, вершину его карьерного роста. В описываемое время ему было уже далеко за тридцать. У него была семья: жена и сын. Родителей не было. Умерли. Когда-то, ещё в довоенных тридцатых годах, его отец имел судимость, сидел в тюрьме. За что, – этого никто не знал. Сам Вася не любил вспоминать о судимости своего отца, как вообще не любил вспоминать ни о нём, ни о своём детстве.
Воевал Вася не один год. Всё время был на фронте, в десантных войсках. Неоднократно ему доводилось с группой десантников ночами прыгать с парашютом в тыл противника и наносить удары в спину немецко-фашистским войскам, продвигаясь навстречу наступающим советским войскам. Точь-в-точь, как в известной песне:


«…Сомненья прочь! Уходит в ночь отдельный
десятый наш десантный батальон!..».


И об этом Вася не любил вспоминать. Даже ордена и медали, которых у него было предостаточно, не очень-то любил одевать. По всему было видно, что не лёгкая доля ему досталась на фронте. Приятных воспоминаний было мало. Вот один эпизод, свидетелем которого он был, тяжелой ношей омрачивший Васину душу.
На краю деревни, в которой дислоцировалась его часть, солдат колол дрова. В соседней избе шёл допрос пленного немца. Немец оказался матёрым фашистом, ярым, неисправимым нацистом-гитлеровцем, нагло ведущим себя на допросе. Решение в отношении этого фашиста могло быть только одно – расстрел. Немцу связали за спиной руки, и конвоир повёл его на расстрел к оврагу на краю деревни. Когда они проходили мимо солдата, коловшего дрова, тот спросил:
– Куда ведёшь? В расход?
– Да, на расстрел, – отвечает конвоир. – Вон там, у оврага и шлёпну его, фашистскую гадину.
И тут, не говоря ни слова, солдат, коловший дрова, сильным ударом топора расколол фашисту череп. Кровь брызнула и на конвоира, и на самого дровосека. Вдвоём они столкнули немца в овраг и пошли смывать кровь.
Такая кровожадная и бессмысленная жестокость даже к лютому врагу вряд ли встречается в природе среди животного мира и не может иметь какого-либо оправдания независимо от политических амбиций.
Но то шла беспощадная война, принесшая людям неисчислимые страдания. Ещё А. П. Чехов метко подметил, что «не соединяет, а разъединяет людей несчастье, и даже там, где, казалось бы, люди должны быть связаны однородностью горя, проделывается гораздо больше несправедливостей и жестокостей, чем в среде сравнительно довольной» (А.П.Чехов, рассказ «Враги»)
Вася принимал самое непосредственное участие в жестоких сражениях с врагами нашей Родины, честно исполняя верность присяге и воинскому долгу, не щадя жизни, защищая Отчизну от иноземных захватчиков.
А сейчас Василий Легостаев плавал вторым помощником капитана танкера «Ян Креукс», принадлежащего Эстонскому Рыбопромышленному Объединению «Океан» (ЭРПО «Океан»), снабжая топливом промысловые суда этого объединения в Северной Атлантике.
Экипаж танкера был сплаванный, дружный. Все члены экипажа – эстонцы, русские, белорусы, татары – жили одной дружной семьёй. В коллективе не чувствовалось никакого деления на национальности. На судне была одна национальность – моряки.
Между тем, кампания по переоформлению виз для работы на судах набирала ход. Дошла очередь и до экипажа танкера «Ян Креукс». Каждый член экипажа должен был собственноручно написать автобиографию и заполнить довольно пространную анкету, в которой следовало указать деятельность и место жительства близких родственников и много других сведений, вплоть до того, служил ли сам или кто-нибудь из родственников в Белой армии, хотя советской власти шёл уже пятый десяток лет. И никакая сила не могла своротить этот бюрократизм и перестраховку, навязанные могущественными в то время органами госбезопасности. Этот бюрократизм высмеивал в одной своей миниатюре Аркадий Райкин:


«… и за границею не жил,
и в Белой армии не служил.
Всё было гладко, чисто, просто
В анкете этого… прохвоста!»


Заполненные анкеты, автобиографии и все собранные необходимые справки и документы сдавались в отдел кадров, и органы госбезопасности приступали к их тщательной проверке.
Формально визу открывали не органы госбезопасности, а партийные органы, то есть обкомы КПСС или, как в Эстонии, ЦК Компартии республики. Но это только формально. Партийные органы открывали визу только после предоставления результатов проверки органами госбезопасности. В случае же каких-либо «шероховатостей» в анкете визу просто не открывали, и уяснить причину этого было абсолютно недостижимо. Никакие старания и попытки выяснить в чем дело, почему не открывают визу, было невозможно. Человек просто лишался работы на морском судне и, как говорили моряки, сидел «на биче» (от английского beach – берег, пляж). Таким образом, судьба моряка часто зависела от излишней подозрительности чиновника госбезопасности, а то и от его каприза.
Разумеется, такая процедура отражалась не только на моральном благополучии моряка, но, подчас, и на его здоровье. Сильные, здоровые молодые парни в возрасте, едва перевалившем за тридцать, вдруг начинали чувствовать, что где-то в груди кольнуло. Сперва один раз, слегка. Но было бы положено начало! А уж сколько хороших морских специалистов из-за этой издевательской процедуры были отторгнуты от работы в плавсоставе морского флота, одному Богу известно!
Далее процедура открытия визы шла своим чередом. В основном человек вызывался на персональное собеседование в партийный орган, которое проводил какой-нибудь чиновник партаппарата, а уж после собеседования бюро крупного партийного органа (обкома партии или ЦК партии республики) на своем заседании утверждало открытие визы. На заседание этого бюро вызывались не все, а только лица, назначавшиеся на большие должности (капитанов, старших механиков). Остальных бюро утверждало заочно, после собеседования. На собеседование вызывали одновременно по два, три человека.
В назначенный день второй помощник капитана Вася Легостаев был вызван вместе со мной, старшим помощником капитана танкера «Ян Креукс». Собеседование проводила женщина по фамилии Болмак, инструктор ЦК Компартии Эстонии.
Войдя в кабинет инструктора в здании ЦК КПЭ, расположенном в то время на площади Победы города Таллинна, мы поздоровались с Болмак и по её приглашению сели за стол напротив неё. На столе перед ней лежали папки наших личных дел.
Болмак начала с меня. Небрежно полистав моё личное дело, она задала мне парочку ничего не значащих вопросов, типа нравится ли мне моя работа и что-то в этом роде. Белых пятен в моей биографии не было. На оккупированной территории во время войны я не был, под судом и следствием ни я сам, ни мои родственники не были. Со мной всё было ясно, всё было «гладко, чисто, просто». Пожелав мне успехов в труде и в жизни, Болмак сказала, что я могу продолжать работать, визу мне продлевают.
Отложив моё личное дело в сторону, Болмак открыла папку Легостаева. Долго его листала, просматривала то первые листы, то последующие, снова возвращаясь к первым. Мы с Васей сидели молча и ждали её вердикта. Наконец, она оторвала взгляд от папки, посмотрела на Васю и сказала:
– Товарищ Легостаев, у вас в деле есть небольшая запятая.
– Какая? – спокойно осведомился Вася.
– Оказывается, ваш отец имел судимость, – ответила Болмак. – Давно, правда, ещё до войны, но ведь имел. А вы этот факт в своей анкете упустили. Почему?
– Так вы же всё равно знаете, – ответил Василий. – Чего же я буду указывать? Мне это неприятно, вот я и не указываю. К тому же я с тех довоенных пор своего отца и не видел ни разу. Даже где он похоронен, не знаю.
– Ну, ведь, товарищ Легостаев, положено так, – говорит Болмак. – Надо указывать всё. А вы скрываете. Не хорошо!
И вдруг Васю прорвало. Он встал, стукнул себя кулаком в грудь, и, брызжа слюной, горячо выпалил:
– А вот, когда на фронте меня с самолёта пинком под зад к немцам в тыл сбрасывали, когда я мог целую операцию провалить, в плен сдаться, никто ни разу не напомнил мне, где был мой отец. Никто не поинтересовался его судимостью! «Прыгай», кричали, и сразу в бой, откуда не все вернулись. А сейчас, когда я всего лишь жене капроновые чулки могу из-за границы привести, так вы мне душу наизнанку выворачиваете! Я же сказал, что мне неприятно вспоминать о судимости отца, поэтому и не указываю! И не буду указывать! Визы, что ли меня лишите!? Лишайте! И без вашей визы проживу, а судимость отца указывать не буду!
Болмак стала успокаивать Васю:
– Товарищ Легостаев! Товарищ Легостаев! Успокойтесь! Товарищ Легостаев, успокойтесь, сядьте! Успокойтесь!
Вася сел, и Болмак продолжила:
– Нет, нет! Товарищ Легостаев! Визы мы вас не лишим. Пожалуйста, работайте на своем месте. Вы честный человек. Плавайте, пожалуйста. Плавайте!
И, закрыв папку, протянула Легостаеву руку для прощания. Пожав наши руки, Болмак пожелала нам всего доброго, и мы вышли из кабинета.

Иван Супрунович

Я был зачат в рождественскую ночь 1945 года, в неволе, в Германии.
Появился на белый свет на Украине, по пути в Белоруссию, куда возвращались
мои родители после репатриации.
С тех пор долго на одном месте не задерживался. Успел послужить в России,
поработать в Эстонии и Чехии. Потом обосновался на Дальнем Востоке, в
Приморье, оттуда перебрался на Камчатку.
Сейчас доживаю свой век в Белой Руси, отсюда жду перехода в вечность...
О смысле жизни начал думать в пятьдесят, когда оказался у разбитого корыта:
" И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым
трудился я, делая их: и вот, все - суета и томление духа, и нет от них пользы
под солнцем!" ( Книга Екклесиаста 2:11 )
Потом, по Божьей милости пришло прозрение...
Вот об этом мое свидетельство тем, кто когда-либо задумывался над смыслом
своей жизни, кто верит или хочет верить, что с последним ударом сердца наша
жизнь переходит в другое измерение...

Божиих вам благословений, Читатели!
https://www.stihi.ru/avtor/isuprunovich

Иван Супрунович

Я был зачат в рождественскую ночь 1945 года, в неволе, в Германии.
Появился на белый свет на Украине, по пути в Белоруссию, куда возвращались
мои родители после репатриации.
С тех пор долго на одном месте не задерживался. Успел послужить в России,
поработать в Эстонии и Чехии. Потом обосновался на Дальнем Востоке, в
Приморье, оттуда перебрался на Камчатку.
Сейчас доживаю свой век в Белой Руси, отсюда жду перехода в вечность...
О смысле жизни начал думать в пятьдесят, когда оказался у разбитого корыта:
" И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым
трудился я, делая их: и вот, все - суета и томление духа, и нет от них пользы
под солнцем!" ( Книга Екклесиаста 2:11 )
Потом, по Божьей милости пришло прозрение...
Вот об этом мое свидетельство тем, кто когда-либо задумывался над смыслом
своей жизни, кто верит или хочет верить, что с последним ударом сердца наша
жизнь переходит в другое измерение...

Божиих вам благословений, Читатели!
https://www.stihi.ru/avtor/isuprunovich

В 1971 году БМРТ-431 (Большой морозильный траулер) «КАСКАД» , Таллиннского ЭСТРЫБПРОМА, вторые сутки штормовал почти в центре тропического циклона с романтическим именем «Дженни.»

Высокомореходное современное судно ,в общем, справлялось с ураганным ветром и 10-ти метровыми волнами. БМРТ имел хороший большой кормовой слип для постановки трала и его выборки с рыбой, бывало 25- 30 тонн. Но сейчас это был конструктивный недостаток и слип играл роль пятки Ахилла, безусловно открывая уязвимость всего судна,что привлекло пристальное внимание «Дженни».

Гигантский штормовой вал систематически и периодически врывался по наклонному рыболовному слипу на кормовую палубу, пролетал, сметая все, метров 20 и всей мощью ударял в траловую лебедку и переборку надстройки, разбиваясь на каскады брызг и водовороты морской воды. Затем огромная масса многих тонн воды, Ниагарским водопадом, устремлялась сверху вниз, в рыбцех судна через открытый главный люк подачи рыбы.

Этот люк был открыт и в него свободно поступала морская вода с палубы, а стандартная стальная крышка с гидравлическим приводом, была снята и закреплена на палубе у борта.Эта конструктивная крышка обеспечивала непотопляемость, но она очень мешала,при большой рыбе, при подаче её в цех и её сняли на время промысла.Так делали все суда и в нормальный шторм все обходилось.Но сейчас бушует «Дженни». Установить эту стальную тяжеловесную крышку на место можно только в хорошую погоду и то не так быстро и просто в морских условиях.

Вместе со стармехом Иваном Савицким шли по затопленной палубе рыбцеха, в сапогах, почти по колено в воде. Шпигаты с заслонками и лацпорты громыхали без устали и уже не справлялись со сходом воды и она была там постоянно.
Рыбцех медленно затоплялся.

Крышки трюмов здесь были наглухо задраены, но были уже под водой и никто не знал,как они держат воду. Заливание этих крышек проектом судна не предусматривалось. Но самой большой головной болью был задраенный механиком люк в румпельное отделение, он был в самой корме и полностью, уже глубоко,под водой. Там рулевая машина и её электромотор. Что там делается и сколько воды, не знал никто. В любой момент мотор остановится, если зальет водой. Судно сразу развернет бортом к волне в тропическом циклоне- комментарии излишни. Такого не выдержит никто.

Стармех сказал , что люк закрыт и завинчен механиком заблаговременно, но все может быть и ушел в машину, где тоже хватало головной боли. Доступа в румпельное для осмотра уже не было. Да Ширкову и так все было ясно, что проблема глаза в глаза. Сколько времени или даже минут судно может противостоять «Дженни»?

Ширков был здесь старпомом и по всем документам и практике было положено доложить капитану обо всем этом. Однако кому нужен такой доклад, если, наверняка, капитан видит все и сам. По жизненному опыту, старпом почти никогда сам не беспокоил капитана, ибо это могло только осложнить ситуацию. Если бы Ширкова как- то доверительно спросили, то он бы признался, как он не любил что- то докладывать капитану, особенно в сложных условиях,ибо это ,как следствие, девять из десяти- обязательно увеличит головную боль и больше ничего.Кроме того Ширков уже прошел капитанство на средних траулерах, а сейчас большой траулер, старпомом, но капитан в душе остался. Да и не в этом дело. Полномочий старпома и вахтенного штурмана хватало на любую работу.Ситуация приобрела угрожающий характер и
нужно было находить и принимать решение немедленно.

Вариант помощи судну возник почти сразу.

В несколько защищенном месте, на палубе из хороших аварийных досок был изготовлен и обит брезентом,щит по размеру люка с запасом. Мастерски сработал топором и молотком старший матрос- плотник, который сразу понял, как должен работать щит. Длинные гвозди были забиты наполовину по периметру.

Теперь нужно было выполнить главную работу, которая напоминала смертельно опасную атаку на фронте. Конечно- только добровольцы. Это понимали все.

Старпом, высказав свой план,поднялся на кормовой мостик судна, с которого в обычных условиях производится управление при постановке и выборке трала. Чуть изменив курс в разрез волны,что практически ничего не давало, дал сигнал сменному тралмастеру,который по штату руководил своей бригадой непосредственно на палубе.

Сменная бригада палубных рыбаков траловой команды сами разобрали обязанности.
Момент атаки выбирал тралмастер, ибо он здесь хозяин этой палубы, да и бригады тоже.

Боцман судна, пожилой моряк, спиной и корпусом, понимал всю опасность мероприятия лучше всех. Взяв инструмент, он отошел в глубину капа. Не те года и не те силы, и не тот сезон. Если зацепит вал, то он сметет всех и уже не отпустит. Море было сплошь белым от сорванных и бешено летящих гребней волн , глухо ревело и кипело, как гигантский котел, созданный для самого страшного суда. О каком- либо спасении здесь говорить вообще неуместно.

По всем требованиям и документам сейчас на палубу выходить никому нельзя вообще.Да и траловая палуба- не его боцмана вотчина. Здесь орудует сменный тралмастер и пять лучших матросов судна. Они не любят здесь посторонних, да и не положено. Все остальные здесь лишние. Также неуместно сейчас давать какие- либо команды, в том числе и старпому.

Ширков на всю жизнь запомнил эту картину или кино. Два, матроса, длинноногие, поджарые и спортивного телосложения, выждав момент, когда вал разбился, ослабел и почти освободил палубу, бегом подтащили щит к люку , закрыли его и молотками успели забить в деревянный настил палубы по одному гвоздю с каждой стороны.Люк находился у самой кромки тралового слипа и они были,как на горе у края пропасти в которой кипел океан. Это была линия жизни и смерти.На палубе БМРТ были кадровые профессионалы- рыбаки.Они,без тени волнения,без суеты,но достаточно уверенно и быстро сделали все,что нужно.

Тралмастер уже дал команду – назад. Нос корабля вздыбился, а корма предательски стремительно проседала к подошве одиннадцати- метровой волны и матросам пришлось бежать, с молотками в руках, метров 20, обратно в гору.
В этот момент,как с катапульты, в проем слипа изготовился к удару и начал движение очередной вал смерти.

Матросы были на тонких страховых линях и на каждого по два страхующих рыбака, которые сработали виртуозно и ювелирно, не помешать, не уронить, а только,как надо.

Матросы успели заскочить за мощный корпус траловой лебедки, как вслед за ними ударил сокрушительный и не знающий пощады, вал океана. Но это уже были маленькие цветочки.Пригнувшись и присев к палубе, в каскадах разлетевшихся брызг,матросы весело переглянулись. Это была желаемая и очень дорогая удача. Щит, прилаженный всего двумя гвоздями, удержался.

Матросы еще три или пять раз бегали к люку и забили все гвозди по периметру щита.
Ширков пару секунд застыл на мостике в изумлении от такой щедрости судьбы и сразу понял, кому он обязан и не смел повернуться. Конечно, это была ОНА!

Там, за спиной и высоко за туманными облаками, не ясно, но впечатлительно, чуть слегка, улыбнулась- БОГИНЯ УДАЧИ.

Глотать с затяжкой дорогущее вино счастья весьма нетактично, хватит и одного , да и дело надо ещё закончить.

Ширков спустился в рыбцех , вода ушла, временная деревянная крышка наверху прекрасно держала воду ,а все крышки люков на палубе рыбцеха были в порядке и промытыми коричневыми лицами светились одобрением. Бригадиры с матросами уже были там и приводили все в порядок.

Все системы,устройства и части судна работали, а весь корпус судна, содрогаясь от мощных ударов, в мелкой вибрации дрожал в привычном рабочем ритме.

На ходовом мостике вахтенный четвертый штурман и штатный матрос первого класса- рулевой справлялись с управлением судна.

В голове все смешалось: опасное положение судна, уникальная в точности и ловкости,почти идеальная работа лучших матросов и полная удача всей этой круговерти.

Ширков в изнеможении, упал на диван в штурманской рубке и пару минут был в забытьи. Мысли птицами влетали и вылетали и крутились в замысловатой карусели.

Деревянный щит был достаточно тяжел, чтобы его поднять и матросы волокли его по увлажненному деревянному настилу, как санки по льду,за специальные ручки на тонких линях.Вот эти ручки очень удивили старпома,потому что это не его идея,а момент профи матроса- плотника.Да и сам щит был сработан в мастер-классе. А в начале его помогла разогнать вся бригада. Затем щит нужно было сразу правильно поставить на место. Даже в хорошую погоду такую работу проблематично сделать без запинки. Но вот, возникни сейчас заминка и ревущий вал океана застанет матросов на середине пути, сметет их и этим щитом уложит на палубе всю команду.Предательская дрожь прошла по всем нервам,но все уже было в прошлом…

Но все-таки это было что-то,чего раньше ещё не видел.Для успеха такой работы было недостаточно просто мастерства и всей морской практики матросов.Здесь штатный и рядовой старпом увидел нечто большее,что бывает далеко не у всех и далеко не всегда...

Сверкнула мысль- как Ширков все таки решился на это и сколько дней или лет пришлось за это заплатить,ибо даром- ничего не бывает...

Старпом сделал полный обход,спустился в трюм и,прослушав легкий стон шпангоутов,понял,что высокомореходное судно уверенно справляется с ураганом.А экипаж,авторитет которого в высокой степени уважал старпом, был штатный рыбацкий,комментарии излишни.Но вот такую работу увидеть пришлось впервые...

Утром радист сообщил, что в этом же районе и в это же время боролся с волнами современный большой контейнеровоз типа «Инженер Мачульский.», краса и гордость
Торгового флота СССР. В эту ночь контейнеровоз не выдержал урагана и затонул со всем экипажем. Двоих матросов, просто каким-то чудом, смогли подобрать два Канадских средних траулера. По их информации там была проблема с аппарелью,которая пропускала воду в трюм. Капитан , красивый, молодой и цветущий мужчина,мечта женщин и баловень судьбы, держался стойко , молча и достойно, ушел в пучину, в новейшей капитанской форме,в белой рубашке с галстуком.

Ширков,штатный старпом,в полуболотных сапогах и потертом ватнике, шел по коридору своего БМРТ,осматривая все глазами и на слух, и хотел чертыхнуться,но промолчал.

-Про покойника говорят только хорошее или вообще ничего не говорят…




Фото автора.

ВЕСНА ИДЕТ
Зима не хочет уступать
Сопернице-весне
Спешит, торопится опять
Рассыпать белый снег.
Но солнца теплые лучи
Подтачивают лед
И говорливые ручьи
Бегут, бегут вперед!
Воркуют стайки голубей
На зорьке поутру.
И небо стало голубей.
Звенит капель в бору.
Ждет не дождется новых
встреч
С березкой юный клен.
Природа стряхивает с плеч
Глубокий зимний сон.
И радостно кричат грачи:
— Весна, весна идет!
А торопливые ручьи
Бегут себе вперед.


Л. НОВИЦКАЯ,
копировшица ТСМЗ.

ОКЕАН

Не знаю, с кем тебя
сравнить —
Суровый ты и грозный.
Но я хочу с тобой дружить,
Дружить с тобою можно.
Давай шторми вовсю и бей
Меня в лицо волною.
А все же я тебя сильней —
Поспорим мы с тобою!
И пусть упрямо ветер
крутит,
Бросая пену мне на грудь,
Готов тебя по-братски
встретить,
Твое могущество вдохнуть.

Н. СКОБЛИКОВ,
матрос БМРТ-355.

РЫБАКИ
Там, где чайки летают над
волнами,
И не светят огни-маяки
Закаленные, сильные, вольные
Покоряют моря рыбаки.
Ведь рыбак — это трижды
моряк.
Дом родной ему — море
просторное.
Для него ураган — пустяки:
Он сдружился с ветрами и
штормами.
Не грустите невесты и жены,
Рыбаки возвратятся к вам
вновь.
Если сердце для друга
зажжено,
Не погаснет в разлуках
любовь.
Ведь рыбак — это трижды
моряк.
Значит , любит он трижды
сильнее.
Ему светит любовь, как маяк,
А с любовью он в море смелее.


На промысле
Вверх — вниз, вверх — вниз...
Огоньки качаются.
То взлетают к небу ввысь.
То в провал срываются.
Тьма такая, не видать
Ни небес, ни моря.
А огней-то!..
Благодать,
По всему простору.
Целый город на волнах,
Только он качается,
А на всех, на всех судах
Труд-то продолжается.
Ничего, что ночь темна,
Ничего, что зыбко.
Все равно с любого дна
Мы достанем рыбку.

Вл. ПОЛИКАРПОВ,
курсант Ленинградского мореходного училища.