РМС "Пярнуранд" - Сергей Никольский 1 часть

Труд избавляет человека от
трех главных зол:
скуки, порока и нужды.
Вольтер



Что-то уж больно давненько мы не касались с вами, мой дорогой Сергей Михайлович, темы поэзии – этого литературного фимиама для сентиментальных людей, вроде нас. Лично мне последнее время не дает покоя старикашка Мэйсфилд. А как вы находите его первый сборник “Соленые баллады”? Великолепные стихи, не правда ли? А “Морская лихорадка” – и вовсе неповторимое произведение, – мичман, знакомый Сергея Михайловича, приоткрыл совершенно неизвестную страничку секретной папочки своих познаний.
Наверное, именно за такие “листочки” Сергей Михайлович и любилвместе с ним проводить время, порой целыми часами наслаждаясь дискуссией с этим очень самобытным, непредсказуемым, но всегда добрым и покладистым человеком.

Мэйсфилда он уважал. Уважал уже за то, что будущего поэта 13-летним мальчишкой отправили, вернее, сослали на океанское судно понюхать морского воздуха. Но, к сожалению, это был не его поэт.
Сергей Михайлович прекрасно понимал, что мичман вполне готов к обороне на случай, если он решит наступать Бёрнсом, поэтому, не раздумывая, пошел на жесткий абордаж с целью дальнейшего потопления лирического корабля противника. Якобы невзначай, он произнес:
– Меня лично больше занимает Китс, его романсы. Вспомните, хотя бы “Эндимион”! Ну, а сонет “На море” – просто поразителен. Ко всему прочему, ведь Китс являлся хирургом, а в 20 лет уже практиковал в Лондоне! Столько успеть и в 25 лет отправиться в мир иной! Господи! Если бы не проклятый туберкулез, Китс еще немало смог натворить в литературе.
И вообще, – я уважаю ребят, которые, являясь профессионалами в области своей деятельности, собирают богатый урожай на диких и неплодородных участках, а проще – добиваются успеха на абсолютно несвойственном им деловом поприще.
Вот к примеру, второй помощник немецкой субмарины U-181 времен Второй Мировой войны Отто Гийз.
Он сочинил стихи, которые затем были переложены на музыку.
В дальнейшем эта песня стала распространенной среди вскормленников Денница, – закончил свою длинную речь Сергей Михайлович.

Специально для такого интеллектуала, как мичман, он сделал перевод стихов Otto Giese, приводимый ниже:


Там дуют холодные ветра
Их порывы разгоняют туман,
Там огромные нагромождения льда
Раскалываются о штормовые волны.
Это места нашего плавания
Это места нашего плавания.
Стальная серая лодка –
Наши меховые одежды.
Она укрывает нас от холода
И служит защитой от смерти…

Ну, разве возможно с чем-либо сравнить пребывание в стальном гробу под многотонным слоем воды, да еще и во время войны?
А если учесть, что на лодке еще не был установлен шноркель,* когда у противника уже появился сонар, якобы изобретенный англичанами?

*Устройство для забора воздуха во время нахождения ПЛ под водой.

Тогда станет вполне понятно, почему лично Сергей Михайлович считал настоящими мужчинами лишь подводников времен войны.
Подводников всех национальностей. Но все-таки Гийз написал стихи.
Значит, он думал, и у него была возможность подумать. Следовательно, имелось время для отдыха и расслабления. Ведь это даже осознавать приятно.
А кому могут импонировать береговые крысы, олицетворяющие образ настоящих мужчин?
Гладковыбритые, с крепкими накаченными мускулами, волевым лицом, всегда подтянутые, – они вызывают обожание лишь у тех, кто был обделен жизнью и видел только одну-две из семи ее сторон. Ну, и, конечно, у женщин – истинных ценительниц того, что им удобно оценивать.
Рыбаков, вернувшихся с промысла, никто и никогда настоящими мужчинами не называл, а они себя таковыми не считали, да и к чему?
Женский пол распускал о них самые брезгливые слухи.
Судите сами, ну какие это мужчины? – вечно неопрятные, небритые и нетрезвые, да к тому же еще и пропахшие насквозь рыбой! Фу, смотреть противно!
Но уж кому, как ни Сергею Михайловичу доподлинно известно – что такое пропахнуть рыбой, и он, не задумываясь, отдал бы за одного пропитавшегося солью и ветрами истинного рыбака важнецкую половину современного московского стада.
– Звиняйте, дамы, простите мамы, но у меня свой интерес, – любил поговаривать механик-наладчик Сева Басманов. Иногда он добавлял:
– Раз стране нужна рыба, значит, кто-то должен ее ловить. Ну, а коли настоящие мужчины, вряд ли это осилят, то уж придется за дело взяться нам, ненастоящим! Спасибо, Сева, великолепные слова!

Может кто-то из ”шварцев” и процедит эту главу, если осилит и усвоит, конечно.
В одном из своих рассказов известный писатель повествует историю монаха-пилигрима, который, напившись в трактире, очнулся на борту рыболовецкой шхуны, вышедшей на промысел в море. Бедняга был вынужден весь рейс шкерить рыбу и мучиться от качки – деваться было некуда.
Превосходно выдуманный автором образ не мог не вызвать улыбку даже у бывалого морского волка, на все сто понимавшего, что это сказка.

Ну, а Сергей Михайлович вышел не из сказки, а из автобуса и являлся образом одушевленным, когда направлялся в контору объединения “Ленрыбхолодфлот”, находившуюся лишь в нескольких остановках от Московского вокзала города-на-Неве.
В отличие от вышеназванного героя произведения, он добровольно отказался от учебы в духовной Семинарии и также добровольно нанялся рыбообработчиком на морозильное судно ”Пярнуранд” – жизнь продолжалась, а после очередного закрытия визы лучших вакансий не было, на другие должности его не принимали, и никто на всем остальном флоте в нем не нуждался.
Выписывая направление на судно, инспектор отдела кадров с вздохом предупредил Сергея Михайловича, что работать придется много и будет тяжеловато, но инакомыслящий пария был и этому счастлив, хотя даже не подозревал – куда нанимается и что это за труд.

Тот, кто побывал в Ленинграде, конечно же, знает или, по крайней мере, наслышан о районе Автово.
Прямо у выхода станции метро с одноименным названием останавливался автобус №17, следовавший в Лесной порт.
Предпоследняя остановка находилась в рыбном порту. С. М. вышел на ней и отправился к проходной. Пропуск с названием судна ему был выдан еще в отделе кадров.
Пройдя метров 200 от проходных по направлению к причалам, он увидел на одном из них болтавшийся на привязи “Пярнуранд”.
Это был довольно небольшой пароход с одним трюмом, хотя и весьма солидной для такого корпуса надстройкой.
Около него на причале стоял фургон-рефрижератор “ALKA” с открытыми дверцами контейнера.
На корме работал судовой кран, очевидно пытаясь принять на борт замороженные продукты с берега. Прямо у трапа на палубе спало какое-то существо, состояние которого даже Стиви Уандер безошибочно определил бы как “невменяемое”.
Крановщик никак не мог сообразить какую рукоятку необходимо дергать в нужный момент, поэтому поддон летал над дрожащим от страха пароходом, словно сачок желторотого натуралиста, пытавшегося поймать в поле бабочку – Монарха.
Сергей Михайлович смекнул, что в настоящий момент крановщику также лучше было бы поспать. Вот почему он достал из кармана носовой платок и начал с отчаянием помахивать им, пытаясь привлечь внимание оператора.
В результате тот приметил “косыночку” и даже умудрился остановить неподдающийся управлению механизм. В конце-концов он начал выползать из кабины крана.

На теле крановщика восседал комбинезон-подгузник, из накладных карманов которого, приклеенных к наколенникам, торчали козырьки бутылок.
– Все! – заорал красномордый руководитель погрузки шоферу, – кина сегодня не будет! Кран опять сломался. Приезжай завтра, может статься боцман придет!
– Ребята, помилуйте! Я уже третий день сюда наезжаю, никак не могу выгрузиться! – взмолился шофер.
– Ничего не знаем. Начальства нет. Хорошо вот, хоть подмена приехала, – с радостью в голосе проговорил крановщик.
Затем, протягивая руку Сергею Михайловичу, он добавил:
– Николай Васильевич, старший матрос. А это вахтенный – Володька. Пойдем, постараемся его разбудить. Ты что, новенький?
– Да. Вот направили к вам матросом. А может все-таки поможем шоферу выгрузиться? Жалко парня, – спросил С.М.
– А это уже пусть голова болит у старпома, – подвел окончательный итог Васильевич и начал ногой пинать Володьку.
Шофер, матерясь закрыл контейнер и что-то прокричал, махнув кулаком в сторону “Пярнуранда”.
Сергей Михайлович успел расслышать только два слова – “жалобная книга”.

Вахтенный Вовчик отвечал на пинки скорбным мычанием, и коллега оставил эту затею.
– Ну, – обратился он к Сергею Михайловичу, – принимай вахту.
Пойдем, покажу тебе, где ты будешь первое время обитать. А то мы с Вовкой уже три дня, как заступили в дозор. Порой забредет кто-нибудь, но наших пока еще не было.
С этими словами он провел новоиспеченного матроса в помещение столовой команды.
На столе стояли грязные стаканы и огромная, литров, так-эдак на 10, жестяная банка томатной пасты, которая в дальнейшем будет сниться Сергею Михайловичу всю оставшуюся жизнь.
В углу лежал матрас – лежбище для вахтенного матраса.
– А поесть здесь что-нибудь найдется? – осторожно поинтересовался у ветерана Сергей Михайлович.
– Конечно, – ответил дядя Коля, – вот томатная паста. Можешь ее и поесть, если хочешь. Можно также сварить из нее супчик. Ну, а разведешь с водичкой – получится томатный сок!
– И это все!? – удивился новобранец.
– А разве мало, – пошутил Н.В., открывая бутылку, и добавил:
– Ну, давай выпьем по одной, и я пойду искать машину – надо как-то вывозить Вальдемара.
Выпили по две, закусили томатной пастой и запили томатным соком. Сергей Михайлович натянул на рукав красную повязку с белой полосой (знак отличия вахтенного матроса) и сразу почувствовал себя командиром военного линкора – знак отличия водки, ударившей одновременно по голове и голодному желудку.
Он бросил свою сумку на матрас, перешагнул через своего коллегу и отправился осматривать судно.

В основном все помещения оказались закрытыми и охранять, в общем-то совсем было нечего. Но счетчик уже защелкал, к тому же Сергей Михайлович составил для себя кое-какое представление об устройстве этого чуда.
Электропитание подавали с берега, так что все механизмы, абсолютно ненужные в то время, отдыхали вместе с экипажем, надежду увидеть который, Сергей Михайлович начал уже терять.

Глядя на одинокий чан с водицей, скромно расположившийся в углу столовой, Сергей Михайлович раскумекал, что созерцает перед собой единственного собеседника.
Наконец, подъехал самосвал. Еще более пьяный, чем прежде, дядя Коля с помощью Сергея Михайловича кое-как запихал начавшего блеять и блевать подчиненного, начиненного спиртным, в кабину.
Он оставил вновь заступившему бутылку водки и, прощаясь, со слезами проговорил:
– Не переживай. Через четыре дня должны сняться в рейс. Глядишь – пройдут день-два, тебя кто-нибудь и подменит.
Самосвал направился в сторону проходной.

Сергей Михайлович, как и положено вахтенному, соблюдал бдительную дисциплину. Настроение было неплохим, жизнь вновь открывала новые возможности, называемые на море горизонтами.
Он зашел в столовую, зачерпнул ложкой пасту, задумчиво разжевал ее и запил томатным соком.
Прямо по носу “Пярнуранда” скучал большой морозильный траулер “Пионер Заполярья” Ленинградской базы океанического рыболовства, такой же тихий и безлюдный.

Тогда еще Сергей Михайлович не подозревал, что ЛенБОРФ сыграет свою, довольно весомую роль в его жизни.
Он и не заметил, как к трапу подошел какой-то парень. Тот прокричал, не поднимаясь на борт:
– Эй, хватит балдеть! Пошли ко мне в гости. Там у меня в каюте сидят две девчонки.
Сергей Михайлович с подозрением в голосе спросил:
– А ты кто такой будешь?
Тот в ответ громко рассмеялся. Затем, рассеяв подозрительность Сергея Михайловича, весело добавил:
– Я вахтенный с ”Пионера Заполярья”. Пошли, говорю тебе!
– Не имею права покидать пароход, поскольку на борту я один как перст, – отчеканил вахтенный “Пярнуранда”.
– Довольно дурака валять! Какая к черту вахта? Я вон и сам скоро отчаливаю, – засмеялся пионер Заполярья.
– Ладно, уговорил, только ненадолго, – неохотно согласился С.М.

Его коллегу звали Гена.
В небольшой каюте на главной палубе траулера сидели две миловидные девицы, пьяные, как сорок тысяч братьев.
На столе стояли несколько бутылок. Гена разлил вино по стаканам.
Завязалась бессмысленная беседа. Внезапно хозяин борделя произнес:
– Слушай, Серега, ты бы постоял за меня немного, мне домой нужно. Понимаешь, мама больная. Я мигом, а? – взмолился Генка.
Он сразу сыграл на чувствах ответственности Сергея Михайловича, прекрасно понимая, что тот не подведет.
– А как же “Пярнуранд”? – с удивлением спросил С.М.
– Так ты стой прямо у нас на корме и обозревай себе оба парохода одновременно!
Михайлович понимал, что нарушает режим несения вахты, но мама – это святое. И все же с надеждой избежать неприятностей, он спросил:
– А что на судне больше никого нет?
– Почему нет? Вон, если хочешь Лариску или Наташку забирай с собой на вахту, а то и сразу двоих. Будете нести службу! – подморгнув, засмеялся Генка и ему вторил шакально-девичий гогот.
– Ну, нет уж. Я как-нибудь один справлюсь. Ты только побыстрей возвращайся, – категорически заявил Сергей Михайлович.
– Тогда я девок закрою. Пусть до утра здесь остаются – потом разберемся! – с этими словами Гена навсегда исчез из его памяти.

Ну, а он заступил на вахту теперь уже на борту “Пионера Заполярья”.
На сцену ленинградской земли Галактика опустила занавес ночи.
В порту не было ни единой души, только духи.
Прямо у трапа стояла скамеечка, сбитая из нескольких досок. На ней Сергей Михайлович и пристроился. Он и не заметил, как уснул, когда со словами:
– Вахтенный, не спать! – его разбудило какое-то подвыпившее тело, зигзагообразно проследовавшее в сторону надстройки.
Часы показывали лишь 05.37, хотя времени текущие сутки отсчитали несколько больше.
Как и Николай Ленин, Сергей Михайлович отводил свои часы назад, но не на четверть часа, а всего на несколько минут, которые постоянно согревали его, проснись он посреди ночи для калькуляции оставшегося времени сна.
Нехотя он отправился дежурить на “Пярнуранд”. Миновали чудо-сутки.

К середине дня на пароходе появились старший помощник, боцман, электрик и еще несколько аморфных тел.
Жорик (ст. пом) оформил пребывание Сергея Михайловича на борту, и он, наконец-то, получил статус официального члена экипажа судна. Совместными усилиями погрузили с берега сухие продукты и сложили их в провизионное помещение – артелку.
Холодильная судовая установка временно не функционировала по той причине, что электропитание судна осуществлялось от береговой сети, так что дядя Коля с Вальдемаром старались зря – получение мяса и овощей было отложено на пару дней.
Рыбаки всегда являлись неплохими кулинарами, поэтому каждый внес свою лепту в приготовление обеда, который померещился Сергею Михайловичу прямо королевским.
Он хотел, было заикнуться по поводу своей замены, но Жора попросил его отстоять еще сутки ввиду нехватки людей.
– Не расстраивайся и не напрягайся особо. На послезавтра намечен отход, так что в любом случае тебя скоро подменят, – успокаивающим тоном произнес старпом.
Судовое начальство уже начало производить отлов членов своего экипажа по всему городу. Сбор был назначен на 14 мая.
Сергей Михайлович уже начинал осмысливать порядки, которыми руководствовались на берегу ребятки из “холодка”, в частности – экипаж “Пярнуранда”. Главное – вовремя смыться с судна, дабы не оказаться сцапанным на работы.

К вечеру народ разбрелся по ликеро-водочным объектам, а Сергей Михайлович остался один на один с повязкой на рукаве. Правда, на этот раз, оказавшись поумнее.
Теперь он проводил дежурство в столовой команды и “во двор” даже не высовывался. Туда же с разрешения старпома он перетащил черно-белый ламповый телевизор, который спрятался на время от гурьбы в кладовой.
Сергей Михайлович уютно развалился на матрасе и включил передачу “А ну-ка, парни!”. Он был счастлив и чувствовал себя почти богатым человеком.

В его распоряжении были две палки врачебной колбасы, хлеб, яблоки, копченая ставрида, две бутылки водки (их по-возможности Жора попросил придержать), пиво, консервы, и, конечно же, томатная паста.
С таким запасом провианта Сергей Михайлович мог продержаться в вахтенной осаде не менее месяца.

На следующий день – 13 мая, естественно, на пароходе так никто и не появился – каждый имел на то причину – дьявольский день. Лишь измученная “ALKA”, повиляв фургоньим хвостиком и осознав, что и на этот раз не удастся выгрузить “скоропорт”, погудела для порядку своим клаксоном, да и удалилась восвояси – на продбазу.
Сергей Михайлович предпочитал меньше привлекать к себе внимание даже ночью. Поэтому, он произвел светомаскировку, потушив свет и в самых необходимых местах.
Опрокинув 150 гр. из Жориных запасов, закусив по привычке томатной пастой и запив соком той же породы, он забаррикадировался в столовой, упал на ставший таким родным лежак и захрапел, улыбаясь во сне.
Так можно было ловить рыбу хоть всю жизнь!
На “Пионере Заполярья” было по-прежнему тихо – там, по всей видимости, выходить в рейс пока никто не собирался. Впрочем, как и на “Пярнуранде”.

Наконец, наступило долгожданное 14 мая.
Проснувшись пораньше, Сергей Михайлович постарался с утра быть похожим на вахтенного матроса.
Он стоял у трапа в ожидании. Действительно, основные ударные силы начали, потягиваясь, подтягиваться к восьми утра.
Капитан был суров, высокомерен и весьма сердит, явно не опохмелившись с утречка. Он напустил на себя внешний вид главнокомандующего Балтийским флотом и проехал мимо, даже не соизволив поздороваться с такой мелкой шпротой, как вахтенный матрос.
В такт ему продифилировал и электромеханик. Отсутствие у него необходимого для данной должности рабочего диплома, который был аннулирован по причине многолетнего пьянства, скрывалось за сверхтолстыми роговыми очками ученого-электронщика, а на судне им была оккупирована вакантная позиция помощника по судовому хозяйству.
Подвыпивший старший механик оказался веселеньким парнем и даже поинтересовался судовыми делами.
Жора был дальше некуда приветливый. Жора есть Жора.

Экипаж “Пярнуранда” состоял из 34-х человек, поэтому, когда адмирал флота, открывая общесудовое собрание, насчитал всего лишь 19 тел, он был разъярен, будто бы никогда в “холодке” и не работал, а порядки, царившие здесь, являлись для него неприемлемыми.
Сыграв свою роль на “отлично”, хозяин сошел со сцены и отправился в буфет (в Автово). Дело было за Жориком.
Тот переписал всех пофамильно, приказал разойтись и, во что бы то ни стало, вернуться к 8-ми утра следующего дня.

На горизонте вновь замаячила уже привычная для Сергея Михайловича вахта. Но внезапно его подменили, позволив отдохнуть почти сутки.
Разумеется, своей отдельной каюты у Сергея Михайловича не было, и быть никак не могло.
Жора предупредил его, что пока он будет находиться в “подвесных” и попросил где-нибудь перекантоваться до лучших времен.
Ну, а штат палубной команды состоял из десяти моряков, включая старшего матроса и боцмана (кстати, в конечном итоге, тоже матроса, непонятно по каким флотским критериям, затесавшегося на всех судах в младшие офицеры).
С последними Сергей Михайлович уже познакомился.
Боцман представился, как Циклоп Алексеевич, очевидно забыв свое настоящее имя. Где он потерял свой глаз и как проходил медицинскую комиссию, можно было спросить, ну разве что, у Горацио Нельсона.
Однако, в“ холодке” можно было повстречать и не такое!
Об этом Сергей Михайлович узнал позднее.
Циклоп позволил ему поначалу переночевать в его каюте, которую он делил с Николаем Васильевичем. Еще две каюты матросов на три и пять тел соответственно, были временно закупорены по причине отсутствия постояльцев.

На следующее утро, ровно в 08.00 по Ленинграду, сызнова состоялся отходной митинг с размахиванием крыльев.
На нем присутствовало уже 22 бойца – прогресс был очевиден. Правда, явились – не запылились совершенно новые тела, поскольку семеро из предыдущего списка отсутствовали. Стало быть, 12 туловищ все еще находилось на отдыхе. Они были в розыске.
Так продолжалось несколько дней, пока старший помощник Жорик окончательно не запутался со списками, а директор плавбазы не решил выходить в море без трех членов экипажа – рефмашиниста, камбузника и четвертого механика – их уже препроводил с оказией на промысел производственно-транспортный рефрижератор “Октябрьск”.
Наконец, вконец истосковавшийся по морю “Пярнуранд” (что было не логично – “ранд” по-эстонски означает “берег”) вышел в море.
Сергей Михайлович взглянул в тот момент на подозрительное небо, где было четко написано:
19 мая 09 час. 25 мин.

Как уже указывалось выше, для всех оставшихся и отколовшихся от Н.В. и Циклопа матросов, предназначалось лишь две каюты.
На их плечи легла самая тяжелая работа, самая низкая зарплата и самые неприхотливые условия проживания. Здесь также существовала кое-какая градация.
Тем, кто постарше и поопытней – Кузьме, Володьке и Тришке досталась трехместная каюта.
В действительности это была клеточка размером 2.5?2.0 метра, где располагались двухъярусные нары с одной и настил с другой стороны.
Между ними обозначалось небольшое пространство, по которому могла проползти лишь змея. В подволоке было вмонтировано небольшое квадратное окошко, где по ночам, как слабая надежда, иногда мерцала заблудившаяся небесная звездочка.
Список мебели, еще не начавшись, почему-то на этом и обрывался.
Личные пожитки ютились в специальных макро-шкафчиках в коридоре.
Там же приткнулся и одинокий туалет, где остронуждающийся мог на корточках приклеиться к металлическим “ступням” с рубчиками.
Три умывальника-раковины завершали перечень мест личной гигиены и находились в следующем узком загоне, поставив свой последний мазок на картине сферы обитания рыбообработчиков.
Как вы себе представляете существование троих здоровых мужиков в течение 5 месяцев на 5-ти квадратных метрах?
И это, заметьте, не на подводной лодке, а на гражданско-поверхностном рыбоморозильном плавсредстве.
Хотя, даже указанный вариант проживания являлся цветочками.
Букеты кактусовых георгин рассадили по-соседству, где на абсолютно идентичной кубатуре умудрялись сосуществовать целых 5 тел!!!
Не верите?
Я знаю, поскольку тоже не поверил бы, но Сергей Михайлович лично через это прополз.
А вот, когда раздавали “рублевые” места, его внезапно вызвал по каким-то причинам технолог, и вернулся он уже к шапошному разбору, где ему достался главный приз – “Мономах”.
Двухъярусные нары по обе переборки клетки были уже оккупированы, и он был вынужден довольствоваться 3-м этажом – аж под самым подволоком прибили несколько досок на расстоянии открытой книги по вертикали. Таким образом, вдоль одной из переборок размещались уже три существа. На самый верхний этаж (Михалычев), его обладателю персонально втиснуться не представлялось возможным. Поэтому, сопроживающие коллеги помогали ему и тщательно утрамбовывали беднягу “на позицию”.
Купейные полки поездов дальнего и недальнего следования, где обычно хранились одеяла и подушки, казались в то время Сергею Михайловичу хоромами. Даже просторный гроб очередного “пришитого” мафиози являлся гостиничным “люксом” по сравнению с 3-м классом и этажом соответствующего номера, где обитал С.М., Слава Богу, он не страдал клаустрофобией!
Доски, служившие сосновой основой его ложа, были еще свежие, что в конце-концов и спасло Сергея Михайловича.
Кроме того, он “отдыхал” не на матрасе, как остальные счастливчики, а на картонных подстилках из-под тарных ящиков, т.к. бутерброд из его тела и любого вида перины просто невозможно было втиснуть на 3-й этаж. Но об этом позже.

О матросах – его коллегах следует написать отдельно. Это были еще теребятки!
Прямо под Сергеем Михайловичем покоился, а пунктуальнее, мучился и страдал, его будущий напарник Леха – двухметровый гигант, такой же новичок в “холодке” как и он сам.
Под ним, на царском 1-м этаже, расположился Виталик, откровенная сволочь, которую надолго запомнил Сергей Михайлович.
Напротив него ютился Славка – 50-летний ветеран конторы, прыгнувший на борт уже тогда, когда швартовы были отданы, а потому не успевший урвать апартаменты в трехместке.
Ну, и, наконец, хитрюган Санек, примкнувшийся на 2-й полке над Славкой, постоянный напарник Виталика, вообщем-то неплохой парень, но активно начинавший превращаться в ублюдка под влиянием такого компаньона.
Вот когда Сергей Михайлович впервые вспомнил инспектора.

Обработку рыбы вели в Балтийском море, вблизи эстонскихостровов Сааремаа и Хийюмаа, кишащих прибрежными рыболовецкими артелями.
До промрайона было чуть больше суток хода, и Сергей Михайлович вместе с Лехой учились стоять на руле.

Автопилота на “Пярнуранде” не было, что говорит о многом, поэтому роль кормчего выполняли вахтенные штурмана во время промысла и матросы на переходе, сменяясь через каждые два часа.
До сих пор Сергей Михайлович иногда во сне дергает рукой, ощущая рукоятку штурвала РМС, и это вполне объяснимо.

Рыбфабрика находилась в кормовом помещении, метров 12 длиной.
По правому борту располагался лацпорт, открывавшийся при подаче рыбы с палубы в нижний лоток.
Подвахтенные, (свободные от вахт и работ), нагребали рыбу в шайки, (нечто наподобие таза больших размеров), и выбрасывали ее на рыбодел или огромный металлический стол посреди фабрики.
По корме, вдоль переборки, находились многочисленные стеллажи для временного хранения банок с рыбой. С противоположной стороны – два люка, ведущие в рефрижераторный трюм.
С левого борта стоял закаточный станок для закатки крышек на банках. Рядом с ним – маркировочное устройство, с помощью которого на крышках выдалбливался специальный код – наименование судовладельца, дата и судно.

Суть производства заключалась в следующем.
Прибрежные рыболовецкие сейнеры, большей частью из эстонскихрыбколхозов, тащили трал, по два сейнера на одну сеть. Вылавливали балтийскую сельдь – салаку, в прилове попадалась и килька.
С помощью бортовых лебедок трал подтягивался к сейнерам, и рыба высыпалась на палубу одного из них, где рассортировывалась по ящикам.
В этот момент для судов-баночников было очень важным находиться поблизости или, хотя бы, вовремя договориться с промысловиками по радиотелефону о возможности забрать улов. Здесь многое зависело от капитана.

Процесс укладки рыбы в банки заключался в следующем.
Восемь матросов разделились на четыре пары: Кузьма – Тришка, Славка – Вовчик, Виталик – Санек, Сергей Михайлович – Леха.
Каждая пара работала как сама на себя, так и в общий котел. Что это означало?
Если рыба шла постоянно, то на пары давалась норма – сделал и отдыхай. Если же с поставками были перебои, то заканчивали работу все вместе. Тот, кто был половчей и пошустрей, занимался только укладкой. Его напарник также помогал ему, но существенную часть времени уделял установке уложенных банок по стеллажам.
Банки поставлялись двух стандартов.
Серия В.
Это жестяные цилиндрические блестящие банки с острыми, как бритва, краями. Обработчики постоянно резали о них руки. На этот случай (а также от проколов пальцев костями рыб) здесь же имелись пузырьки с медицинским антисептиком, специальным клеем-дезинфикатором. Рана затягивалась мгновенно. В настоящее время этот вид банок встречается в продаже чрезвычайно редко.
Серия К.
В настоящее время наиболее распространенная. Конусообразные банки темно-желтого цвета, изготовленные из специальной пищевой жести. Эта тара встречается повсеместно. В зависимости от рода продукции средний вес составляет 1200 – 1500 граммов.
Чтобы не терять время в процессе укладки, пустую банку предварительно необходимо “зарядить”.
Для этого перед началом работы за 1.5 – 2 часа из трюма доставались картонные короба, содержащие по 100 банок каждый. В банку клали по паре лавровых листочков и бросали щепотку специи – крупной каменистой соли с перцем и пряностями. Затем банки складывали в стопки – так их удобней забирать во время работы.
Перед самым началом работ необходимо было подзарядить не менее 20-25 коробов, поскольку ежедневная норма на каждую пару составляла 3500– 4000 банок, в зависимости от размеров и качества выловленной салаки. Вес уложенной банки составлял 1кг 400 гр.
Перерыв на обед сокращался до минимума, учитывая необходимость подзарядки тары для следующей партии рыбы. Ужин – по окончании работы. Ночью отдыхала и салака, и артель.

Порой, когда рыба не “шла”, на воде разгорались словесные и скоростные баталии за право первым подойти к удачливой паре и забрать улов.
Тут также играла роль вездесущая коммерция.
Например, за 10 тонн салаки капитан мог дать колхозникам расписку на получение 11-ти, побив ставку коллеги, предлагавшего 10,5.
Зарплата колхозников зависела от вылова. В свою очередь рыбаки с рыбоморозильщика получали от количества выпущенной продукции.

Рыба в ящиках перегружалась уже известным читателю краном на борт РМС, где ее необходимо было обработать, проще говоря – уложить в банки. Автор не ошибся – говорить всегда проще!
Далее все зависело от мастерства рыбообработчиков. Трудились они на пресервах – продукции пряного посола как салаки (90%), так и кильки.

Семейство сельдевых насчитывает более 70-ти видов, которые водятся в районах Тихого и Атлантического океанов.
Сельдь отличается вкусом, жирностью, количеством костей, размерами и даже цветом мяса.
Если сравнить салаку, скажем, с дальневосточными ивасями (они, примерное, одинаковы по размерам), то первая более жестковатая на вкус и менее жирная. Иваси, в свою очередь, более костистые.
Конечно, многое зависит от посола. Это уже особое искусство, приобретаемое с опытом.
Когда-то знакомый Сергея Михайловича механик Коля Щеткин повел его в городе Керчи на рынок, где по блату они купили знаменитую керченскую сельдь, о которой даже В.С. Высоцкий пел в одной из своих песен. В то время более вкусной соленой рыбы данного вида Сергей Михайлович еще не отведывал.
Это вам, товарищи мои, не ширпотребовский общепит, это индпосол промысловиков!
Циклоп Алексеевич и Николай Васильевич укладывали готовые банки в короба, которые по специальному узкому желобу опускались в морозильный трюм, где их подхватывал “зимовщик” – подвахтенный в трюме (температура выдерживалась около – 20 гр.С).

Перед упаковщиками работали два рыбмастера, закатывающие банки на станке. Закатка длилась 1 – 2 сек. – достаточно было лишь вставить банку в направляющее устройство. В короб укладывалось по 12 банок. Ну, а заряженные банки наполнялись рыбой очень “просто”, в три слоя.
Первый слой салаки назывался “плот”.
Рыба укладывалась в ряд, спиной на дно, желательно головами в противоположную сторону для большего количества, иначе мог получиться некий недовес.
Следующий ряд.
“Крест”. Банка разворачивалась на 90 градусов, и рыба ложилась в ряд, но уже плашмя (на боку).
Ну, и последний, третий ряд – “елочка”.
Банка снова разворачивалась на 90 градусов, а салаку сверху уже клали внахлест – головы в противоположных краях банки, а хвосты между собой перехлещивались. Получалось нечто, похожее на елочку. Сверху снова посыпалось немного специи, и банка летела на весы.
Необходимо заметить, что и тогда и сейчас существовал другой способ укладки – более простой в два ряда (без “креста”). Это уже зависело от размеров рыбы.
Допускалось отклонение – вы угадали – в сторону перевеса (от 1400 гр.) лишь на одну рыбешку. А как иначе?
ОТК? Да-да, ОТК, точнее ОКП.

Но еще и на тот самый случай, если вдруг в магазине при контрольном взвешивании разъяренная бабуся-яга начнет предъявлять претензии к продавцу, не имевшему никакого отношения к пярнурандовской укладе.
За одну минуту необходимо уложить … не менее 5-ти банок – по 12 секунд на банку!!!
За этим строго следил технолог – Коля Юшин, который с секундомером в руках прохаживался по фабрике, наблюдая за укладкой. Порой он брал со стеллажа банку на выбор и, в случае заметного отклонения от весовой нормы, высыпал на рыбодел на глазах у едва не плачущей пары сразу по нескольку десятков банок, которые приходилось переуложить. Суровый, но справедливый порядок.
Спорить с технологом было пустой затеей – Коля двумя пальцами (указательным и мизинцем) порывал натянутую железную проволоку, выдерживающую на разрыв центнер. Получить от него 5-6 пинков под задницу было также привычно, как и видеть перед собой удивленные салачьи глазки.

До сих пор бытует ошибочное мнение, что женщины-рыбообработчицы на больших плавбазах по скорости кладки, якобы, работают быстрее мужчин. Будто их руки (от природы) сноровистей, реакция лучше, они более внимательны и прочая чушь.
Может они и посноровистей, если мужчина спит на ходу или лентяй. Они также куда более смекалистые в береговых сказках возле лесного костерка.

За многие годы Сергею Михайловичу приходилось обрабатывать, шкерить, резать, дробить и укладывать самую различную рыбу, иногда по 16 часов в сутки. Женщина не сможет это время просто устоять на ногах, не говоря уже о качке.
Что же касается салаки, то он свободно мог держать пари с любой из чемпионок на то, что она не успеет уложить 7-ми банок, когда он уже закончит десяток.
С килькой на “Пярнуранде” оказалось гораздо проще – ее укладывали навалом при норме 6 банок в минуту. Это просто наслаждение!
Работали в резиновых сапогах, фартуках и нарукавниках.

Пора перейти к тонкостям процесса.
Тут особые сложности начались с рукавиц. Если одеть на руки только вискозные перчатки (самые удобные для захвата), то по укладке каждых 250-300 банок они полностью разрывались на подушечках пальцев, а на смену было положено лишь два комплекта. Напялив только скользящие “презервативы”, в которых часто дисциплинированные домохозяйки моют посуду, поначалу скользкую рыбу было просто не ухватить.
На период адаптации лучше всего подходили для работы “шкерки”– толстые резиновые перчатки с рубчиками. Но они оказались для такого дела жесткими, пальцы плохо слушались управляющего сигнала, а производство резко падало.
И Леха, и Сергей Михайлович вначале одевали, конечно же, “шкерки”.
Профессионалы работали в “презервативах”, впрочем, не только в море.
Вскоре за рыбоделом появилась свежая рыба. На первый раз Юшин назначил новичкам неделю на адаптацию и 1000 банок нормы.

Первые сутки Сергей Михайлович и Леха проработали “всего” 26 часов, начав укладку в 08.00 час, и закончив в 10.00 следующего дня.
На перерывы, еду и туалет времени Юшин не отпускал, поскольку из-за новичков страдал весь экипаж. Воду пили из чайника, подвешенного над рыбоделом, а мочились прямо под рабочее место.
Славка пытался им объяснить – как лучше начинать укладку. Из всех этих матросов он был самый опытный, а, следовательно, самый добрый
(Славный).
С невероятным трудом они закончили лишь 850 банок. Оба рухнули спать на родной рыбодел прямо во всей экипировке.
Через час очередная партия была доставлена на борт скитающимися вокруг сейнерами, и мученики снова принялись за работу.

Сергей Михайлович пробовал укладывать рыбу и голыми руками, но она выскальзывала, просясь обратно в море. Пальцы укалывались о кости. Тогда он решил работать только в матерчатых перчатках.