Воспоминания Филимонова Олега Игоревича о практике в ЭРЭБ 1960 - курсанта ТМУ

В конце апреля нам предстояло распределение - самое ответственное событие в жизни курсантов-выпускников. Мы уже знали, что распределять нас будут в три предприятия: - ЭГМП - Эстонское Государственное Морское Пароходство; - ЭРЭБ - Эстонская Рыбопромысловая Экспедиционная База - рыбаки; - и, как у нас, почему-то, называли, ДВК - Дальневосточный край. В это понятие входили Дальневосточное и Сахалинское Пароходства. Конечно, все мечтали об Эстонском Пароходстве, в ЭРЭБ не очень рвались, но это котировалось выше, чем ДВК. Привыкнув за три года в Таллину, никто не хотел ехать в Приморье. По результатам успеваемости был составлен общий по двум нашим группам список очерёдности выбора места распределения. Правда, в Пароходство автоматически брали всех, кто плавал там до училища, кроме того, старшины получали повышающий коэффициент на сумму баллов. Я в этом списке оказался пятнадцатым из шестидесяти, но для меня это никакого значения не имело. Пароходство, как и ЭРЭБ не светили мне из-за отсутствия визы, оставался только ДВК, там кроме загранки, много судов плавало в каботаже, хотя уезжать на Дальний Восток у меня, как и у большинства ребят, желания не было. И тут появился Куно Тамре. К этому времени он работал "культурником" в ЭРЭБ. На нем висело обеспечение культурного досуга рыбаков в межрейсовый период. А так же обеспечение уходящих судов кинофильмами, шахматами, библиотеками и т.д. Будучи человеком деятельным и активным, он значительно оживил эту работу. Не ограничиваясь межрейсовым периодом, Куно организовал радиопередачи для рыбаков, находящихся на промысле. А рейсы у рыбаков были по три - четыре месяца. Он писал открытки или звонил родственникам рыбаков, живущим по всему Союзу. Предлагал прислать какое-нибудь обращение к своему плавающему родственнику, или "говорящее письмо", которые он включил бы в радиопередачу. У него был свой уголок в здании Эстонского радио, оно размещалось на улице Вабадусэ. Людям, живущим в российской глубинке, его имя и название улицы трудно было понять и запомнить. Часто, посылая ему письма, называли его Куно Тамарой. А уж название улицы Вабадусэ, как только не переиначивали. Однажды он показал нам адрес, написанный на конверте письма присланного на Радио: Таллин, улица Бабы Дуси. Это не с его слов, сам видел. Как-то, в конце февраля, Куно в свою передачу, для кого-то из рыбаков по просьбе его родственников включил одну из популярных тогда песен. В те времена текст передачи согласовывался с цензором, и после этого нельзя было изменить там ни одного слова. Но все же, зная, что у нашей мамы 28 февраля день рождения, он включил в передачу дополнение: "Этой же песней поздравляют с днём рождения свою мать Ольгу Леонидовну Филимонову ее дети: Олег, Всеволод, Людмила и Светлана". Надо сказать, Куно здорово рисковал, если бы заметили, вход на Радио для него задробили бы, но обошлось. Меня он предупредил заранее, и, когда началась передача, я позвал маму к приёмнику. Конечно, это произвело на неё впечатление. Так вот, Куно пришёл ко мне с предложением. В скором времени ЭРЭБ должна была получить новую, самую большую плавбазу "Йоханнес Варес". Комсорг ЭРЭБ Вальтер Хейнмаа намылился идти на неё помполитом, и теперь он ищет себе замену на посту освобождённого секретаря комитета комсомола. Куно поговорил с ним в отношении меня. Я заканчивал мореходку, то есть, был человеком, имеющим отношение к флоту, в течение двух лет был членом комитета комсомола училища. Кроме того, в училище я пришёл с производства, ездил на уборку урожая на целине и даже был награждён значком ЦК ВЛКСМ "Участнику уборки урожая на целине. 1958 г". Другое дело, что этим значком награждали всех "целинников". Короче говоря, по анкетным данным, что тогда имело большое значение, я проходил по всем параметрам. Побывал я на собеседованиях у Хейнмаа, в парткоме ЭРЭБ, в райкоме и горкоме комсомола, везде получил добро. Теперь мне предстояло распределяться в ЭРЭБ. Особенно была довольна этим мама, очень ей не хотелось, чтобы я уезжал на Дальний Восток. Все знакомые убеждали ее в том, что ребята там моментально спиваются. Не знаю, как насчёт всех, но двое из нашей группы, как мне говорили, действительно, спились. Один из них - Миша Сесютченков, очень симпатичный, приветливый, спортивный парень, член сборной училища по баскетболу. Мишин отец погиб на фронте, мать поднимала его одна, он был к ней очень привязан. Миша часто писал ей письма, при первой же возможности смывался в Хаапсалу, это в ста километрах от Таллина, навестить ее. На Востоке Миша стал выпивать и постепенно превратился в профессионального бича. Сколько раз мать не присылала ему деньги, чтобы он вернулся домой, все было бесполезно, деньги тут же пропивались. В конце концов, она сама поехала за ним туда и вывезла почти силой. Но Миша уже перешёл "точку возврата". В Хаапсалу он стал плавать механиком на небольшом сейнере у рыбаков, пить продолжал. Вскоре он погиб, упав за борт в нетрезвом состоянии. Было ему всего тридцать с небольшим. Так его жалко. Неприспособленным он оказался к непростой морской жизни. Я и сейчас не могу представить себе Мишу Сесютченкова бичом. Такой он светлый был. Говорили, что запил там "по-чёрному" и Саня Снопов. Саня был из деревни, с Вологодчины. Поначалу это был такой "деревенский мужичок", как называл его Витька Сергеев. Среди нас, "городских", он держался настороженно, словно все время ожидал подвоха и все время был готов к отпору. Он напоминал ёжика, готового в любой момент выставить иголки. Но к концу первого курса Саня понял, что никто никаких козней против него не замышляет, расслабился и оказался отличным парнем, с хорошим чувством юмора, надёжным товарищем. Кстати, от Сани у нас пошло выражение, которое потом было в ходу до самого окончания училища: "Оно, конечно, дескать, ежели б, но постольку поскольку...". Применяли его по любому поводу. Единственно что, при случае, Саня мог выпить лишнего. Видимо, на Дальнем Востоке такие "случаи" выпадали слишком часто. Хочется верить, что Мишей и Саней ограничивается список тех наших ребят, кого сломала водка. После распределения наш класс разбился на три группы: загранщики, рыбаки и дальневосточники. Были и обиженные. Некоторые ребята учились хорошо, но в Пароходство взяли не их, а тех, у кого была "лапа", хотя и учились они хуже. Ещё недавно мы были едины во всем. Мы жили в одном экипаже, были связаны одной дисциплиной, нас одинаково "долбали" отцы-командиры и "гоняли" одни и те же преподаватели. Далеко вперёд мы не заглядывали, а ближайшее будущее у нас было одинаковым. Теперь все изменилось. Скоро кто-то останется в Таллине, кто-то уедет далеко, далеко. Конечно, все хотели плавать, ведь к этому нас готовили три года, но училище было тесно связано именно с Эстонским пароходством, в нем большинство ребят проходили практику, большинство хотели в нем и плавать. Да и к Таллину за эти годы привязались, не хотелось покидать его, ехать невесть куда. Со временем все же страсти, связанные с распределением, поутихли. В конце июня в Эстонии издавна отмечают Яани пяэв (Янов день), примерно, то же самое, что наш праздник Ивана Купалы или Лиго в Латвии. Все эти праздники пришли из древности, ещё с языческих времён. Только, если у нас Купала практически, забыт, то для эстонцев Яани - самый настоящий народный праздник, почитаемый и широко отмечаемый. К этому дню приурочивается Певческий праздник. В Эстонии развито хоровое пение и на Яани пяэв на Певческом поле в Таллине собираются хоры со всей Эстонии. Маленькая Эстония этнографически разделена на "маа" - земли. Национальный костюм, как, кстати, и кулинарные пристрастия, в каждой "земле" имеют свои особенности. С наступлением Яани пяэва днём сотни, если не тысячи певцов в национальных костюмах через весь город идут на Певческое поле, где их уже ждут многие тысячи зрителей. Зрелище исключительно красочное. Начинаются выступления хоров. Поют отдельные хоры каждой земли, потом поёт огромный сводный хор. Дирижировал в те года сводным хором известный эстонский композитор Густав Эрнесакс. Звучание хора из нескольких сот голосов производит впечатление. Царит атмосфера праздника. А вечером, разбившись на группы по десять - пятнадцать человек, народ в лесу Пирита разжигает костры. Поют песни, обязательно "Яани тулеб" (Яани пришёл), и широко отмечают это волнующее событие не всегда умеренным потреблением высоко чтимой эстонцами "Москва виин" ("Московской водки"). Причём, предпочтение отдаётся водке, явно в ущерб закуске. Пьют наравне, и мужчины, и женщины: сделав два-три глотка из горла и вытерев губы, бутылку передают соседу. Тот, отпив своё, передаёт ее дальше. Таким образом, распив четыре - пять бутылок, компания из десяти - пятнадцати человек становится очень тёплой компанией. Есть такой анекдот: сели как-то выпивать добры молодцы и красны девицы. И через полчаса за столом сидели красны молодцы и добры девицы. На Яани пяэв столов нет - единственное отличие от этого анекдота. Периодически отдельные парочки отделяются от компании и исчезают в темноте леса. Возвращаются через пятнадцать - двадцать минут ещё более покрасневшими, их встречают смехом, подначками. Иногда "горячие эстонские парни" начинают выяснять отношения между собой, порой эти выяснения переходят в драки, но чаще перебравшие просто мирно засыпают. В обычные дни русское и эстонское население Таллина жили, в основном, сами по себе, хотя, конечно, живя в одном городе, какого-то минимума контактов избежать было невозможно. Но в общем, отношения между двумя группами населения можно было охарактеризовать как нейтралитет. А вот в дни, когда эстонцы отмечали свои праздники и находились в состоянии подпития, русский, оказавшийся поблизости от эстонской компании, вполне мог нарваться на неприятности. Причём, в основном, эстонцы лезли в драку с русскими только в том случае, если их было в несколько раз больше. И, конечно, все эти конфликты были только среди молодёжи. В 1960 году Яани пяэв выпал, видимо, на субботу, потому что всех нас, третий курс, уволили до 24:00 воскресенья. Мы, шлюпочники, договорившись с Кобой заранее, взяли на базе свою шлюпку. Среди нас была одна девушка - Игорёк Мартыненко незадолго до этого познакомился с ней и сказал нам, что хочет пригласить ее отметить праздник с нами, никто не возражал. Игорёк, как Стенька Разин, полуобнявшись с своей "персидской княжной", расположился на кормовой банке, рядом с рулевым, Толей Шереметом. Мы сели на весла, и двинулись вверх по реке Пирита. Только в дальнейшем, в отличие от истории реального Стеньки Разина, искупаться в реке довелось не "персидской княжне", а мне.


Пройдя метров восемьсот, мы нашли подходящую поляну и пришвартовались к берегу. Разожгли костерок, думаю, слегка выпили. Уж не помню зачем, мне понадобилось пройти в шлюпку. Берег был высокий и я, спускаясь, ухватился за ветки росшего на берегу куста. Оказалось, что корни его были ниже того места, где я стоял. Ветки стал гнуться, и я начал медленно пятой точкой опускаться к воде. Я понял, что ещё немного, и я сяду в воду, причём ноги мои останутся на берегу. Я представил себе, как это будет выглядеть со стороны, тем более, что все это происходило на глазах у малознакомой девушки. Не дожидаясь неизбежного финала, я спрыгнул в воду. Было не глубоко, где-то по пояс. Вода оказалась довольно прохладной. Не знаю, как у остальных, а у меня праздничное настроение сразу улетучилось. Ночью в мокрых брюках я чувствовал себя довольно неуютно. Снять их и сушить у костра не позволяло присутствие девушки, а сушить на себе толстые флотские брюки было бесполезно. Как говорил Жуховицкий: "сразу стало неинтересно и захотелось домой". Видимо, моё настроение передалось и ребятам. Вскоре мы сели в шлюпку и погребли к базе, а потом пешком, поскольку это происходило ночью, двинулись в Таллин. Там я сразу пошёл к маме - сушиться. Уж не знаю, что она подумала, когда я заявился среди ночи мокрый по пояс. Но оказалось, что мои приключения этой ночью были ерундой по сравнению с тем, что произошло с остальными нашими ребятами. Большинство из них после Певческого праздника тоже пошли в Пирита, разожгли костры. Уж не знаю, пели ли они "Яани тулеб", но махнуть, махнули наверняка. Естественно, пили вкруговую и эстонцы. Когда народ соответственно разогрелся, их молодёжь начала вязаться к нашим ребятам. Курсантов сразу было видно, они выделялись в ночи белыми форменками, да и ночи-то в июне в Таллине почти "белые". Видя это, наши стали группироваться. Всего собралось их человек тридцать - сорок, эстонцев - больше сотни. При таком соотношении сил выход был один - уходить в Таллин, до которого было километра три. Тесной группой ребята двинулись к Таллину, на некотором удалении, матерясь на русском и эстонском языках, улюлюкая, пошла за ними толпа молодых представителей титульной нации. Подогревая друг друга воплями, они подходили все ближе и ближе. Вскоре в наших полетели камни. Тогда ребята сняли ремни, намотали их на руки и, размахивая бляхами, ринулись на эстонцев. Те бросились врассыпную. Отогнав таким образом супостатов метров на триста, наши развернулись и продолжили движение генеральным курсом. Между тем, рассеявшаяся толпа снова собралась и все повторилось. Когда дело опять дошло до камней, наши снова ринулись на них и опять противник показал тыл. Так повторялось несколько раз, а до Таллина было ещё далеко и неизвестно, чем бы все это кончилось. Видимо, кто-то сообщил властям, что возможна межнациональная заварушка, потому что вдруг подъехало несколько милицейских машин, наших ребят загрузили в них и отвезли в Таллин, прямо к экипажу. Никаких претензий к ним со стороны милиции не предъявлялось. Утром Кулларанд на построении сказал, что увольнение на ночь в национальный эстонский праздник было ошибкой. Хорошо, что все обошлось. Конечно, ребята долго потом все это вспоминали, ведь неизвестно, чем могло кончиться. Мы, шлюпочники, с ребятами прикидывали, получалось, что мы ушли из Пирита где-то за час до всех этих событий. В июне нам предстояла сессия, а шляпочникам и соревнования на первенство республики. В июле - судоремонтная практика на заводах и в августе - госэкзамены. Сессия прошла как обычно, только на паровых турбинах (СПТ) мы впервые применили старинный приём - кто-то, вытаскивая билет и сообщая его содержание преподавателю, в это же время сумел стащить ещё один, из лежащих на столе. Первый же ответивший, вынес этот билет из аудитории. Дальше пошло по классической схеме: курсант входил уже с билетом, на который подготовлен ответ, тащил билет, называл номер и содержание того билета, с которым он вошёл, а вытащенный билет уплывал за двери, по нему быстренько готовились, и он снова возвращался в аудиторию. Так мы все, кроме шедших первыми, а в их число были включены лучшие "турбинисты", спокойно готовились с конспектом по билету и шли на экзамен. Немудрено, что сдали "турбины" мы очень хорошо. Только когда осталось двое или трое человек, преподаватель Зиновьев, заметил неладное. Он стал считать, сколько осталось билетов на столе, сколько человек ответило, начал рыться в портфеле. Ребята, сидевшие в аудитории, поняли, в чем дело и послали сигнал "Дробь" (отбой) наружу. "Предупреждён - значит, вооружён" - гласит старинная пословица. Когда очередной вошедший стал зачитывать содержание билета, Зиновьев сказал: - Покажите-ка мне билет. Но парень, естественно, теперь зачитывал то, что было в билете, который он взял со стола. Зиновьев остался ни с чем. Все же из тридцати человек, более двадцати ответили по этой схеме. Кстати, Женька Троцкий, отвечая на какой-то дополнительный вопрос, сказал ему: - Надеюсь, как Троцкий и Зиновьев, мы поймём друг друга. Мы, шлюпочники в очередной, но последний раз в упорной борьбе одолели команду "Вольта" и завоевали республиканский кубок для училища на веки вечные. Вольтовцам оставалось утешаться тем, что больше мы выступать не будем. После сессии большинство поехали на практику на судоремонтный завод в Локсу, я уже упоминал об этом посёлке недалеко от Таллина. Жили они там, судя по тому, что они рассказывали, вернувшись с практики, очень весело.

А я в первых числах июля принял участие в комсомольской конференции ЭРЭБ. Вальтер Хейнмаа отчитался о проделанной за год работе. Его поблагодарили, поздравили с новым назначением и приступили к выборам нового комитета. Предложили в него и мою кандидатуру, как молодого специалиста, распределённого в ЭРЭБ. Кроме меня в комитет были выбраны человек шесть. Хорошо помню уже знакомого мне Женю Злобина с "Украины", а также Элю Лепп - главного специалиста по рефрижераторным установкам, Лену Марчик - технолога по рыбообработке, Яака Пылу - "деда" одного из СРТ (средний рыболовный траулер). С ними у меня долгие годы потом сохранялись хорошие отношения, а с Женей мы стали друзьями. На первом же заседании комитета, как и было оговорено, меня избрали секретарём. Я жил у мамы, считался на судоремонтной практике в ЭРЭБ, и, как клерк, ежедневно ездил на работу в комитет комсомола. Мне пришлось окунуться в совершенно новую для меня стихию. Комсомольская организация ЭРЭБ, в связи с большой численностью, незадолго до этого получила права райкома. Раньше в комитете комсомола были две освобождённых единицы: секретарь и зам. секретаря. Поскольку теперь учётные карточки наших комсомольцев хранились не в райкоме, а у нас, появилась третья освобождённая единица - заведующий общим отделом. Этот, вернее, эта же заведующая, должна была быть ещё и секретарём, и машинисткой и т.д. По рекомендации Вальтера Хейнмаа, заведовать общим отделом стала его жена Эльна. Свободной оставалась ещё одна единица - заместитель секретаря, прежний зам Виктор Лошак тоже ушёл плавать, хотя и не на такую хлебную должность, как Вальтер. Платили в комсомоле копейки, и желающих прийти к нам трудиться долгое время не наблюдалось.


Хотя мы теперь и имели права райкома, все же замыкались мы на райком Центрального района Таллина, где когда-то секретарствовал Куно. Он по себе оставил хорошую память, хотя коллектив там, после его ухода остался чисто женский. Зная, что мою кандидатуру рекомендовал Куно, в райкоме меня приняли доброжелательно и, в дальнейшем, у меня никаких трений с райкомовскими дамами не было. Первым секретарём была молодая эстонка с красивой фамилией Роозипыльд (поле роз). У нас с ней установились отличные отношения, может быть, была и некоторая взаимная симпатия. Весь персонал в райкоме были эстонцы кроме одного инструктора - Ирины Ристмяги. Переводится эта фамилия как "Крестовая гора", я называл ее Монте-Кристо. Несмотря на фамилию, эстонского языка Ирина не знала. Мать у неё была русская, а отец - "русский эстонец", до 1939 года он жил в СССР, в Таллин пришёл с советскими войсками. В те годы он был одним из секретарей ЦК Компартии Эстонии. Когда Ирина поднимала трубку телефона и там слышалась эстонская речь, она произносила: -Otukene natukene uks moment, palun (подождите один момент, пожалуйста) - по-моему, это была единственная фраза, которую она могла произнести на эстонском языке, и передавала трубку кому-нибудь из эстонцев. Это повторялось так часто, что я научился удачно ей подражать. Когда я звонил в райком, и она поднимала трубку, я первым произносил эту фразу. Несколько растеряно Ирина отвечала: - Palun, - и потом - это ты, что ли? У нас в училище говорили мы на своеобразном жаргоне, к окончанию училища он вошёл у меня в плоть и кровь. Ирину, которая училась заочно на журфаке МГУ, коробило, как она называла, моё коверкание русского языка. А я, общаясь с ней, особенно налегал на нашу терминологию. Но в общем, как я говорил, отношения с райкомом установились хорошие. Кстати, тогда "русские эстонцы" занимали многие руководящие должности в республике. С одной стороны, судя по фамилии - "национальный кадр", с другой, - "наш человек". "Русским эстонцем" был и первый секретарь ЦК Иван Густавович Кэбин, а его брат был замом начальника Эстонского Пароходства по кадрам. Каким он был специалистом по морским делам, видно из истории, которую нам рассказывали ребята из Пароходства. В Пароходстве было несколько трофейных, то ли немецких, то ли финских транспортных шхун. К началу 60-ых годов их деревянные корпуса одряхлели. Как-то на коллегии Пароходства обсуждался вопрос о списании их. Кэбин возмутился: - Да вы что, разве можно так разбрасываться народным добром. Нужно оббить их жестью и пусть плавают дальше. Похоже, он не понимал, что в негодность пришла не только обшивка, но и весь деревянный набор корпуса - шпангоуты, стрингера. Шхуны могли просто развалиться, попав в шторм. Кстати, жесть он собирался добывать не из консервных ли банок? Ляпнуть такое мог только человек, абсолютно ничего не понимающий во флотских делах. Но он был членом коллегии Пароходства, принимал участие в решении важных вопросов, касающихся жизни флота. Возвращаюсь к своей комсомольской деятельности. ЭРЭБ была крупной организацией, насчитывала она около пятидесяти судов, в основном это были СРТ - средние рыболовные траулеры. СРТ - небольшое судно, водоизмещением тонн пятьсот с немецким двигателем "Букау-Вульф" мощностью лошадей 300. Кстати, это был любимый двигатель Жуховицкого. Самый заядлый балетоман, наверное, не превозносил так свою любимую приму, как Семён Осипович "Букашку", как называли этот движок механики. Когда на занятиях по ДВС он начинал задалбывать нас теорией, стоило только кому-нибудь задать вопрос по "Букау-Вульфу", как до звонка нам уже не нужно было напрягать мозги - Жуховицкий упоённо пел дифирамбы "Букашке". Вообще, СРТ был очень удачным судном. При небольших размерах он обладал неограниченным районом плавания, мореходность его была замечательной, но условия жизни на нем были даже более, чем спартанские. Можно только представить, как швыряло его в зимние шторма на океанских волнах. А ведь народ уходил на нем в Северную Атлантику на три-четыре месяца, а то и на полгода. И трудились они там в труднейших условиях и иногда сутками напролёт, если шла рыба. Как ребята выдерживали? Кроме СРТ, были и новые, немецкой постройки СРТ-Р (траулер-рефрижератор) типа "Океан". По размерам они были чуть больше СРТ, и комфорта там было побольше, хотя условия тоже были тяжёлые. Имелись ещё и четыре плавбазы. Работала в ЭРЭБ, в основном, молодёжь. Рядовой состав - ребята, в основном, демобилизованные с флота и из армии. Среди командного состава много было выпускников Таллинского рыбного техникума и нашей мореходки. Некоторых я знал, когда они были ещё курсантами, другие, видя меня в форме, подходили, говорили, что тоже несколько лет тому назад окончили наше училище. Да и выпускники других училищ тоже считали меня за своего, сказывалась общность всех курсантов. Поэтому вскоре у меня появилось много знакомых. Больше всех сдружились мы с радистом, питерцем Бобом Смирновым. Боба, хоть и пришёл он работать в ЭРЭБ недавно, казалось, знали все. Вот уж кто был совершенно лишён комплексов. Шебутной и заводной Боб был до крайности, поэтому беспрерывно попадал во всякие передряги, из которых, на удивление, ему удавалось благополучно выпутываться. Помню, однажды Боб уехал домой на отгулы. Хотя в те годы была шестидневная рабочая неделя, учитывая работу без выходных в рейсе и ежедневную переработку, ребята, вернувшись с моря в Таллин и получив деньги, уезжали домой на три - четыре недели. Бывало, если не хватало при формировании экипажа в рейс каких-нибудь специалистов, их отзывали досрочно из отгулов. Отозвали однажды и Боба из Питера. Вскоре от него пришла в кадры телеграмма: - Денег нет, выхожу пешком, буду такого-то (как раз, когда у него кончались отгулы). В кадрах, получив телеграмму, поначалу рассвирепели и побежали докладывать директору ЭРЭБ - Галкину. Будучи человеком с юмором, Галкин оценил ответ Боба: - Вот мерзавец. Но не будем же мы высылать ему деньги на дорогу, тем более что, если ему верить, он уже в пути. Отзывайте кого-нибудь другого. Подобных историй, связанных с Бобом, было множество. А вообще, работа у рыбаков была очень тяжёлой, и если командный состав держался более стабильно, то среди матросов текучка была большая. Сказывалось и то, что если семейные специалисты, проработав несколько лет, получали жилье, рядовые же моряки, сидя на биче, ошивались по подругам или друзьям. Ночевали и на судах, стоящих в ремонте. Межрейсовый дом для рыбаков был долгостроем. Кстати, слово "бич" это английское beach и переводится как "пляж". Так за границей называют моряков, ожидающих отправки на судно. Свободное время они проводят на пляже, оттуда и прозвище. У нас официально такие моряки считаются находящимися "в резерве", а в разговорной речи, на биче.
Голодный бич страшнее волка, а сытый бич - милей овцы.
И не дождавшись в кадрах толка, голодный бич отдал концы.
всегда вспоминал кто-нибудь, когда речь заходила о бичах. В те годы представители командного состава, при нахождении на биче, получали 80% от должностного оклада и к 11 часам они должны были ежедневно являться в кадры, узнавать, есть ли вакансии по их специальности. Рядовой состав получал 50% от оклада и отмечался в кадрах дважды: утром и вечером. Если же человек не приходил отмечаться, то этот день ему не оплачивался, считался прогулом. Оклады у рыбаков были мизерные, сидя на биче, человек получал копейки. В море же заработок зависел целиком от улова. Зарабатывали рыбаки, особенно у хорошего капитана, по тем временам очень приличные деньги. Например, рассказывали, что знаменитый в те годы капитан СРТ Агеев, после возвращения с улова, передвигался по Таллину на трёх такси. В одном лежала его мичманка, во втором макинтош, в третьем ехал он сам. Соответственно он и отдыхал. Да и многие рыбаки, ступив на берег после нескольких месяцев тяжелейшей работы в неимоверно трудных условиях, и получив большие деньги, частенько пускались в загул. Сразу же появлялась куча бичей, со многими из которых любой когда-то хлебал горе на промыслах. Все они клялись в вечной дружбе и тащили его в кафе или рестораны, на крайний случай, в какую-нибудь забегаловку. Придя в себя после пары недель такого отдыха, человек обнаруживал, что деньги кончились, а его недавние друзья, забыв о нем, окучивают уже кого-то другого. Оставалось или идти снова в море, или самому становиться бичом. Некоторые превращались в профессиональных бичей, они уже и не пытались попасть на судно, а пили и жили за счёт вернувшихся с моря друзей или знакомых. Постепенно они спивались и опускались все ниже и ниже. Со временем слово "бич" приобрело то же значение, что и "бомж" в наши дни. Кучи бичей всех мастей ошивались около здания ЭРЭБ на улице Вана Пости. Рядом было заведение, называемое "Араратом", это был винный магазин, в котором продавали вино в разлив. Народная тропа к нему не зарастала. Говорили, что план у "Арарата" был больше, чем у самого знаменитого таллинского ресторана "Глория", расположенного, кстати, поблизости. Надо сказать, что и мои новые знакомые, частенько, встретив меня на улице около ЭРЭБ, тащили в "Арарат", как не угостить знакомого курсанта, да ещё и комсорга. Кроме того, некоторые считали себя моими должниками. Дело в том, что, вникнув в дела комсомольской организации ЭРЭБ, я с удивлением обнаружил, что большинство ребят не платили членские взносы годами. В комсомоле членские взносы, в зависимости от величины заработка, по Уставу составляли от одного до трёх процентов. С наведения порядка в этом вопросе я и начал свою деятельность. Мы провели заседание комитета комсомола на тему взносов, исключили из комсомола одного из работников отдела главного механика, который сидя все время на берегу, просто не удосуживался платить взносы в течение трёх лет, некоторым объявили взыскания. Тех, кто плавал, предупредили о необходимости погасить задолженности. Текст решения разослали на все суда. После этого народ повалил к нам густой толпой. Весь плавсостав имел визы, правда, вторые. Ребята опасались, что исключение из комсомола может привести их и к закрытию визы. Понимая, что долги у ребят получаются огромные, мы приняли решение по полной программе брать взносы только за текущий год, а за остальные - исходя из должностного оклада. Он же, как я говорил, был несоизмеримо меньше фактического заработка. Не знаю, насколько законным было такое решение с юридической точки зрения, но мы тогда как-то об этом не задумывались. Таким образом, мысленно распрощавшись с приличной суммой, придя в комитет комсомола, народ с радостным удивлением узнавал, что платить ему придётся гораздо меньше. После этого каждый считал, что он просто обязан угостить меня. Я старался увильнуть от ритуальных посещений "Арарата", но порой все же возвращался домой поддатым. Мама, по-моему, стала опасаться, не сопьюсь ли я, и не выезжая на Дальний Восток. Перед выходом судна на промысел, я должен был сходить на него, провести комсомольское собрание, вдохновить комсомольцев на трудовые подвиги, провести выборы комсорга. Первое время для меня было непросто выступать перед незнакомыми людьми, но потом приноровился. Кроме того, перед выходом в рейс на судне суматоха, у всех, начиная с капитана и кончая матросом второго класса, тысяча дел. На судно, один за другим приходят проверяющие из разных отделов ЭРЭБ. У каждого свои вопросы, с каждым нужно что-то обсудить, выслушать его наставления. Непрерывным потоком подвозят орудия лова, продукты, бочки, соль и ещё много чего. Все нужно загрузить на судно, разметить в трюмах и помещениях. Частенько капитан говорил мне, что до отхода просто невозможно провести собрание, все заняты, а сроки отхода поджимают. Вот выйдем в море, разберёмся, появится свободное время на переходе к району лова. А ловили сельдь в те годы наши рыбаки, в основном, в районе острова Ян-Маейн и у Фарерских островов. Тогда и проведём собрания и профсоюзное, и комсомольское, и любое другое, которое ещё потребуется впредь. А фамилию избранного комсорга сообщим радиограммой. В принципе, это было нарушением существующего положения, но я соглашался, видел, что творится на судне. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что для капитана я был чем-то вроде назойливой мухи, отвлекающей от дела, но от которой сложно отмахнуться. Тогда же я был уверен, что мой священный долг - мобилизовать комсомольцев на выполнение и перевыполнение рейсового задания. Не задумываясь о том, что они и без меня были заинтересованы в этом, потому что от этого зависел их заработок. Ради этого они и шли в море. Кстати, бывая на плавбазах, я смотрел, не увижу ли ту девчушку из Нарвы, с которой познакомился более двух лет тому назад в поезде, она ещё спрашивала у меня совета, идти ли ей работать в ЭРЭБ. Но так и не увидел ее. То ли она так и не решилась идти плавать, то ли пошла и успела уже выйти замуж. Девчонка-то была симпатичная. Незаметно в этих разнообразных хлопотах пролетел июль. Подошёл август, а с ним - и госэкзамены. На экзамены я взял отпуск.