О РОДИНЕ О СЕБЕ И О СГИНУВШЕМ РОДЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ 6

На шоссе, обработанном "хенкелями", слышались женские командные голоса, натренированные на ещё в мирном домашнем хозяйстве. Здесь всем распоряжались молоденькие санитарки. - Чего рот раззявил, пострелец? Лови-ка лошадь. Да не путайся в постромках! Сама запрягу!– командовала санитарная инструкторша в выгоревшей гимнастерке с закатанными рукавами. А другая, перевязывающая раненого, приказала: - Эй шпана, тащите носилки!
- Не зря Россию прозвали Матушкой! Куда бы мы без русской бабы? Хоть ложись и помирай!- прохрипел голос из санитарной повозки.
До полуночи громыхало ещё где-то далеко. А перед рассветом заухало, завыло, словно нечистый из преисподней на шабаш выскочил. Заполыхало всё небо. Страшное зрелище, когда небо, от края и до краю горит. Хвостатые огненные чудовища располосовали небо над станицей от краю и до края. Что это? Неужто, конец света, как описал его в апокалипсисе апостол Иоанн? Ревела скотина, гоготали гуси, кудахтали куры, визжали свиньи. Заскрипели ворота, женские голоса гнали со двора скотину, а на камышовых крышах загонов уже зашлось пламя.
- Уходим в лес, гоните туда скотину,- поставленным, хорошо знакомым станичной ватаге, голосом бывшего есаула и объездчика колхозной бахчи, командовал дед Гришка. Без седла гарцевал он на уцелевшей от мобилизации колхозной кляче, по кличке "Красавка".
- Да заткнись, Лукерья! Никакой это не конец свету! То наши из-за Терека "Катюшей" по шоссе вдарили! Значится, Бог миловал, есть ещё там у нас живые!
С наспех собранными пожитками, а кто не успел собраться - налегке, население станицы бросилось в лес. В толпе из людей и домашней скотины, в суматохе только дед да ещё пацаны не потеряли головы. В тачки сложено наспех схваченное из одежонки, да из постели. На «тачанках» с одним колесом и на босоногой тяге с гиком и улюлюканьем покатила станичная ватага по хорошо знакомым и не раз исхоженным лесным тропинкам.
Три дня дрожала земля междуречья Терека и Малки. Разлёгшись на панцырной броне катило загорая и горланя разухабистые песенки развесёлое войско. Ох, и муторно глядеть на полуголых солдат, с кокетливо завязанной на шее бабской шёлковой косынкой. Не сосчитать со скольких плеч были сорваны ставшие синонимом пролитых женских слёз эти «синенькие, скромные платочки». Бессильные «сухие слезы» наворачивались на глаза пацанвы, и не хотелось верить, что всё это не во сне, а наяву.
- Разве выстоишь супротив бронированного чудища с винторезом, штык которого выше головы моего батьки? Да, покуда с чудо пищалью развернешься, целый взвод успеет уложить из автомата такой вот рудый детина! – рассуждала босота, разглядывая часового, выставленного у комендатуры под флагом со свастикой.
В нашем доме поселился офицер из комендатуры. Осмотрев обе комнаты и покачавшись на панцирной сетке семейной кровати, одним словом «век!» обер лейтенант выпер из спальни меня и мать на холодную, не отапливаемую веранду. Неприятный был немец. Постоянно недовольный, с поджатыми губами.
Его денщик Пауль - рыжий, нескладный, похожий на станичного десятиклассника - пытался быть со мной за приятеля. Денщик явно подворовывал из пайка офицера, но всегда честно делил добытое на три дольки, приговаривая:- это для мамки, а это для Вилли – так на свой лад Пауль переделал моё имя. Ему по вкусу пришёлся наш борщ, Не раз он просил мать приготовить "русиш зуп" из неизвестно откуда раздобытого им набора. Офицер ужинал отдельно и уже затемно, когда над станичными крышами затарахтят самолётики ПО-2, ведомые девчушками, воспитанницами аэроклубов. Немцы их очень не уважали, обзывая «ночными ведьмами». Однако ничего не могли с этим поделать, и зря палили из личного оружия в белый свет, как в копеечку. Заслышав треск мотора обер лейтенант бормотал немецкие ругательства и у него мгновенно проявлялась «медвежья болезнь». Обер громко портил воздух на бегу до самого бомбоубежища. Мы прозвали его «пердун - лейтенантом», а он, не поинтересовавшись значением слова «пердун» и полагая, его уважительным титулом, наподобие - «господин», снисходительно кивал головой, повторяя:- ja, ja - да, да.
О школе никто даже не вспоминал. В ней расположилась конюшня для рослых артиллерийских битюгов-тяжеловозов. Мою любимую учительницу Агрипину Виссарионовну забрали заодно с её отцом - директором лесхоза и вместе с группой активистов и евреев расстреляли в карьере.
Свободная от школы станичная ватага не осталась без занятий. Днями мы шныряли по окопам «передовой», собирая и перепрятывая всё, что может сгодиться. Арсенал собрался у нас богатый вплоть до противотанковых ружей ПТР с зажигательными патронами. Собранного боеприпаса на целый взвод хватит сутки отстреливаться в окружении.
Пауль, догадывался о моём времяпровождении и выговаривал мне при редких встречах. Перетряхивая мою постель, мать уронила на пол осколочную гранату РГД- 1, так называемую «лимонку». К её ужасу это случилось на глазах у Пауля. Тот лимонку подобрал, покрутил головой и спрятал в карман. Вечером на моей койке я обнаружил Пауля. Он поджидал моего прихода. Рядом лежал широкий ремень с надписью на солдатской бляхе: «С нами бог».
– Кам! Кам! – голосом, не обещавшим ни чего хорошего, подзывал он меня поближе. К гадалке ходить не надобно, чтобы не догадаться: - намечается "родительская суббота", уж больно замашки у него были знакомые. Я не успел дернуться к выходу, как был скручен. Затем мы втроём горячо дискутировали, высказывая свои доводы за и против. Я и мать по-русски, Пауль что-то по-своему. Стало понятнее, когда он перешёл на язык жестов:- Гамбург - сказал он и ткнул в себя пальцем – драй - и показал три пальца,- кляйне и рукой над полом показал, какие они ростом – киндер, - и озабоченно покачал головой. Фатер - он ткнул в себя пальцем - нах фронт. Дальше без слов стала понятна озабоченность молодого отца немецкого семейства – некому у него дома проводить воспитательную работу. Так как мой отец тоже в отсутствии, и тоже - "нах фронт"- посему Пауль решил ему помочь. Ну, раз есть серьёзные возражения... Пауль ушёл спать разобидевшись.
Случилось, что и следовало ожидать. В руках у меня воспламенилась сигнальная ракета, опалив лицо, так, что кожа повисла клочьями. К счастью, обгорели только брови, веки и ресницы, сами глаза не полопались! До скончания века будут помниться сильные руки Пауля, бережно как сына, несущие меня незрячего к своему немецкому приятелю фельдшеру. Неведомо как и откуда обретённый фельдшером, красный американский стрептоцид, спас мне лицо от безобразных шрамов. Наклеивая маску из широченного пластыря, фельдшер на чистом русском заверил: - всё будет хорошо, даже следов не останется. На месте рта в маске он сделал вырез. Чтобы:- курить и материться,- так пояснил он. А я понял, что и среди немецких солдат попадались нормальные люди, а не только озверевшие поддонки. Страшны и незабываемы воспоминания о бедах творимых ими на русской земле. На совести этих нелюдей миллионы, не просто убитых, а зверски замученных безвинных людей. Кое-кого в Нюрберге осудила мировая общественность, и какая-то часть из верхушки наци получила по заслугам.
Говорят – время залечивает любые раны и пришла пора всепрощающего забвения. Но никак не могу заставить свою старческую память забыть про ЭТО. Да и не должно быть прощения ВАРВАРСТВУ И ДУШЕГУБСТВУ за давностью лет, как по справедливости рассудил Нюрбергский процесс. Надеюсь, кроме суда человеческого существует ещё Суд высшего порядка, а он неизмеримо выше и авторитетней Международного Трибунала. Ведь реки крови и ручьи детских и женских слёз не просто водица. По закону кармы подобные страдания не забывается и не могут остаться безнаказанным, и должны аукнуться сторицей. Как бы ни старался «добропорядочный обыватель Дойчланда» откреститься от злодейств наци лепетанием о собственном «неучастии или полном неведении», возмездие за бесчинства нацизма настигло и его. Возмездие оказалось страшным! Убедиться в этом довелось мне шесть лет спустя после войны. Сокращая дорогу к вокзалу, заблудился я в развалинах бывшего немецкого города Кёнигсберга. До этого мне уже пришлось повидать руины Минска, Харькова, Керчи, Ростова и Севастополя. Тем не менее, развалины Кёнигсберга потрясали меня масштабами. В жутких завалах каменных джунглей, успевших зарасти кустарником, я буквально ломал ноги, а в душе цепенел страх, от мысли, что мне уже никогда отсюда не выбраться и не вернуться в нормальный мир к людям и чувство «Праведного удовлетворения» вскоре сменилось состраданием к бедствию мирного населения, застигнутого этим адом. Я уже достаточно был наслышан об акции возмездия обрушившегося на головы жителей Кёнигсберга, Гамбурга и особенно Лёйпцига. Буквально под завязку войны каждый из 700 четырехмоторных «Ланкастеров» сбросил на мирный город по восемь тонн взрывчатки, стерев его с лица земли. Так немецкий народ рассчитался за нацистские злодеяния сотнями тысяч погибших стариков, женщин и детей. В памяти всплыла фотографию рыжего денщика Пауля. Его облепили троица немецких мальчишек, уставившихся в объектив. Белобрысых мальчишек обнимала улыбчивая немецкая фрау. – Ведь семья Пауля - она из Гамбурга, а там творилось нечто ужасное – всколыхнулось в сознании. Огненный смерч прошёлся над этим городом в результате ковровой бомбардировки с летающих крепостей. По смертельной мощи этот огненный смерч мог тягаться с атомным грибом Хиросимы. Полыхал не только город, горел сам воздух над ним! Огненный торнадо несколько суток бушевал над городскими кварталами и пятьдесят тысяч женщин, стариков и детей сгорело заживо.
С тревогой за судьбу семьи Пауля выбрался я из развалин мёртвого города. Хотелось бы знать, дожил ли солдат до конца этой безумной войны? И что он нашёл, вернувшись в родной Гамбург? И почему такие, как мой отец, Пауль и миллионы простых людей должны отвечать за идиотизм и безумства своих правителей? Когда же, наконец, люди станут умнее и не позволят поддонкам манипулировать нашим сознанием? Однако позволят ли людям поумнеть?- вот в чём вопрос - зашевелилось сомнение, порождённое собственным опытом и оглядкой на историческое прошлое человечества. Это может оказаться опять не в чьих-то интересах. Такие сомнения порождают средства массовой информации, выполняющие заказы тех, кому выгодно пичкать нас переписанной историей и двойными стандартами восприятия прошлого и настоящего.

О «ВАРВАРСТВЕ» РУССКОЙ ДУШИ.
Недавно по программе Дискавери цивилизейшен крутили телефильм о прошлой войне. Со смешанными чувствами соболезнования, горечи и протеста, смотрел я фильм о гибели немецкого лайнера «Вильгельм Густлов». Создатели фильма его главную идею протащили в уверенности в неосведомлённости телезрителя в вопросах международного морского права и Гаагской конференции. Играючи на человеческих чувствах, постановщики фильма односторонне навязывают нам своё видение и отношение к событиям второй мировой войны. Просмотрев телефильм, исподволь напрашивалось негодование "варварской акцией русской подводной лодки С-13, торпедировавшей пассажирский немецкий лайнер, забитый мирными беженцами, спасавшимися «от зверских расправ наступающей Красной Армии».
У любой войны жестокое лицо. Сознавая это, ещё в 1907 году на Гаагской международной конвенции были оговорены и приняты чёткие правила по защите госпитальных судов, обладающих правом перевозки раненных и беженцев. Однако с одним условием:- наличие на борту военного снаряжения, оружия, или хотя бы одного вооружённого солдата, лишало такое судно иммунитета. И кроме того каждое госпитальное судно, рассчитывающее на защиту «Красного Креста» обязывалось нести опознавательные знаки и быть выкрашено в белый цвет с зелёной линией на бортах. Ночью такое судно обязано быть ярко освещённым, а лучи его прожекторов должны быть направлены на опознавательные знаки «Красного Креста».
О том, что к "тотальной подводной войне" прибегла ещё кайзеровская Германия с потопления в Бристольском заливе двух английских лайнеров, забитых ранеными, авторы фильма почему-то «забыли» упомянуть. Промолчали они и об известном приказе адмирала Дейница расстреливать безоружных торговых моряков в спасательных шлюпках. Как воды в рот набрали и о «подвигах мальчиков Дейница» с охотничьим азартом топивших судна с красными крестами на бортах. Молчали и о нацистской пропагандисткой утке, о якобы массовых расправах Красной Армии с немецким населением. От страха за возможное возмездие за преступления Вермахта на оккупированных территориях, мирные люди хлынули на запад, переполняя все возможные средства передвижения.
Отправляя лайнер "Вильгельм Густлов" наци использовали в качестве живого щита мирное население, прикрыв им эвакуацию школы подводников. Дивизия школы подводников с комплектом учебного и боевого оборудования, заполонила пассажирские каюты и рестораны. Всё незанятое пространство: трюмы, плавательный бассейн, открытые палубы, коридоры, служебные помещения, аварийные проходы лайнера забили стариками, женщинами и детьми. «Гюстлов» загрузился в три раза выше допустимого числом пассажиров. На борту лайнера находилось более десяти тысяч человек. К такому выводу пришли независимые корабельные инженеры-конструкторы, построившие компьютерную модель гибели лайнера.
Затемнённый, без опознавательных знаков госпитального судна, подобно ночному вору мчался «Густлов» в сопровождении эскорта военных судов. Конвой соблюдал полную светомаскировку и радиомолчание.
В перископе советской подлодки распознавался лишь силуэт громадного, хорошо охраняемого и шедшего со скоростью боевого корабля объекта. По усиленному конвою напрашивался вывод о большой значимости цели. Командир подлодки пошёл на осознанный риск быть заранее обнаруженным, или сесть самому на мель. На атаку он зашёл с неожиданной для конвоя стороны – с гибельного для самой подлодки мелководья. Эта была честная дуэль. Командир лодки проявил выдержку и высокое мастерство. Перед тобой враг, беспощадный и опасный! Идёт война! Враг должен быть уничтожен.
В документах Краснознамённого Балтийского флота за 1945 год нашёл я скупое сообщение. «Подводная лодка С-13 действовала на прибрежной коммуникации между Данцигской и Померанской бухтами. Ночью 30 января 1945 года она обнаружила огромное судно, шедшее на запад с сильным охранением, которое держалось главным образом с севера. Лодкой командовал капитан 3 ранга Александр Иванович Маринеско. Лодка пошла полным ходом 18 узлов вдоль береговой черты с большим риском сесть на мель и находилась там, где по здравому смыслу её не могло быть. Противник не заметил, как она вышла на позицию к атаке. В 23 часа 05 минут, когда дистанция сократилась до 5 кабельтов, лодка произвела трех торпедный залп "веером". Все три торпеды попали в лайнер "Вильгельм Густлов" водоизмещением свыше 25 тыс. тонн. Лайнер быстро затонул, унеся на дно свыше 6 тысяч человек, в том числе 3700 специалистов из школы подводного плавания».
Поднято и спасено из ледяной воды было 960 человек. По убеждению специалистов спасённых могло быть намного больше, если бы хватило на всех спасательных средств и не были бы забиты людьми все трапы и проходы, ведущие на палубы. В панике, в давке в темноте в переполненных людьми коридорах и лестницах было растоптано и погибло множество народа, затрудняя живым выход к шлюпкам.
На следующее утро немецкая пропаганда выплеснула по радио: "новые факты варварского ведения войны русскими". По погибшей дивизии подводников был объявлен национальный траур. Фюрер на весь мир объявил командира русской подводной лодки своим личным врагом и поклялся повесить его на фонарном столбе ленинградской улицы.
Тягостные чувства вызывает этот фильм-реквием по безвинно погибшим мирным людям, заложникам нацизма. Однако психологическое воздействие фильма направлено не против истинных виновников трагедии, а довольно искусно перенесено с больной головы на здоровую. Любители двойных стандартов понимают, что делают: ведь капля за каплей воды камень точит, а реквием по «Густлову» лишь одна из капель на мозги современного обывателя.
Следует непредвзято рассудить, возможно ли в чём-либо упрекнуть командира подлодки С-13, с позиции современного блюстителя пресловутых "прав человека"? Начнём с вопроса: как бы на его месте поступил любой другой, союзный командир подводной лодки: американец, англичанин или француз?! Безусловно, если бы у союзного командира хватило смелости на подобный риск, и он бы сумел профессионально проделать по уму, всё то, что получилось у А. И. Маринеско, то он, не колеблясь, совершил бы то же самое. Сегодня этот союзный командир выглядел бы героем, и никто не посмел заикнуться об его варварстве. И не было бы телефильма о трагедии «Вильгельма Густлова» по «Дискавери Цивилизейшен».
Так, говоря полуправду, переписчики истории, намеренно искажают её, применяя проверенную тактику двойных стандартов. Трудно воздержаться, чтобы не сказать пару слов о "варварстве русской души", термине, как бы ненароком, но всё чаще проскальзывающем в западном мире. У командира подлодки С-13 А. И. Маринеску личная судьба сложилась трагически. Хотя, спустя годы и уже после войны справедливость восторжествовала, и за свой подвиг Александр Иванович был награждён Звездой Героя, он, как говорится "потерял себя", запив чисто по-русски горькую. Был уволен из ВМФ, перебивался заработками грузчика в лесной гавани Ленинграда. И всё из-за неё, "неприкаянной русской души". Узнав, что среди потопленных им гитлеровцев находились женщины и дети, Александр Иванович в душевном надломе забросил службу и находился в глубокой апатии. Возможна ли подобная реакция для западного военного?
Что-то не слышно покаяний тех, на чьей совести души сотен тысяч мирных жителей, женщин и детей: жертв налётов на Гамбург, Лейпциг, Кёнигсберг, Хиросиму и Нагасаки. Очень хотелось бы знать, не одолевали ли перед уходом в мир иной раскаяния престарелого баптиста президента Трумэна, отдавшего приказ на атомную бомбардировку ещё не проснувшихся двух японских городов. Или "мальчики кровавые в глазах" это только удел для русской души и "варварской совести"? Интересно знать, чему будут учить своих детей пилоты, проводившие "точечные" бомбардировки спящих городов Белграда, Багдада или свадебной процессии арабской деревни? Или ради привнесения в "варварские страны" понятия о пресловутой западной демократии можно списать и эти злодеяния против мирных жителей?

НАШИ ОТЦЫ ЗА ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОЯЛИ.
Был яркий солнечный майский день, когда пришла в станицу долгожданная весть о нашей Победе. Без остановок, стуча колёсами на стыках рельс, пролетали эшелоны на восток. Опять, говорят война! только теперь с самураями настала пора разобраться. До темноты станичная ватага просиживала на платформе железнодорожной станции, пытаясь высмотреть промелькнувшие в открытых настежь дверях теплушек знакомые лица.
В станицу вернулся живым, но покалеченным однополчанин моего отца, свидетель его последнего боя. Вот, что он рассказал. - Прямо с колёс наш 768 полк бросили в бой. Мы удерживали берег большой излучины Дона у хутора Красный Яр в расположении 138 дивизии. Здесь две недели шли жестокие бои, дивизия обескровела, но держалась. Утром 10 августа немцы остервенели, и попёрли всеми силами. Вначале наш полк обработала немецкая авиация, потом накрыл артобстрел, а затем на миномётный батальон полка полезла пехота под прикрытием танков. Миномётному батальону поступил приказ отойти на заранее подготовленные позиции, а короче отступить. Я тащил станину мимо того места, где только что был расчет твоего отца, а на этом месте лишь дымилась воронка от гаубичного снаряда. Твой отец погиб 10 августа 1942 года в бою под хутором Красный Яр, в этом нет никаких сомнений - заключил, ставший седым как лунь, его бывший однополчанин.
В 1945 повторно пришла похоронка: «В бою за Советскую Родину пропал без вести Левкович Вячеслав Иосифович». Однако надежда умирает последней, и я верил в чудо и отказывался признать, что отца у меня больше нет, а всё ждал его возвращения.
Потом, уже юнгой в Таганроге я читал письмо от владикавказской тётушки Антонины. В нём сообщается о гибели многих из родных и близких. С болью и отчаянием пишет она, что в марте 1943 года на адрес тёти - Юлии, пришло свернутое в треугольный конверт, последнее письмо моего отца. У тёти Юлии был постоянный адрес на улице Тенгинская 19, где она проживала с семьёю в собственном доме свекрови. Этот дом стал как бы почтовым ящиком для разбросанных войной и лихолетьем родственников. На листке из школьной тетрадки отец карандашом отписал прощальные строки.
«10 августа в бою под хутором Красный Яр я попал в плен. Нас гонят в лагерь на Миллерово. Сил больше нет. Отощал и изнемог. Очень хочется пить. Мне уже не дойти. Прощайте и не поминайте лихом. Вячеслав».
Я часто мысленно перечитывал это письмо. В минуты, когда ты не занят и без определенного дела остаёшься наедине сам с собой, когда в голове, как на письменном столе хочется навести порядок и выбросить ненужные бумаги, в "страницах памяти" всплывает необычайно жаркий август 1942 года. От этого воспоминания уже не избавиться. Я приговорен жить с ним до естественного конца.
Уже неделю, как наша станица под немцем. Издалека, с востока, со стороны гор донёсся необычный звук. Был он похож на шорох, потревоженного ветром леса или на шум падающей с высоты воды, смешанный с полными тоски криками чаек. Понятно лишь одно: эти звуки несут с собой осознание неизвестной беды и горя. Они приближаются. Уже явственно слышно собак и лающие команды на немецком языке. Потревоженная станица: старики, бабы и мальцы – все как один высыпали к шоссе. По шляху гонят на запад по направлению к станции Прохладной советских пленных. Их гонят, как еще тысячу лет назад, дикие орды завоевателей гнали табуны полонённых людей. Но, тем не менее, степные орды не обращались с пленными, как это делали немцы, ведь пленных вели для продажи, а здоровый раб чего-то, да стоил, и его и хотели продать за достойную цену! Поэтому степняки пленных кормили, поили и старались довести до рынка сбыта в здравии и в свежих силах. Теперь же в ХХ веке оказалось, что человеческая жизнь не стоит и полушки. Ценой жизни оказалась норма в стакан ржаной похлёбки на день, да случайная корка хлеба.
Как бы в доказательство сказанному, в босоного парня без пилотки и в гимнастёрке без ремня, на лету подхватившего горбушку хлебца, конвоир всадил очередь из автомата. Прежде чем рухнуть лицом в щебёнку, парень с русым ежиком на голове засунул хлеб под полу гимнастёрки и сделал ещё шаг вперёд босыми ногами. Казалась, смолк даже собачий лай. Только колонна людей, беззвучно, как в немом кино, механически переставляя ноги, продолжала двигаться вперёд, а по обочине с автоматом наизготовку к нам приближался убийца.
Громкое: «шайзе!» заглушило шарканье сотен ног. Уличный заводила и гроза колхозной бахчи Артём повторил ещё громче:- Шайзе сакрамент! Голова и автомат конвоира дёрнулись в сторону замершей на обочине ватаги. Пушок на румяных щеках конвоира мог бы показаться принадлежащим старшекласснику из соседней немецкой колонки, если бы его не выдали холодные глаза зомби. На таких подчёркнуто дисциплинированных, аккуратно одетых и причёсанных всегда поддерживался порядок и в нашей школе, и из такой среды назначались пионервожатые. Схлестнувшись с прищуром Артёма, ледяной взгляд вспыхнул ненавистью, а палец конвоира дёрнулся к спусковому крючку. Неизвестно, чем бы всё кончилось, не подоспей пожилой конвойный увлечь за собою ублюдка.
Босого парня с русым ёжиком на голове и с зажатой в кулаке краюхой хлеба мы опустили в не успевшую раскалиться землю.
- Упокой, Господи, невинно убиенного раба твоего - перекрестился дед Гришка, а ватага заработала лопатами, засыпая прикрытый бабским фартуком белобрысый ёжик. Над холмиком, обложенным дёрном, дед Гришка поставил наскоро отёсанный крест с фанеркой и вырезанной на ней эпитафией: «Неизвестный Красноармеец. Погиб в августе 1942 года».
Из предсмертной весточки отца понятно, что и он не дошел до лагеря. Как не дошли и полегли вдоль обочин дорог миллионы советских военнопленных. Из скрупулёзных немецких архивов известно, на февраль месяц 1942 года через немецкий плен прошло уже около ЧЕТЫРЕХ МИЛЛИОНОВ красноармейцев, и к тому времени погибло от голода, холода и болезней ДВА МИЛЛИОНА ВОСЕМЬСОТ ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК. Эти страшные цифры отражают лишь первые восемь месяцев войны, а скольких соотечественников не досчиталась страна за четыре года, узнать этой правды мне уже не дадено.
Чрезвычайно громадное число советских солдат попавших в плен объяснимо лишь грубыми просчётам Верховного командования Красной Армии в подготовке и проведении крупномасштабных военных операций. Подсчитано, что в районе противодействия 4-й танковой и 6 армии вермахта, из шести наших дивизий попавших в окружение, смогло вырваться лишь пять тысяч бойцов, т.е. 8,5% от всего численного состава дивизий.
Чтобы представить себе события тех августовских дней, приведу рассказ участника боёв в большой излучине Дона, командующего 138 дивизией полковника Людникова И. И. Той самой героической 138 дивизии, которой за оборону Сталинграда одной из первых было присвоено звание гвардейской. В этой дивизии и принял свой первый и последний бой отец.
«Линия обороны дивизии тянулась на 75 километров от станицы Верхне-Курмоярская до хутора Красный Яр, что на левом берегу Дона, южнее станицы Цымлянской. В этом месте сейчас плещется Цымлянское море»... «Десятитысячный состав дивизии никак нельзя было назвать войском. Мы располагали всего тремя сотнями винтовок и тридцатью автоматами...- делиться страшными по своей правде воспоминаниями комдив. - В высших штабах армии уже знали направление главного удара немецкой армии Вейхса. Нас снабдили оружием, а неплотные боевые порядки дивизии усилили четырьмя отдельными полками»… Одним из этих четырёх полков пополнения оказался - 768 стрелковый полк, в минометном батальоне которого служил мой отец. Полк пополнил дивизию в первой декаде августа. Прямо с колёс его бросили в бой против танков, основным оружием против которых служили бутылки с горючей смесью, с так называемым "коктейлем Молотова". Вот маленький отрывок из воспоминаний комдива 138 об одном из боёв в излучине Дона. «В тот день мы истребили девять немецких танков. Пять танков сожгли, забросав бутылками с горючей жидкостью»... Заметьте, с пятью танками из девяти расправились благодаря отваге и мужеству рядового солдата с «чудом оружия в руках»- бутылкой с зажигательной смесью - «коктейлем Молотова».
За 19 дней упорных сражения к 10 августа немцам удалось продвинуться лишь на 60-80 километров и выйти к внешнему оборонительному обводу Сталинграда в районе Калача и Абганерово. Здесь немцы выдохлись и вынужденно остановились, по объяснению геббельсовской пропаганды – «чтобы перегруппироваться».
С горечью добавляет комдив Людников И. И.- «Трудно воевать на широких Донских просторах, когда танков у тебя нет, а противник маневрирует ими на ровной и открытой местности. Когда его самолёты безнаказанно пролетают через линию фронта, проникая в наши глубокие тылы... Потери были огромные, за 19 дней боёв - в самом многочисленном 344-м полку насчитывалось всего четыреста четыре активных штыка». Дорого досталась советскому народу Сталинградская победа. Воистину, наши отцы за ценой не постояли, расплачиваясь жизнями за чужую гениальную близорукость и просчёты.
Находясь вдали от берега, в часы досуга, когда разгулявшийся океан не позволял ничего другого делать, как только думать и вспоминать, строились планы на то, как соберусь я и однажды,… забросив всё к чертям, выберусь туда, в эти бескрайние как море, Донские степи. Это обязательно случится в конце лета. В августе я приду пешком с заплечным вещевым мешком, а в нём будет лежать только самое необходимое в дороге. Сойдя на станции Котельниково, там, где выгрузился с платформ 768 стрелковый полк, отправлюсь я по заросшей ковылём степи на запад, туда, где полк принял свой первый и неравный бой. Сейчас там плещется Цымлянское море, а раньше была большая излучина Дона. Дойдя до берега, с которого можно ближе подойти к затопленному хутору Красный Яр, переночую у костра, чтобы видеть звезды и небо такими же, какими они были в ночные часы затишья августа сорок второго. Хорошо известно, что немцы ночами не воевали, в этом они пунктуально придерживались своих порядков. У костра открою бутылку «Цымлянского». Виноград, из которого выходилось это вино, впитал вместе с Донским солнцем пот, кровь и силу духа защитников этой земли, сломавших у "белокурой бестии" безумную идею сделать из русского человека раба при их "новом порядке".
А на утро на безлюдных перегонах заросшего ковылём старого заброшенного шляха Красный Яр - Миллерово спутниками будет мне песнь жаворонка из знойного марева неба, а из тенистых балок жалобный крик перепела – пить пойдём... пить пойдём...
Я должен пройти пешком от начала и до конца эти 243 километра до Миллерово. Ровно настолько протянулся тернистый путь на Голгофу лагеря для военнопленных из 768 стрелкового полка. Иногда я буду останавливаться, чтобы передохнуть в редких населённых пунктах, и разговаривать со старожилами, с погонщиками отар скота и с шоферами грузовиков на их донском диалекте, близком к тому, на котором в детстве говорил и сам в терской станице.
Пусть этот "Хадж" кому-то покажется несерьёзным. И пусть говорят, что этим никому и ничего я не докажу. Пусть. Но мне верится, что вместе с дорожной пылью, я отряхну пыль со своей души, набрался которой в суете современного быта: хлопотах о хлебе насущном, жилищном комфорте и приобретениях - "чтобы все было не хуже, чем у людей". Думаю, что после такого очищения мне лучше будет понять своего отца однажды ответившего на этот не вполне детский вопрос:- Пап, ну зачем вы с дядей Станиславом делали революцию? Ведь мы же и так жили хорошо!
- Да, в нашей семье был свой кусок белого хлеба с маслом. А революцию с твоим дядей мы делали, чтобы такой кусок был и у каждого родившегося в нашей стране! – так в другой, ещё довоенной жизни, ответил восьмилетнему сыну его отец.

КАКОВО ЭТО ОКАЗАТЬСЯ РЫБОЙ, ВЫБРОШЕННОЙ НА БЕРЕГ.
Человек только предполагает, однако располагает всем случай и обстоятельства, порою загадочные и необъяснимые. Оглянуться не успеешь, как взвешенному и хорошо продуманному тобой предприятию, что-то да помешает. Порой случается такое, чего и в дурном сне невозможно предвидеть. Нечто нежданное свалилось на когорту капитанов дальнего плавания, когда по авторитетному заключению «руководящей и направляющей», всем наперечёт капитанам вдруг стало недоставать знаний, полученных в мореходке, а срочно потребовалось высшее образование. Причём вовсе не обязательно, чтобы высшее образование было морским, главное чтобы оно было высшим. Востребованным оказались экономическое, а ещё лучше - политическое образование, полученное в заочных университетах Марксизма-Ленинизма. Можно подумать, что труды основоположников в состоянии указать мореплавателю кратчайший и безопаснейший путь к «сияющим вершинам» пункта назначения судна. «Там, на верху» и не подумали, что обучение в ВУЗе обернётся серьёзным испытанием для моряка и сократит и так довольно редкое его общение с семьёй, побывки дома станут ещё короче, отрываясь на неизбежные консультации, сдачу зачётов и выезды на две учебные сессии в году.
Всё это испытал я на собственной шкуре. За пять лет учёбы на заочном отделении калининградского технического института по курсу "Судовождение на морских путях", с грехом пополам осилил я три курса института. В результате получил массу ненужных в работе и в жизни знаний. Не без потуг удалось столкнуть в зачёт математический анализ бесконечно малых и интегральное исчисление, аналитическую геометрию, теоретическую механику, матрицы, диалектический материализм, металловедение и ещё многое из кое-чего. Единственное, что пригодилось мне разок в жизни, так это техническое черчение. Подобное «трудное счастье» выпало не только мне одному, в те сумбурные годы всем нам капитанам-директорам покой только снился!
Однако учёба оказалась цветиками, по сравнению с ягодками, случившимися по воле медицины, дознавшейся о моей язве желудка и тут же лишившей меня медицинской книжки. Всё бы ничего: язва желудка, она как профессиональная отметина у каждого пятого бывалого рыбака. И как насморк, сегодня она есть, а завтра нет её. Мне же крупно не повезло. Я угодил под свеженькое предписание Минздрава и ЦК профсоюза: «В целях экономии инвалюты не выпускать в заграничное плавание моряков страдающих желудочными кровотечениями, до оперативного вмешательства и окончательного излечения». Случилось это потому, что не ко времени поступил денежный счёт из порта Лас-Пальмас на съеденный мною в морском госпитале шашлык. Как известно, за всё хорошее надо и расплачиваться. Этой ценой для меня оказалась Санитарная книжка моряка.
Итак, как говорится: «в расцвете физических сил», на 43 году жизни оказался я без работы, к которой готовился с юности и на собственной шкуре прочувствовал, каково оказаться рыбой, выброшенной из родной стихии на берег. Даже в портовый флот без санитарной книжки не принимают. Ссылаясь на инструкции Минздрава, медицина стояла насмерть!:- Приходите после операции, тогда, возможно будет можно вернуться к рассмотрению допуска вас в море.
- Скотобойня! - возмущалась жена - им лишь бы во внутренностях человека поковыряться! После ножа вашей именитой дамы-гренадёра, обязательно жди бяки, либо стрептококк занесет, а то просто швы заживать не будут.
По знакомству и по блату супруге удалось провернуть консультацию у республиканской знаменитости в онкологической больнице. Там были врачи от Бога, а не формалисты, прикрывающие зад инструкциями. Обследования передовыми диагностическими средствами через все «капитан - директорские» входы и выходы прояснило: необходимо лечение слизистой желудка, а хирургическая операция бесперспективна и противопоказана.
Защищая честь мундира клиника, помочь ничем не могла, но не думая сдаваться, кивая на спасительную роль домашнего режима и пагубность вредных рыбацких привычек, твердила:- приходите ещё, но только после операции.
Настали трудные времена. Полагая, что всё хорошее ещё впереди, в семье не задумывались о сбережениях на чёрный день. Все накопления ухнули в автомобиль, «свалившийся» на меня в качестве поощрения вместе с медалью «За отвагу на пожаре». Да и других расходов было по горло. Только что нормализовались жилищные условия, и появилась необходимость обзавестись обстановкой, и прочей домашней рухлядью. Как и большинство послевоенных пар, мы начинали семейную жизнь с чистого листа, без наследства и без помощи старшего поколения. Честно выстояли свой срок в очереди на жильё как молодые специалисты, а потом ещё в очереди для ведущих специалистов, и нам ещё повезло, что не пришлось выстаивать в очереди, как ветеранам производства. А легенды о сказочных заработках рыбаков, пускай останутся на совести завистников и вербовщиков кадров по захолустьям страны.
Без Медицинской книжки я, как отработанный материал оказался исключённым из плавсостава и жил теперь бобылём в лесу, хотя и рядышком с морем. Два года такой жизни запомнилось как время ссылки в места не столь отдалённые. Это было неплохое местечко для любителя экзотики и дикой природы на самом краешке северо-западной Эстонии, где промеж корабельных сосен затерялся рыбацкий порт Дирхами. Вполне заслужено это местечко звалось «Эстонской Сибирью».