О РОДИНЕ О СЕБЕ И О СГИНУВШЕМ РОДЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ 9

- Сановная пани Анна, по просьбе пана Петра Копрыскиго высылаем Вам пачку ксерокопий с публикацией по теме, соответствующей сущности Вашего родства Левковичей, Плавинских.
Имеем надежду, это будет приятным чтением.
Подпись.
Из пачки ксерокопий заверенных подписью директора варшавского института генеалогии и затейливой гербовой печатью, беру первый лист под заглавием: "Роды рыцарские Великого княжества литовского" Том IV.
Левковичи - гербы Абданк, Дрогослав и Корчак. Был когда-то широко разветлённый и влиятельный род в Вильне, а также в уездах волковыском, витебском, дисненском и виленском. Были также известны, как род польской шляхты на Украине с гербом Абданк. 1660 год. Род казачий. В ХVII веке получил прозвище "Гудим - Левковичи". Осели на Киевщине.
А вот следующий лист. "Семейные гербы шляхты польской". Том IХ. Варшава. 1912 год. СИДОР ЛЕВКОВИЧ. 1530 год. Боярин овручский.
С интересом разглядываю рисунок герба. Выглядел бы он намного шикарнее, будь выполнен в красках. Мелькнула шальная мысль:- заказать герб Дрогослав и приколотить его на входные двери «фазенды». Расхохотавшись, разбудил пуделя, тот удивлённо уставился на меня осоловелыми глазами:- ты чего? Не хватало, чтобы он ещё лапой у виска покрутил!- Спи, это я так! – успокаиваю пёсика.
О том, что древние роды по линии моего деда Левковичей и по бабушке Плавинских были активными участниками в общественной и политической жизни на Руси Западной, свидетельствует из десятка перечней выборных из шляхты на повальные сеймы и земские сеймики ХVI - ХVII веков. И прав оказался таганрогский дядюшка, повествуя о пяти вековой истории происхождения рода Левковичей с корнями на прародине белорусского народа. Всё, о чём рассказывал дядя – так и было. - Левковичи и Плавинские оказались не в меру плодовиты. Земельные наделы дробились на каждого, появившегося на свет младенца и роды, некогда состоятельные, вконец обнищали. Мой прадед Василий Григорьевич уже пахал арендованную у польского магната землю. Не спасли его семью привилегии, обещавшие права белорусским католикам, равные с господствующей нацией. Пытаюсь "влезть в шкуру" своего деда, чтобы понять:- почему сменил он православное имя Осип и стал писаться Иосифом и поляком? Одно явно, на такой шаг пошёл он не из карьерных соображений. Со студенческой скамьи готовился он быть инженером - путейцем чтобы трудиться на дорогах протянувших рельсы от Амура и Кавказа до полярной тундры, а польское имя могло стать ему только помехой. Не кроются ли тут мотивы чисто политические и свойственный юношеской горячности протест.
– А почему бы и нет? Скорее всего, это и был политический протест. Вот, кажется, и разгадан секрет смены студентом Левковичем своего православного имени Осип на католическое имя Иосиф. Чтобы понять что подвигло студента на такой шаг, необходимо знать, чем и как жило русское, белорусское и украинское население в католической Польше. Пользуясь правом первенца дворянского отпрыска на привилегию получения высшего образования, Осип стал студентом Варшавского политехнического института, слывшим в те годы рассадником свободомыслия. Гражданское и национальное сознание передовой польской молодёжи формировалось под Европейским влиянием революционных идей: Свободы, Равенства, Братства.
Три раздела Польши, главной участницей которых явилась Россия, более чем на два века посеяли раздор и неприязнь между двумя славянскими народами. Хотя поляк, как и татарин никогда не числились в друзьях России, но главным её врагом была Турция, и для России была выгодна окрепшая Польша - как союзница в борьбе с неверными, и с тевтонским мечом. Исходя из таких соображений, Екатерина Великая мыслила вывести Польшу из анархии путём реформ с установлением наследственной монархии и отменой права конфедерации. Однако после консультаций с епископом Белоруссии Георгием Кносским, возникли «печали императрицы» о единоверцах в соседнем государстве. Епископ убедил Екатерину в необходимости добиться для православных прав, отнятых католиками: свободы вероисповедания, возвращения епархий, монастырей и храмов, прав униатам возвратиться к вере дедов. В Польше только католическая шляхта пользовалась всеми политическими правами. В желании быть с неё на равных, верхушка русской шляхты предпочла ополячиться и стала католиками. Все русские уцелевшие в православии, оказались бедными и необразованными и, следовательно, не способным стать ни депутатом сейма, ни заседать в Сенате. – «Православные дворяне сами землю пашут безо всякого воспитания» – докладывал императрице русский посол. Прусский король Фридрих стращал Екатерину угрозами:- либо Россия войдёт в тройственное соглашение по разделу Польши, либо Пруссия заключает союз с Австрией и Турцией для борьбы с русскими интересами в королевстве. Не задумываясь о последствиях, Екатерина добилась полной свободы православного вероисповедания на территории Речи Посполитой. Это вмешательство зажгло всю католическую Польшу и анти диссидентские конфедерации вспыхнули по всем её поветам. Под знамёнами конфедерации сбивались в шайки беглая дворня, и обнищавшая шляхта, и во имя веры грабили, кого попало. Благие намерения императрицы обернулись Пугачёвщиной, где по словам короля Станислава: «фанатизм православный - холопский боролся огнём и мечом с фанатизмом католическим – шляхетским». Бунт гасили русские войска. Семь лет тянулась такая сумятица в Польше. Но ведь Екатерине хотелось как лучше, но получилось… как всегда. И снова в друзья и советчики императрицы затесался давний славянский недруг – король Прусский Фридрих II, предложивший Екатерине военный союз, который тут же оттолкнул от России преобразовательную партию князей Чарторыйских и втянул в сложный узел русско-польские и русско-турецкие взаимоотношения.
За содействие Пруссии «в наведении порядка» Екатерина обязалась вознаградить Фридриха, уступив ему Западную Пруссию. Кончилось тем, что по соглашению трех держав: Вена прикарманила Галицию, а Берлин – Западную Пруссию, оставив Петербургу – Витебскую и Могилёвскую губернию. Доля России, понесшей всю тяжесть войны с Турцией и с польской сумятицей, оказалась самой ничтожной.
По этому поводу, не без злорадства, высказалась Франция:- со временем Россия ещё пожалеет об усилении Пруссии, превратив её в великую державу.
В 1791 году Польша приняла новую конституцию с наследственной королевской властью, сеймом без права вето и полным равноправием диссидентов. В ответ на это приверженцы старины тут же сколотили новую конфедерацию и призвали русские войска, а пруссаки явились сами, хотя их никто и не звал. Последовал второй раздел, и бывшая 10 миллионная Польша превратилась в полоску между Вислой и Неманом с тремя миллионами населения и под русским надзором.
Восстание Костюшки 1794 года было жестоко подавлено. Сразу после штурма пригорода польской столицы – Праги последовала в Петербург по Суворовски короткая победная реляция молодого генерала: «Ура! Варшава наша!». «Ура, фельдмаршал»- ещё короче отвечает императрица. За краткими реляциями кроется трагедия братского славянского народа и десятки тысяч невинных жертв. Герой штурма Праги Энгельгардт, за мужество награждённый золотой шпагой и званием полковника русской армии, в своих воспоминаниях напишет. - На берегу Вислы, на каждом шагу груды тел убитых и умирающих воинов, жителей, монахов, жидов, женщин и ребят. Сердце замирает, а взор мерзится таким позорищем. На валах поляки потеряли 13 тысяч человек, более двух тысяч утонули в Висле…
У войны бесчеловечное лицо, а история жесткая штука. Приукрасить, вычеркнуть, переписать и забыть дела наши нелестные, это значит уподобиться страусу, прячущему голову в песок. Восстание Костюшки оказалось предсмертной судорогой Польши, побеждённую её окончательно разделили страны-дольщицы под смешок прусского короля.
А ведь Екатерина намеревалась только воссоединить с Россией Западную Русь. Но добилась того, что ещё одним славянским государством стало меньше и оно вошло в состав двух немецких стран, а России, так и не присвоившей ничего исконно польского, достались лишь старинные земли Руси, да клочок Литвы. Самостоятельная Польша была бы для России во многом безопасней, чем в виде немецких провинций. Уничтожение Польши только усилило вражду к России братского славянского народа и не прошло 70 лет, как народ этот трижды воевал против русских в 1812, 1831 и 1863 годах, и более чем на два века были испорчены отношения между двумя самыми многочисленными славянскими народами.
До восстания 1831 года в Польше была конституция, дарованная императором Александром I в 1815 году. После подавления восстания конституцию отменили, и Польша управлялась на основании военного положения. Над повстанцами расправлялись без суда и следствия. Десятки тысяч из бывшей повстанческой армии: поляков, литовцев и сочувствующим им русских эмигрировало в Европу, а большая часть этапами отправились в Сибирь и на Кавказ. Как всегда за "смуту" расплачивалось "быдло" или - "хлопы" по-шляхетски. Так было, и так будет всегда.
- Революции задумываются идеалистами, осуществляются палачами, а результатами пользуются проходимцы. Революции всегда ведь делаются ради бедных, но бедные от неё страдают больше всех … Я наблюдал революцию вблизи, и поэтому её ненавижу, хотя она меня и родила. К этим словам Наполеона, трудно добавить что-либо ещё. Вот и в несчастной Польше за все художества шляхты расплатились хлопы! Организаторы восстания эмигрировали в Европу, бросив на произвол судьбы своих волонтеров. Преданная вождями армия повстанцев была разоружена и интернирована европейскими соседями. Оказалось, что Европе лишних мятежников не надо. У неё хватало своего динамита. По Европе уже бродил собственный, предсказанный основоположником коммунизма, призрак революции. Польских повстанцев Европа боялась, и жестоко предав и обманув, поспешила избавиться от них. Разоруженные толпы поляков европейцы погнали к российской границе. Тех, кто упирался, прусские пограничники подгоняли палашами. Зная, что дальше их ждет долгий этапный путь в Сибирь, несчастное, обманутое и брошенное панами «быдло» отказывались идти в изгнание и ложились наземь лицом в снег...
О собственных надругательствах над безоружными повстанцами молчала западная пресса, зато упивалась рассказами о "зверствах" русских солдат в поверженной Варшаве. Французские и английские газеты обошёл сфальсифицированный рисунок с поднятым на казацкую пику грудным младенцем. А заголовки европейских газет пестрели угрозами грядущего нашествия "новых гуннов" из диких степей Азии.
После подавления восстания 1831 года притихла, но не примирилась шляхта. Оживилась она при либеральных реформах Александра II. Паны внимательно следили за реформами в России, но требовали ещё больших свобод у себя. Александр II решился дать Царству Польскому самоуправление и спасти порядок в стране путём постепенных и умеренных реформ. Но шляхту такое не устраивало. В расчёте на слабость и уступчивость России, она требовала полной независимости и восстановления Польши в границах до Западной Двины и левобережья Днепра вместе с городом Киевом, т. е. Речи Посполитой от моря и до моря. Заговорщики создали тайный комитет народного правительства, усиленно нагнетавший националистическую истерию и призывавший к бунту. Во всех бедах собственных крепостных паны обвинили русских, и не только призывали, а приказывали убивать каждого русского... косами. Системой террора и казней неугодных лиц, тайный комитет держал всю Польшу в страхе.
Новый мятеж подавился русской армией быстро с твердостью и беспощадностью, доходившей до жестокостей. К лету 1864 года был «водворён порядок» в Царстве польском, а мятеж сказался лишь новым унижением для Польши. Даже название,- «Царство Польское» было отменено и оно разделилось на 10 губерний Привислинского края. В крае была проведена крестьянская реформа. Большая часть громадных панских латифундий была экспроприирована, а земля передана в собственность крестьян и селу даровано самоуправление.
Основное население западных губерний состояло из белорусов, русских и литовцев, четыре столетия подвергавшемуся ополячению и ущемлениям за веру. Наконец все они получили право на делопроизводство и обучение на родном языке. В крае упрочнилось православие и устранялось засилие польских помещиков и ксёндзов. Но как всегда перегнули палку, теперь началась насильственная русификация.
- За что боролись ясновельможные панове, на то и напоролись! Таким оказался финал некогда могучего литовско-русского государственного образования "от моря и до моря". Несчастье Польши повторялось в новой европейской истории несколько десятков лет. Верхушка польской эмиграции не угомонилась и предпринимала ещё ряд неудавшихся попыток поднять на вооруженную борьбу польский народ, но раскрепощенное и наделённое землёй крестьянство замирилось и не желало больше бунтовать. Крестьяне, получив землю, желали лишь одного - мирного труда на собственном наделе. Зато среди шляхты и интеллигенции продолжало бродить глухое недовольство, подпитываемое и подзуживаемое с Запада. То тут, то там создавались конспиративные общества и кружки, целью которых было самоопределение страны и национальная независимость.
Деспотизм самодержавия и рост национального самосознания, питали брожение в умах польской студенческой молодежи и раздували патриотические чувства и антирусские настроения. Закрытие Виленского университета – основного рассадника смуты в молодых умах, только усугубило положение. Дошло до того, что русский язык стал оскорблять слух самих русских - жителей Привислинского края, а русские имена стали непопулярны и заменялись польскими и литовскими. Пустели православные храмы. Целыми семьями русские и литовцы принимали католичество.
Не обошли политические и национальные веяния и студента технологического университета Осипа Левковича. Раздуваемый в Европе лозунг: Свобода, Равенство, Братство повторялся на студенческих сходках, а пение Марсельезы вместо опостылевшего «Боже, Царя храни!» волновали воображение молодёжи, и требовали перемен. Легко и красиво считаться левым и призывать смести с дороги тех, кто мешает справедливости. - Кто из нас не был леваком в 18 лет, у того просто нет сердца, а кто не стал консерватором к 30 годам, у того явно не хватает ума – любил повторять мой дед. Что ж, можно и понять варшавского студента Осипа, под влиянием левых идей, записавшегося польским именем Йёзеф или Иосиф. Минули годы, и с возрастом дед Иосиф многое переоценил, честно служил России, стал убежденным государственником и болел за Единую и Неделимую державу. А молодую поросль пытался уберечь от заблуждений, да не смог. Революция расколола семью деда на два лагеря, примирить которых не смогло время жизни двух поколений.

В «оттепель шестидесятых», из Польши во Владикавказ, в дом на Тенгинской улице снова стали приходить письма от старшего из братьев дяди Викентия. Письма были полны заботы о близких и ностальгией по утраченной родине. В одном из писем Викентий сообщил, что дядя Евгений жив - здоров и работает в польском правительстве в изгнании. Узнав что тетя Юлия состоит в переписке с бывшим белогвардейцем, во Владикавказ примчался бывший командир эскадрона Первой Конной дядя Станислав, и с кавалерийской категоричностью потребовал от сестры прекратить сношения "с недобитой офицерской сволочью". Так навсегда оборвалась ниточка связи с дядей Викентием.
Из бывшей когда-то дружной семьи моего деда, из 12 родных братьев и сестер, разведённых смутой революции на два непримиримых лагеря, теперь ни кого не осталось в живых. С годами канули в лету годы идеологической драчки, по окончанию которой оказались все, и каждый по-своему, прав! Всё вернулось на круги своя.
Двуличная история 70 лет обливавшая грязью одну половину российского общества теперь принялась обливать другую. А они - и те, и другие: белые и красные просто неподсудны! Одних связывала офицерская честь и присяга, а другие в революцию поверили искренне и не пожалели живота своего за призрачное всеобщее счастье и благоденствие трудового народа.
Господь им судья, а не мы! И не наше дело судить. Нам осталось только помнить. В день поминовения родителей, у фотографии моего деда Иосифа - Осипа я опрокидываю рюмку "Капитанской" за "Царствие Небесное и упокоение душ всех, без исключения предков". - Примири их Господи! Не лишне вспомнить слова Киплинговской мудрой пантеры Багиры:- ведь мы с вами одной крови. Так-то господа и товарищи!
Не смею, осуждать я ни дворянских, ни социалистических убеждений своих предков. Всему было своё время. И у тех и других была своя правда, и свои заблуждения. И если наши предки заблуждались, то делали они это совместно со своим народом, и причины их блужданий надо искать в истории русского народа. Переписывание же исторического прошлого на потребу, чьих бы это ни было интересов, равносильно подлогу, годящемуся лишь для околпачивания недорослей.

ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО
На оборотной стороне фотографии столетней давности, присланной братом Рэмом, дата 1908 год и памятная надпись старинной каллиграфией её владельца Антона - брата моего деда Иосифа. На фото у гроба моего прадеда Василия Григорьевича, по стародавнему чину, справа налево, расположились его наследники – дворяне Иодского волостного общества Дисненского уезда: дед Иосиф, трое его братьев и сестра. От фотоснимка дохнуло печалью и горечью пушкинских строк:- Где стол был явств, там гроб стоит...
Первым справа посажен старший в семействе - Иосиф Васильевич. Деда я сразу узнал по белой летней униформе путейского ведомства. За ним по старшинству расположились братья: Антон, Феликс, Аполлон и сестра Вероника - дворяне белорусской ветви Левковичей с корнями генеалогического древа, берущего начало и ХУ1 века в великом княжестве литовском - русском. Братья прячут натруженные руки. На лицах с окладистыми боярскими бородами озабоченность потомственных землепашцев:- как будем жить дальше? И что присоветует старший брат?
На внешний вид братья Левковичи ничем не отличаются от крестьян западных окраин России. Прав оказался дядя Боря. Он как в воду смотрел:- Никакие это не паны, а самые настоящие белорусские хлеборобы. Как и их предки, всю жизнь они кормились от земли и незнамо им иного. Их трудами содержалась учёба старших братьев. А трудами сотен тысяч таких, как они, кормилась вся земля Русская, набираясь силы, ума и образования.
- Надобно к похвале даже самых захудалых помещиков того времени сказать, все они заботливо относились к воспитанию детей, преимущественно сыновей, и делали всё, что было в силах, чтобы дать им порядочное образование. Даже самые бедные все усилия напрягали: не доедали куска хлеба, в лишнем платье себе отказывали, хлопотали, кланялись... и как только мало-мальски позволяли средства, так мечтался университет, предшествующий гимназическим курсом – так утверждал, хорошо знающий быт дворянской усадьбы, выходец из этой среды М. Е. Салтыков. Привилегированное право поступления в университет имел старший отпрыск дворянского рода. Учась, старший сын содержался на средства, зарабатываемые остальными членами семьи. По окончанию курса старший сын рода шёл на государеву службу, исполняя долг дворянина - служить верой и правдой царю и отечеству.
Видимо в семействе прадеда трудились добросовестно и дела в хозяйстве были не так уж и плохи, если Левковичи оказались в состоянии обеспечить получение высшего технического образования Осипу, а Антону среднего медицинского. Осип вышел из политехнического института инженером путейцем, а Антон выучился на фельдшера. По меркам того времени это было не так уж и плохо, и обеспечивало безбедное существование его будущему семейству при любом политическом раскладе и режиме.
Как и чем жила основная масса помещичьих семей в России, можно лишь догадываться. В советской художественной, да и в либерально-демократической литературе быт и уклад дворянской помещичьей усадьбы явно и преднамеренно опошливался. В ней помещик представал в неизменно карикатурном виде самодура - эксплуататора, жирующего на непосильном чужом труде и сосущем из крестьянина последние соки. Прочтя такое «художественное произведение», ни за какие коврижки не разобраться, откуда же у России брались излишки хлеба, поставляемые на экспорт в Европу. У крестьянской общины с её непроизводительным трудом зачастую собственного хлеба не хватало до следующего урожая и крестьяне целыми деревнями пухли от голода. Тогда за посевным зерном шёл крестьянин с челобитной к тому же помещику. Об этом свидетельствуют зарегистрированные в печати тех лет голодные моры и хождение по миру с нищенской сумой целыми деревнями. Вот и выходит, что кормили страну в основном мелкопоместные помещики, чьё хозяйство преобладало в деревенской России где помещичьи усадьбы, да кулацкие отруба вкладывали в житницу страны большую часть сельскохозяйственной продукции. Однако достоверное описание труда и быта помещика с мелкопоместной усадьбы можно найти в литературе разве что у выходца из этой среды и наблюдательного очевидца М. Е. Салтыкова. Ни одному из видных дворянских писателей: ни Тургеневу, ни Аксакову, ни Гончарову не дался такой реализм в описании трудового дня мелкого помещика, что под стать острому взору и перу Салтыкова. Это свидетельство очевидца, и его следует воспринять не только как талантливые литературные зарисовки, а как документальную фотографию и артефакт частички нашей с вами истории. Программа советской средней школы, сама того не желая, прививала юному поколению скуку и небрежение к родной классической литературе. Невозможно представить и современного десятиклассника с томом Аксакова, Герцена, Гончарова, Тургенева и, не приведи Господь, с Салтыковым - Щедриным в руках. А возникни такое желание, то нынче не в каждой библиотеке найдутся их книги. Уроки школьной литературы вдалбливали нам представление о русском помещике, не иначе как об Илье Обломове – лежебоке барине, жирующем за счёт рабского труда крепостного. Не оспаривая реальность бытия плеяды русских Обломовых, у меня возникло естественное желание защитить своих бессловесных предков – кормильцев и рачительных хозяев на земле русской. Но как сделать это без нудной статистики, без изложения скучных и трудно доказуемых утверждений? Вероятно только Может стоит обратиться к непредвзятому и честному наблюдателю из той же среды и того времени – Салтыкову. Но этого автора не пересказать собственными словами, так как превосходный русский язык Салтыкова становится безобразен в пересказе. Чтобы не навредить – остаётся только напрямую взять выжимки из его романа или, изъясняясь по - современному, привести дайджест из описания одного дня летней страды мелкопоместного помещика, каких на Руси было миллионы.
- Усадьбы помещиков средней руки не отличались ни изяществом, ни удобствами. Обыкновенно они устраивались среди деревни, чтобы сподручнее было наблюдать за крестьянами. Место выбиралось непременно в лощинке, чтобы было теплее зимой. Дома почти у всех были одного типа: одноэтажные, продолговатые, на манер длинных комодов. Ни стены, ни крыши не красились. Окна имели старинную форму, при которой нижние рамы поднимались вверх и подпирались подставками. В шести-семи комнатах такого четырехугольника, с колеблющимися полами, с неоштукатуренными стенами, ютилась дворянская семья, иногда очень многочисленная... О парках и садах не было и в помине. Впереди дома раскидывался крохотный палисадник, обсаженный стрижеными акациями и наполненный по части цветов барской спесью... Сбоку, поближе к скотным дворам, выкапывался небольшой пруд, который служил скотским водопоем и поражал своей неопрятностью и вонью. Позади дома устраивался незатейливый огород с ягодными кустами и наиболее ценными овощами: репой, русскими бобами, сахарным горохом, который в небогатых домах подавался в виде десерта... У помещиков более зажиточных, усадьбы были обширнее, но общий тип для всех существовал один и тот же. Не о красоте, не о комфорте и даже не о просторе тогда думали, а о том, чтоб иметь тёплый угол и в нём достаточную степень сытости.- Так выглядела далёко не по-барски мелкопоместная помещичья усадьба, каких по статистике в России насчитывалось свыше миллиона.

В главе: "Образцовый хозяин" Салтыков - Щедрин описывает рабочий день такого же худосочного дворянина, каким был и мой прадед Василий. Теперь вообразим, что далее последует не образное описание среднестатистического рачительного хозяина с мелкой усадьбы, а рассказ о реальной личности, списанной автором «Пошехонья» будто бы именно с моего прадеда Василия Григорьева Левковича.
Правда, времена при Василии Григорьевиче настали другие. Крепостное право отменили, и помещик имел дело теперь не с крепостными, а с наёмными, крестьянами - батраками. Но быт, труд и заботы мелкого помещика остались теми же, прежними и ветхозаветными:- Добывать хлеб свой в поте лица своего…
Если вы не читали «Пошехонскую старины», прочтите хотя бы главу «Образцовый хозяин». Уверяю, не пожалеете затраченного времени на розыски ставшей раритетом книги. После прочтения главы, Вас одолеет сомнение:- возможен ли был в барской среде настолько самоотверженный труд. И не списан ли барский портрет с редкого и заслуженного председателя передового колхоза. Подобная самоотдача наблюдалась лишь у редкого из заслуженных председателей увенчанного Звездой, а то и двумя звёздами Героя социалистического труда.
Вслед за удивлением у Вас непременно пробудится уважение к личности помещика из «рачительных хозяев», незаслуженно награждённых недобросовестными историками нелестными эпитетами, вроде «эксплуататора и паразита». И вы не только насладитесь живой русской речью, бытовавшей в позапрошлом веке, но и реалистичными зарисовками из быта мелкопоместной усадьбы глубинки России.
Идя навстречу читателю, не приученному рыться на библиотечных полках и предпочитающего классике интернет-дайджест, посмею привести здесь выдержки из главы книги Салтыкова-Щедрина об одном дне помещика.
- Июль в начале. Солнце чуть-чуть начинает показываться одним своим краешком... Часы показывают три, но Василий Григорьевич уже на ногах. С деревни до слуха его доносятся звуки отбиваемых кос, и он спешит в поле. Наскоро ополоснув лицо водой, он одевается в белую пару из домотканого полотна, выпивает большую рюмку зверобойной настойки, заедает ломтем чёрного хлеба, другой такой же ломоть, густо посоленный, кладёт в холщовую сумку и выходит в гостиную. Там двери уже отперты настежь, и на балконе сидит жена его Франца Николаевна, в одной рубашке, с накинутым на плечи старым платком и в стоптанных башмаках на босу ногу. Перед балконом столпилось господское стадо, и жена наблюдает за доением коров….
Левковичи небогатые дворяне. Землю под посевы и угодья арендуют. Жить потихоньку было бы можно, только вот скопить надобно деньжат на учебу сыновей, да для приданого за дочерью. Поэтому оба бьются как рыба об лёд: сами смотрят за всем хозяйством, никаким управляющим не доверяют, и за это они по всей округе слывут образцовыми хозяевами. Возле их просторного дома ни рощи, ни сада, кроме обширного огорода для разведения всякого овоща для зимнего запаса. По бокам дома - множество хозяйских построек, свидетельствующих, что живут здесь люди запасливые.
Работают сами и работников нанимают в соседнем малоземельном экономическом селе. Раза четыре в лето сзывают они помочи - преимущественно жней - варят брагу, пекут пироги и при содействии сотни баб успевают в три - четыре праздничных дня сделать столько работы, сколько одна крепостная барщина и в две недели не могла бы сработать. Благодаря этому жнитство у них всегда кончается во - время и зерно не утекает. Несмотря на суровые материальные условия, семья пользуется сравнительным довольством, а зимой живёт даже весело, не хуже других. Но на всё лишнее, покупное, в доме наложен строжайший карантин. Чай, сахар и пшеничную муку держат только на случай гостей, варенье и другое лакомство заготовляются на меду из собственных ульев. С солью обходятся осторожно. Даже свечи ухитрились лить дома. Благодаря этим систематическим лишениям и урезкам удаётся настолько свести концы с концами, чтобы скромненько обшить и обуть семью и заплатить жалование кухарке, горничной и гувернантке, что подешевле…
Василий Григорьевич завтракает, обедает и кончает рабочий день одновременно с косцами, чтобы не нарушился правильный надзор. Так он колотился вчера, как сегодня колотится, и завтра будет колотиться - думал он, вяло опираясь на палку и направляясь домой.
Пройдёт сенокос, потом бабы рожь жать начнут, потом паровое поле под озимь двоить будут, потом сев, яровое жать - снопы возить, молотить. А рядом с этим в доме идёт варенье, соленье, настаиваются водки, наливки. Везде - он, везде его хозяйский глаз нужен. В течение двух-трех месяцев надо всё до последнего огурца к зиме припасти. И проверяет в уме количество домашней птицы, предназначенной на убой, и высчитывает, какой может произойти до осени в птичьем стаде урон. Потом мысль его переносится на скотный двор и определяется количество молочных скопов, сколько для домашнего обихода потребуется, сколько на продажу останется. Скоро заморозки. Надо птицу подкармливать. Всякая крошка у него на счету, все остатки от трапезы семейства и работников, всё бережно собирается и вместе с сывороткой превращается в птичий корм. Зима всё съест и ещё денег немало потребует. Надо жене и дочери хоть по одному новенькому платьицу сшить. Надо два фунта чаю да две головы сахару купить, водки, вина недорогого, свечей. Он высчитывает предполагаемый урожай, старается заранее угадать цены, определяет доход и расход и, наконец сводит концы с концами. Много труда ему предстоит, но зато зимой он отдохнёт…
- Кончили. Устал до смерти. Хорошо бы теперь чайку горячего испить.
- Что ж, можно самовар поставить взгреть...
- Нет, что уж! не велик барин, некогда с чаями возиться. Давай рюмку водки - вот и будет с меня!
Выходит на балкон, садится в кресло и отдыхает. День склонился к концу. В воздухе чувствуется роса. Солнце дошло к самой окраине горизонта и, к великому удовольствию Василия Григорьевича садится совсем чисто, обещая вёдро назавтра…
Повторяется тот же процесс доения коров, что и утром, с тою лишь разницей, что при нём присутствует сам хозяин. Франца Николаевна тщательно записывает удой и приказывает налить большой кувшин молока на ужин. Ужинают на воздухе, под липами, потому что в комнатах уже стемнело. На столе стоят кружки с молоком и куски оставшейся от обеда солонины. Франца Николаевна отдаёт мужу отчёт за свой хозяйственный день.
- Я сегодня земляники фунтов пять наварила да бутыль наливки налила. Грибы показались, завтра пирог закажу. Клубника в саду поспевает, с утра собирать будем. Столько дела, столько дела разом собралось, что и не знаешь, куда поспевать.
- Ты бы деток клубничкой-то полакомила.
- И лесной земляники поедят - таковские! Плохо клубника-то родилась, сначала вареньем запастись надо. Зима долга, вы же вареньица запросите.
- Умница ты у меня.
Ужин кончается быстро. Дети один за другим, подходят к родителям проститься.
Хорошо учились?- спрашивает отец гувернантку.
Ничего... недурно.
- Кроме Вероники Васильевны - жалуется Франца Николаевна - Совсем по-французски учиться бросила.
- Нехорошо, Вероника, лениться. Учитесь, дети, учитесь! Не Бог знать, какие достатки у отца с матерью! Не ровен час - понадобится.
Дети расходятся, а супруги остаются ещё некоторое время под липами. Василий Григорьевич покуривает трубочку и загадывает. Кажется, нынешнее лето урожай обещает. Сенокос начался благополучно. Рожь налилась, подсыхать начинает. Яровые тоже отлично всклочились. Коли хлеба много уродится, с ценами можно будет и обождать. Сначала только часть запаса продать, потом, как цены повеселеют, и остальное.
- Лен на двух десятинах тоже хорош выскочил! Щётка щёткой!- поделился мыслями с супругой.
- Ну и, слава Богу! И с маслом будем и с пряжей. В полях-то как?
- И в полях хорошо. Рожь уж обозначилась: сам - сёмь, сам - восемь ожидать можно. Только бы Бог благополучно свершить помог.
А помнишь... три года назад?
Да, тоже надеялись...
Василий Григорьевич даже вздрагивает при этом напоминании. Три года тому назад, в эту самую пору, всё шло весело. Как вдруг, откуда ни возьмись, град, и весь хлеб в одночасье в грязь превратил.
Как только их Бог в ту пору спас - он и не понимает. Скот чуть было не переморил, держа всю зиму на соломе. А для собственного продовольствия призанял у соседей ржи.
- Господи, да не уж-то Бог так немилостив, во второй раз такое же испытание пошлёт!
- Ах, жизнь, жизнь - произносит он вслух, вставая. - Поздно уж, Николавна, спать пора! Супруги крестят друг друга и отправляются на покой. Закончился трудовой день в дворянской усадьбе.

Убедил ли Вас Михаил Евграфович, что жизнь мелкопоместного помещика была далеко не барской? Деревенская жизнь, её заботы и упования на урожай мало изменилась за прошедшие столетия. Сколько лун уж взошло и закатилось, а землепашец всё так же поглядывает на небо и, сжимая в кулаке горсть пахотной земли, "на нюх"- определяет - созрела ли кормилица для сева.
Так делал крестьянин, делали это и помещик и «кулак - мироед», так делал на моих глазах председатель передового колхоза, а теперь делает фермер. И так будет поступать рачительный хозяин на земле русской, как бы он ни назвался при очередной смене общественных отношений: фермером, хуторянином, кулаком, колхозником или, наконец, - дачником. Все они добывали хлеб в поте лица своего, да ещё кормили всегда и всем недовольных историков и политиков. Тогда за что же их в порядке живой очереди одного за другим пригвоздили к позорному столбу истории? Почему и зачем уничтожали как класс?!
И чем круче принимались меры к земледельцу, тем скудней откликалась земля на требования правящих режимов - "Даёшь урожай!". Земля не желает, чтобы за её дары бились как на полях сражений, она уход и ласку любит и ждёт постоянного и по настоящему рачительного хозяина уж вторую сотню лет.

ШЕСТЬ К ОДНОМУ - таково соотношение сыновей моего деда, к числу нынешних потенциальных продолжателей его рода.
Бойня гражданской войны лишила меня познать детскую радость общения с бабушкой и дедом, а война забрала отца, да так, что даже фотографии на память не оставила. Спасибо кузену и кузине поделились, семейными реликвиями. Фото деда у меня теперь в рамочке над письменным столом, в промежутке между двумя репродукциями знаменитых парусников.