ТЮЛЬКИН ФЛОТ. Продолжение 4

С грохотом, шумом и гамом, заставивших испугано вздрогнуть рулевого, из-под кормы выскочил прогулочный катер и обогнал шхуну. Палубы катера были забиты пассажирами из Артека в панамках и красных галстуках. Отчаянная пионерия скандировала слова песенки, которую когда-то горланили корсары синерожего пьяницы капитана Флинта. «Снасти были новы, и ткань была крепка, и шхуна, как живая, навстречу ветру шла…»
На траверзе селения Приветное, по дарованному ему морским правом первенства, капитан без очереди завладел биноклем и долго рассматривал крутой мыс слева от курса. «Готовь к пуску дизель» - глянув на механика, распорядился капитан. – Меганом - добавил он со значением. Завладев биноклем, я направил его на мыс чем-то встревоживший капитана. От мыса исходило нечто выделяющее его из беззаботной красоты окружающего мира. Чёрный, высокий, скалистый и зловещий на вид мыс Меганом обрывистым отрогом окунулся в море. У местных рыбаков мыс пользовался недоброй славой, являясь «кухней погоды» для прилежащего района моря. При ясном и солнечном дне с его голой вершины может нежданно сорваться и разом запенить прилежащие воды ураганный ветер. Капитан Мельник, как пять собственных пальцев знал побережье и был готов к любым выходкам погоды. Конечно, не сразу заметил и обратил внимание я на рваное облачко с «бородой», свисающей с пика мыса. А боцман пояснил:- распушил бороду старик, значит - злится, и скоро вломит на всю катушку. Айда, хлопцы, на палубу управляться с парусами. Капитан стал на руль, а мы вчетвером занялись парусами. Первыми убрали оба лиселя. Боцман послал меня на бугшприт убрать кливер. Покончив с кливером, я засмотрелся на стайку дельфинов, резвящихся у нашего форштевня. На память пришёл недавно читаный рассказ о дельфине, работавшем добровольным лоцманом в одном из портов Австралии. Его подстрелил из винчестера капитан английского сухогруза. Выздоровев, дельфин вернулся к прежней работе и, выбрав момент, отомстил обидчику, заведя его судно на рифы. Мне стало не по себе. После варварской охоты на сейнере «Рассвет», у меня возникло своё, новое отношение к животному миру. Теперь я стараюсь прожить жизнь, не обидев ни одной собаки. За плечо тронул меня боцман. «Тебе что, худо?». – «Худо», - признался я и напомнил, чем занимался в Ялте. «Хороших друзей ты потерял, хлопчик. Но они добрей нас, авось забудется – да простят! Не майся, скинь берет, да попроси у них прощения!»
Вовремя заметил капитан бороду у злого старца Мегенома, и вовремя мы управились с парусами. Под зарифлёнными стакселем, фоком и гротом шхуна встретила сорвавшийся шквал. Разом пропал нежный и пряный аромат растительности южного побережья, обрушился и завыл в снастях сухой, душный воздух степного Крыма. Норд-Вест напряг паруса и пришпорил шхуну. Пройдя траверз Меганома, капитан сменил курс и велел держать больше на ветер, учитывая дрейф и желая, прикрывшись берегом, уйти от волнения. Отдать должное, шхуна вела себя превосходно, уверенно взбегала на волну, с борта на борт покачивалась плавно и с большим периодом. Меня такая качка вполне устраивала, но оба молодых матроса занемогли, уверяя, что противнее качки им ещё в жизни не приходилось испытывать. Меня хотели тут же поставить на руль, но Авдеич испросил «добро» у капитана забрать меня с собою в трюм и проверить, нет ли течи. - На стоянке в порту, уверял меня боцман,- чтобы осушить трюм обычно делалось не более полусотни размахов ручным альвеером. Я же не досчитал и до тридцати полных качков, как помпа схватила воздух. Надо понимать, что течи не было, и корпус шхуны держался молодцом. Всё бы хорошо, но обоим юным уроженцам Кубанской станицы Варениковская, избалованные погожими денёчками на кинематографическом поприще шхуны, становилось всё хуже, и то и дело они бросали штурвал, чтобы «травануть смычку» за борт. Капитан отправил обоих на свежий воздух, а меня не отпускал от руля, позволив вздремнуть лишь пару часиков, когда уменьшилась болтанка в Феодосийском заливе. Однако при входе в Керченский пролив капитан снова затребовал меня на руль, так как оба «станичника» понятия не имели как «рулить» по створным знакам. Когда шхуна ошвартовалась у причала портового флота в Керчи, боцман уложил меня в своей каюте, чтобы растолкать ранним утром. В начале рабочего дня я был уже в отделе кадров, тем не менее, застал там капитана Мельника, убеждавшего кадровика:- направь этого хлопчика на «Академик Шмидт» матросом 1 класса. Меня же капитан пытался прельстить предстоящим рейсом к Арбатской стрелке, где «Академик» будет обслуживать рыболовецкую бригаду при лове осетровых на крючковые ярусы. «На красной рыбе и паюсной икре ты быстро отъешь ряшку, и тебя перестанут дразнить дистрофиком, и шкелетом. Чигинский рыбокомбинат берёт на весь сезон «Академика Шмидта» в аренду»… Заслышав жуткое слово - «рыбокомбинат» у меня помутилось в голове, но хватило сил прошептать:- «Хочу на транспортное судно и чтобы с рационом!». «Рацион» обозначал для меня вожделенное бесплатное коллективное питание на судне. Кадровик вошёл в положение, и мы сошлись на буксирном катере «Казбек», с одним условием, если его капитан Леонид Ветров согласится на мою кандидатуру. - Шагай к Ветрову, и попытайся доказать свою состоятельность.
Корма б/к «Казбек» располагалась под бугшпритом «Академика», и я заскочил в каюту боцмана поделиться с Авдеичем радостной вестью. Тот, зная крутой характер капитана Ветрова, даже на нюх нетерпящего навязываемых начальством любимчиков и протеже, велел мне не дёргаться и погодить до его возвращения. Долго я ждал Авдеича. Вернулся он в добром настроении и слегка под Че-Фе. О чём так долго беседовали капитан и боцман, Авдеич не говорил, а я и не спрашивал, догадавшись, что мне была устроена протекция. Так в первый и последний раз за свою долгую жизнь я попал на желаемое судно по протекции.
В ОТПУСКЕ
Отбывал я в отпуск с вещмешком набитым харчем и подарками с Крымских берегов. Кроме сухого пайка на дорогу, Авдеич и старпом «Казбека» - дядя Саша, уложили в вещмешок балык осетра, литровую банку паюсной икры, несколько банок азовского бычка и конечно тюльку в томате. По пути на родной Кавказ, само - собой, завернул я на парочку деньков в Таганрог. Там от тетушки узнал, что моя мать вышла замуж. После получения похоронки на мужа, мама, как и я, всё ещё надеялась на чудо, и пять лет промаялась в одиночестве вдовства, прежде чем устроила личную жизнь. Её второй муж отличался большой охотой к перемене мест и завёз новобрачную куда-то в Белоруссию. Не имея сведений о месте их проживания, я воспользовался давним приглашением дяди Станислава и рванул к родным кавказским пенатам. Родина не пустой звук, третий год она бередила мою память в ностальгических снах. Меня тянуло «хоть глазком взглянуть» на места, где прошло моё детство, и я горел желанием пообщаться со сверстниками и одноклассниками и специально спланировал сделать остановку в родном городе Майском по пути следования к дяде. Но, по всей видимости, после жизненных и дорожных перипетий, мне необходимо было основательно выспаться. Вопреки всем планам я проспал на багажной полке до города Хасав-Юрта, даже не проснувшись при долгой стоянке поезда в родном городе.
Мой дядюшка Станислав был одним из пяти или шести братьев в многодетной семье деда Иосифа. Со слов тетушек известно лишь одно, моя бабушка - Мария Викентьевна Плавинская вынянчила двенадцать деток. Из этой дюжины был я знаком и лично представлен лишь четырём тётушкам и двум дядюшкам, и разобраться со всеми двенадцатью поименно, мне так и не удалось. Толи Зенон, а то Иёзеф путали все мои расчёты. Мой родной по отцу дед Иосиф - выходец из обедневшего шляхетского рода Виленской губернии и выпускник варшавского технологичного института, по молодости лет увлекался идеями французских энциклопедистов. Пленивший студента лозунг:- «Свобода, Равенство, Братство» очевидно и стал той причиной, по которой невзирая на университетский значок оказался дед заброшенным на пыльный полустанок в ставропольской степи. Неизвестно сколько поездов пронеслось мимо стоящего с флажком деда на затерянном под Невинномысском полустанке Водораздел. Очевидно, их было в достатке, чтобы выветрить из головы под фуражкой путейца крамольные идеи. Уже в зрелых летах дед стал убеждённым государственником и служебную карьеру закончил начальником железнодорожной станции Владикавказ. Приобрёл флигель на улице Червлённая и продолжал обзаводиться потомством, доведя эту кучу до апостольского числа в дюжину деток. Пытаясь разобраться в родословной Левковичей - Плавинских пришёл я к выводу и никак не могу согласиться с бытующим утверждением, что царская Россия была тюрьмой народов. А как же дед? Ведь после восстания 1863 года, когда чуть ли не каждый поляк считался если уж не прямым врагом Российской империи, то её недоброжелателем, это не помешало деду по существовавшему табелю о рангах занимать должность равную генеральской. Двум старшим сыновьям дед в состоянии был дать высшее образование и воспитать их так, что после известных событий, оба они оказались по ту сторону баррикад, на которую их обязывала присяга. Дядя Станислав успел до революции окончить гимназию, а мой отец реальное училище. Три сестры при жизни деда тоже успели закончить гимназию. Но как говориться, яблоко, от яблоньки… Подрастающая молодежь изобрела новый лозунг:- «Пролетарии всех стран объединяйтесь» и средний из братьев - Юзеф оказался сподвижником владикавказского корреспондента Кострикова, спрятавшего большевистскую сущность под псевдонимом Киров. Этим же лозунгом Станислав увлёк Вячеслава на красногвардейские баррикады, где оба отбивались от «Дикой дивизии» генерала Шкуро. Тифозная 11-я Красная Армия оставила Владикавказ и, отступая, покатилась через пустынные степи к Астрахани, прихватив с собою городского комиссара по связи – Юзефа Левковича. С отходом 11-й армии разгромленные красногвардейцы рассыпались по домам. Прибежали домой и Станислав с моим отцом. Деду осталось только посетовать:- Бедная Россия, что с тобой делают эти сучьи дети! А вы оба, пся крев, быстренько марш в погреб. А сам пошёл облачаться в вицмундир по путейному ведомству, благо по виду мундир был здорово похож на генеральский. Между тем вооружённые наряды казаков шастали по городу, отлавливая спрятавшихся красногвардейцев и тут же ставили их к стенке. Дед встретил казаков у калитки. За его спиной маячила кухарка со штофом и рюмочками на подносе с закуской:- «что Бог послал». Известно, что христианин троицу любит. Хватив по третьей, и отдав честь деду, наряд ретировался. Эту историю поведала мне тётя Антонина, умершая в 1951 году во Владикавказском централе, отбывая срок по 58 статье за анекдот об «отце народов».
Собираясь в отпуск, я привёл в божеский вид морскую форму, ведь по справке я всё ещё числился юнгой в неиспользованном отпуске за последний год обучения. Как и дед, не погнушался и я в корыстных целях воспользоваться и формой. В послевоенные годы, толпы населения громадной страны были охвачены зудом перемещения с места на место. Ехали не только в переполненных вагонах и в соответствии с приобретёнными билетами. На крышах и подножках вагонов гнездились группки «мешочников»- злостных безбилетников. Зато человеку в военной форме вовсе не обязательно быть при билете. Проводники вагонов и контролёры уважали человека в форме, а особенно, в морской. И не мне пристало нарушать эти обычаи. До места назначения я безмятежно отсыпался на верхней багажной полке плацкартного вагона, вместо билета зажав в кулаке бескозырку так, чтобы была видна надпись: «Мореходная школа юнг».
У дяди Станислава в городе Хасав-Юрте на тихой, утопающей в зелени деревьев улочке, был собственный домик, с летней кухней, с виноградной беседкой на приусадебном участке. Весь день дядя Станислав и тётя Аня пребывали на работе, а дом находился на попечении бабушки Аси. В тишине беседки, предоставленный самому себе, с книгою в руках я провёл самый безмятежный отпуск в моей жизни. Не надо думать о завтраке, обеде, ужине и чем я завтра буду кормить троих аглаедов, пересчитывая катастрофически тающие артельные рубли. Здесь нет никаких обязанностей и никакого распорядка дня! Стоит лишь малость проголодаться, как бабушка Ася, тут как тут:- мой руки и иди обедать! Бабушка была воспитана на дореволюционной русской классике, поэтому считала, что все беды современности пошли от наших пробелов в школьном образовании. Бабулю как громом поразило моё чистосердечное признание, что не читал я романа «Дым». Мне его тут же подсунули. Но что поделать, если не трогали меня все эти дворянские нежности. - Мне бы ваши заботы - стряхивая с себя сон, возмущался я. В такую жарищу, да под занудное жужжание чем-то обиженной пчелы меня даже кавказская лирика любимого поэта не трогала. И как бы в пику его строкам:- В полдневный зной в долине Дагестана с свинцом в груди, лежал недвижим я… в голову затесался каламбур:- … «с винцом в груди лежал недвижим я». А, мне только и не хватает для полноты счастью принять винца на грудь!
Вроде бы ненароком, на столе беседки оказалась забытой подшивка дореволюционного журнала «Нива» с непривычными «Еры» и «Ять» в шрифте. Первое, что бросилось в глаза – реклама. Ну не мог я удержаться, чтобы не хихикать, разглядывая рекламу претендующего на интеллигентного читателя старорежимного журнала:- «Таблетки АРО слабят нежно и без боли!». Надо быть настоящим буржуем, чтобы додуматься до того, чтобы тебя «слабило нежно и без боли!»… Но, ещё непривычнее показалось мне вольнодумство авторов журнальных статей и свобода высказываний ими собственных взглядов. С раннего детства мне долдонили о засилье царской цензуры, об удушливой атмосфере самодержавия со «столыпинским галстуком» на шее у народа. А тут открытым текстом без ссылок и комментариев, без разжёвывания и навязывания готового мнения пропечатано сочувственное и полное уважения жизнеописание известного анархиста – князя Кропоткина. И разве это не парадокс:- князь из древнего рода Рюриковичей, посвятил свою жизнь борьбе с самодержавием. Окончив с золотой медалью элитный Пажеский корпус, П. А. Кропоткин имел почетное право выбора места службы. Но гвардии и петербургскому высшему свету молодой офицер предпочёл направление на окраину Империи, в только что созданный Амурский полк. Верхом и пеши, вдвоём с казаком-ординарцем, часто рискуя жизнью, Кропоткин исследовал Амурскую область и большую часть Маньчжурии, и составил географическую и зоологическую карту обширного дикого и неизведанного раннее района. Уже в зрелом возрасте исследовал он глетчеры Финляндии и Швеции. Учёный мир высоко оценил труды Кропоткина, во многих европейских странах ему присвоили звание почётного члена географических обществ. Многочисленные наблюдения за жизнью животных в условиях дикой нетронутой природе подвигли Петра Алексеевича и на научные труды в области биологии. Приводя множество неопровержимых фактов проявления осознанного животного альтруизма, он отвергал учение Спенсера о природном антагонизме в мире животных. Особенно потрясли меня примеры, описывающие «человечность» во взаимоотношениях в стаде и между собой дельфинов. Боюсь, что ялтинская охота останется вечным упрёком в жизни и позорным пятном в моей карме.
Главным делом в жизни П. А. Кропоткина является создание теории анархо - коммунизма, когда интересы общества ставятся выше эгоистичных интересов личности и на первый план выдвигаются не кровавые разборки и бои классов, а моральное воздействие на правительство и эксплуататорскую элиту. Я был очарован личностью Петра Алексеевича и сражен его учением. До знакомства с ними, анархист в моём представлении выглядел не вполне трезвым революционным матросом под чёрным знаменем с лозунгом «АНАРХИЯ – МАТЬ ПОРЯДКА». Отсутствие призывов к пролитию крови только импонировало к восприятию учения князя. Много напрасной крови довелось мне повидать, пережив в детстве войну, оккупацию и «новый мировой порядок» нацистов. Признаюсь, не по душе были мне и лозунги родной партии:- «С победой социализма только усиливается классовая борьба! Если враг не сдаётся – его уничтожают!». Эти лозунги напрямую вылились в трагедию семьи моего деда, а затем семьи моего отца, а, следовательно, и меня лично, Правда, из мясорубки классовой борьбы тридцатых годов, отцу посчастливилось выбраться живым. Зато мы, его жена и дети, сполна испытали, каково это жить в стране советов с позорным клеймом: «семья врага народа». С ранних лет мне пришлось задуматься:- Что есть правда? И что есть Истина? В поисках ответа на больные вопросы, несколько раз я перечитал страницы «Нивы» с репортажем из зала суда. Неслыханное дело, за совершенный теракт – покушение на садиста губернатора - судом присяжных была оправдана Вера Засулич. Речи талантливых юристов на суде революционерки диким диссонансом расходились с полными наветов, брани и кликушества обвинительными речами на сталинских процессах, завершавшиеся «единогласным» и беспощадным призывом:- «Смерть врагу народа!».
С пожелтевших страниц подшивки журнала «Нива» всплывали картины жизни страны находящейся на невиданном подъеме. Не зря эта эпоха названа «Серебряным веком России». Правительство проводило целый ряд последовательных реформ во всех сферах жизни общества. Промышленность и сельское хозяйство испытывали невиданный подъём: возрождалось военное и коммерческое судостроение, железные дороги по масштабу строительства соперничали с БАМом, Путиловские заводы конкурировали по качеству выпускаемой стали с заводами Круппа. Народонаселение ежегодно вырастало на миллион жителей. Рубль стал надёжной мировой валютой и обеспечивался золотом. Российским зерном кормилась Европа, а продукция животноводства конкурировала с лучшими голландскими образцами.
- Дайте десять лет спокойствия стране, и вы не узнаете Россию, с трибуны Думы умолял угомониться «крикунов» премьер министр. Но тщётно. Его голос так и остался «Гласом вопиющего в пустыне». Два десятка тысяч «крикунов» из разночинной интеллигенции в компании с сыновьями разорившихся дворян, вкупе с масонством, недоучившимися «кухаркиными детками» и разобиженными инородцами, в открытую будили и звали дремучие животные силы к топору. Безответственные вожди пролетариата, без стеснения взывали к первобытным инстинктам крестьянина, науськивая:- Грабь награбленное! Так называемому «малому народу» из двух десятков тысяч безумствующих и вскормленных на иноземных хлебах социалистов удалось совратить и втянуть в братоубийственную смуту сто семьдесят миллионов народа страны, дотоле известного своею верой и терпимостью.
После «Нивы» на столике беседки оказался аккуратно обёрнутый в газету том «Брема» с закладкой на страницах с описанием жизни дельфинов. Книга - «Жизнь животных» Брема была любимым чтением моего двоюродного брата – Рема, студента Грозненского нефтяного института. Я проштудировал всё, что знал Брем о дельфинах, а по инерции и о собаках. О собаках пришлось читать вслух, потому, как навязался заинтересованный слушатель в физиономии необычной масти сеттера, но зато с документами по чистоте родословной, по кличке Принц. С молочного возраста этого оболтуса, и с первого дня его приобретения в таганрогском клубе собаководства, мы с ним состояли в давней дружбе. Со щенячьего возраста Принц в одной компании со мною находился на воспитании у тётушки Брониславы. Мы оба были сладкоежками, и тетушка вынуждено прятала сахарницу в горку, запирая её на ключ. По рассеянности тёти «Золотой ключик» частенько пребывал не у неё, а в моём кармане. Если я, залезу в сахарницу, не поделившись с Принцем, он меня обязательно продаст, а если войдет в долю, то мучась от приступа совести и пряча блудливые глаза, продаст опять же, хотя и вопреки своему желанию. Другая собака дяди Станислава – огненно-рыжий ирландский сеттер и тоже с царственной кличкой – Рекс была уже довольно преклонного возраста. Беззубого и ко всему безразличного Рекса уже не грела старческая кровь, и он валялся на самом солнцепёке, вставая лишь затем, чтобы убраться от преследующей его тени. Рекс жил под постоянной опёкой бабушки Аси. Бабушка целыми днями крутилась по хозяйству и управлению домом, но так, что сами жильцы этого не замечали, но сама она примечала всё.
Очевидно в виде пробного шара, в беседке объявился «Новый завет». Поняв, что Евангелие меня заинтересовало, но столкнувшись с непривычным написанием, я частенько откладываю книгу, бабушка попросила читать завет вслух. Дверь в летнюю кухню всегда нараспашку и бабушке хорошо слышно моё бубнение, и она тут же исправляла все мои залёты не в ту степь. Церковнославянский язык чем-то напомнил разговорную речь казачьей станицы и с каждой страницей становился всё доступнее и понятнее. Для меня – бывшего пионера и воспитанника комсомола, «Новый завет» стал потрясающим открытием. Оказывается здесь всё не так просто, как вдалбливала нам государственная антирелигиозная пропаганда. Детство моё прошло в казачьей станице. Мы жили в одном доме с почтой. Здание почты, как и станичный храм «Михайлы» располагались на майдане рядышком так, что пробудившись от сна, мой взгляд первым делом упирался в православные кресты на куполах храма. В закрытый для службы храм ссыпали на хранение колхозное зерно, и когда открывали врата, мне со станичной ватагой удавалось проникнуть внутрь. Роспись на главном куполе изображала седобородого старца со строгим взглядом и указующим перстом. В руке он держал толстую книгу толи с законами, а может быть для записи наших грехов. Шёпотом бывалые пацаны пояснили, что это и есть «Боженька». Он всё видит и все знает наперёд. Отлично понимая, что должна ответить моя учительница, я обратился не к ней, а к отцу:- Пап, ты в Бога веришь? Хотя по статусу интеллигентного человека тех времён ответ должен быть отрицательным, отец ответил честно, что сам не знает. А мне хотелось знать точно! Пап, ну а если Бог есть, то где он? Ответ, что Бог внутри каждого из нас, ещё больше запутал меня. – Ну, если он внутри меня, то почему я ничего не чувствую? - Вырастешь, вот тогда и почувствуешь – заверил меня отец. Сознавая всю случайность обретения первоисточника, торопливо и взахлёб зачитывался я свидетельствованиями учеников Христа. Все они осознанно пошли на мученическую смерть, но не отреклись от наставлений своего учителя, утверждавшего, что тело человека – Храм Божий, и отнять у него жизнь равносильно святотатству разрушения Дома Божьего. Выходит, что прав был отец, говоря:- Бога надо искать внутри себя.
- Без Гомера нет культуры – наставляла бабушка Ася, и подсунула мне «Одиссею» в переводе Гнедича. – Как будущий моряк, ты обязан знать своего знаменитого предтечу. Так я погрузился в поэтический размер гомеровского стиха – гекзаметр. В восприятии был он нелегче церковнославянских изречений и я продолжал бубнить из беседки:- «Гелиос с моря прекрасного встал и явился на медном своде небес, чтобы сиять для бессмертных богов и для смертных…» Бесхитростная простота, сила и важное спокойствие изложения, чеканное необычным размером, постепенно, как на мёртвой зыби убаюкивало, и частенько я с испугом просыпался от неожиданного падения книги. Тётя Аня застала наш ликбез. Литературные наклонности и аскеза юного мореплавателя ей показались несколько странными. - Странно в таком возрасте быть настолько инфантильным, чтобы не искать встреч со сверстницами и не интересоваться ни танцами, ни кино – поделилась тётушка опасениями с дядей. Очевидно из-за страхов моего одностороннего развития, в беседке появился элегантный том с красочными иллюстрациями обнажённых тел, с полупрозрачными, как женские кружева, перекрытиями из тонкой рисовой бумаги. - Ха,- возликовал я:- «Мужчина и женщина» - настольная книга Висасуалия Лоханкина – известного антигероя из «12 стульев». Вот это интересно и любопытно!
Думаю, что в результате опасений тети Ани, дядюшка предпринял превентивные меры, и во всеуслышание заявил, что в воскресенье мы отправляемся в охотничье угодье к реке Акташ. Дескать, настала пора приучать Принца к оружейной пальбе, с которой будет связана вся его собачья будущность. Как я полагаю, одновременно с выгулом Принца намечались и смотрины его племянника, так как местное население уже заподозрило неладное:- не прячется ли в его доме беглый матрос. – И почему этот матросик не показывается на людях?- вот в чём вопрос. Дядя наказал мне быть одетым как на официальную презентацию - по форме раз, т. е. во всё белое: белый чехол на бескозырке, белая форменка с гюйсом и белые штаны, только ленточка на бескозырке чёрная. Злые языки «бурсаков» подобный расклад в форме одежды называли:- «Форма раз – кальсоны – противогаз».
Как и мой отец, дядя Станислав был заядлым охотником. От деда Иосифа им обоим досталось по двустволке от известного немецкого мастера Бауэра. Оба новых владельца в один голос утверждали, что стволы их ружей свиты из стальной проволоки и обработаны ручной сваркой. Такой ствол – де, выдержит двойной заряд пороха и с ружьём можно спокойно идти не то, что на кабана, но и на медведя. С началом войны отец, подчинившись приказу республиканского НКВД, сдал ружье в соответствующие государственные органы, а те заодно с ружьём прихватили и наш радиоприёмник СИ-1. На память о ружье и приемнике у матери на руках осталась только справка. Когда кончилась война, в органах ответили:- Четыре года люди семьями вместе с заводами пропадали, всё проклятая война забрала. О каком ещё приемнике вы хлопочите? А вот дяде Станиславу своё ружьё удалось отспорить. Понятно, до его ружья оккупантам не хватило рук дотянуться и, вернувшись с фронта, он первым делом затребовал свой Бауэр. Оказывается, к преподобному Бауэру должно прилагаться много интересных вещей. Это выяснилось, когда в охотничьем костюме и с полной амуницией, дядя появился он дворе. Лично на меня дядюшкин вид произвёл впечатление нереальности времени. С головы до пят дядя выглядел собравшейся на охоту копией графа из недавнего музыкального кинофильма свердловской киностудии «Сильва». Потрясающее впечатление произвёл дядя и на обеих собак. Они вперегонки бросились к ноге в гетрах, где и затеяли собачью свару. Откуда только взялась сила у дряхлого ирландца Рекса. Уложив на обе лопатки Принца, беззубой пастью Рекс сдавил тому глотку. Арапник уже метил по престарелому псу, но на дядиной руке с плетью повисла бабушка Ася. И всех разом остудил крик бабушки:- Когда я, как Рекс выйду в тираж, ты и на меня с арапником?
Двое в группе, не считая собаки, дефилировали по пыльным улочкам сонного городка. Одна за другой открывались калитки, проявляя в них всё новых зрителей. И хотя у меня не было среди них ни одной знакомой души, со всеми любознательными старожилами следовало поздороваться. - Так требуют местные правила хорошего тона, наставлял меня дядя. За городом несколько километров мы шли по щебёнке железнодорожного полотна, когда Принц неожиданно уселся на поджатый хвост и отказался идти дальше. Дядя, с видом опытного кинолога, осмотрел и ощупал пса от лап до хвоста и даже заглянул в пасть упрямому животному, чтобы прийти к заключению:- Собака сбила о щебёнку нежные подушечки на лапах и её придётся нести на руках. Грязные лапы Принца и моя белоснежная форменка были в явном диссонансе, поэтому нести кобеля до уже видневшегося подлеска выпало дяде Станиславу. Он снял с себя ружьё и два патронташа и всё это я нахлобучил на себя. С одетыми накрест через плечо патронташами как с пулемётными лентами и ружьём на ремне я выглядел ряжённым под революционного матроса с крейсера «Аврора». Представляю, что подумали бы жители городка, заявись мы перед ними в таком обличии. Наверняка бы зациклились на мысли, что мы идём брать штурмом их горисполком и телеграф.
Охотничья справа оказалась тяжеловатой, и я плёлся позади. Голова Принца покоилась на плече дяди. Собачьи глаза закатились от блаженства, а губы сложились во въедливую ухмылку, уверяя меня в выводе, что этот прохвост явно потешался над нами. Такой наглой собачьей улыбки никогда мне не доводилось видеть.
Дядино решение казалось вполне благоразумным. - До лесу и цели нашего похода осталось всего ничего. Снесем на руках до зелёной травки собаку. Пошарим перепела на опушке. Отстреляемся. Соберём дичь, и по проверенной уже схеме подберём собаку на руки – и марш домой. Казалось, всё по уму! Но на деле всегда возникают нежданные нюансы. Принц добросовестно обшарил всю округу, но даже перепелиного пера на нюх не обнаружил. Мне показалось, всему виной оказалась чувствующая себя в этом лесу хозяйкой ворона. Перелетая с куста на куст и каркая во всё воронье горло, назло людям она портила охоту, а от поднятого тарарама все перепелиные выводки сбежали в лес. Дядя был несколько иного мнения. Из-за воровского пристрастия к яйцам в чужих гнёздах, воронье племя извело перепелов. Охотничье общество приговорило ворон к истреблению, как хищника леса, а сегодняшняя скандалистка явно птица залётная, но:- приговор обжалованию не подлежит,- сказал дядя и выстрелом навскидку снял ворону с куста.
Выстрел не просто напугал Принца, он привёл пса в дикий ужас и тот с отчаянным воем рванул через перелесок, пока его вопли не затихли где-то вдали. Мимо меня пролетела собака со скоростью опережающей собачий визг. Возвращались мы в траурном молчании, только дядя время от времени вздыхал, повторяя: «пропащий пёс, даже не знаю, стоит ли его искать». Но тот день оказался полон неожиданностей и непредсказуемых событий. У калитки дома, как ни в чём и не бывало, нас встретил Принц. Радостно повизгивая, пёс подпрыгивал, намереваясь лизнуть в лицо, и как бы желая сообщить:- несмотря на мои опасения, вы всё же не заблудились, и у вас хватило ума найти дорогу к дому. Осталось непонятно, как это Принц на изнеженных лапах собачьего патриция смог пролететь пяток километров по щебёнке, не заблудиться и на целый час опередить хозяина. С того дня я не доверяю собакам - медалистам, с громкой родословной.
В беседку зашла бабушка, забрала из рук книгу, и глядя в мои глаза, сказала: - Чую, ты выбираешь момент поговорить со Станиславом о своём отце и узнать правду, как и за что его сажали. Пожалуйста, не напоминай ему об этом. Стаська и так жизнью побит, и срываться ему больше нельзя. Когда твоего отца сажали, он не смолчал, а вступился:- Вячеслав никакой не враг, и я за него ручаюсь. Вот за эти слова, свидетельствующие о «гнилом либерализме и потере партийной бдительности» Станислав выложил свой партбилет. Узнав подробности, друзья посоветовали:- уезжай отсюда, не то скоро сам загудишь вслед за братом. Пришлось бросить завод и дом, выстроенные собственными руками, поэтому и оказались мы на новом месте в Балаклаве. Хорошо везде, где нас нет, да только не сладко ютиться семьёю по чужим углам. А теперь ещё одна новость: на старости лет родная сестра Антонина отличилась - в тюрьму угодила за то, что анекдотами на политические темы развлекала дружков. А Станислав не угомонился, посылки в тюрьму шлёт и опять попал на заметку. Я всё понял, и сдержал данное бабушке Асе слово. Так и не довелось поговорить мне за прошлое с дядей, и самая загадочная часть саги о семействе моего деда Иосифа так и остается терра инкогнита.
Прощаясь, дядя Станислав вручил на память книгу «Жизнь замечательных греков» издания 1904 года. - Это всё, что осталось от юности твоего отца. Читай и береги её. Я так и делаю, и время от времени перечитываю книгу. В «Сравнительных жизнеописаниях» эпических героев и антигероев Плутарх противопоставляет жажде власти одного именитого человека безоглядное самопожертвование другого, предательству – неподкупную верность, геройству – трусость. Книга только утвердила меня в предположении, что ничего не изменилось в природе человека за прошедшие тысячелетия, а за неполные 18 лет довелось мне уже навидаться подобных противоположностей. Валяясь на верхней полке, я размышлял «за жизнь». Мне скоро восемнадцать. Связав жизнь с морем, свой путь я считал окончательно выбранным. Одного мне не хотелось, чтобы как боцман Авдеич я «упустил свой шанс» и потому всю жизнь проплавал под неизвестно чьим началом. А Степан Авдеич до сих пор сожалеет об упущенной возможности поступить в мореходные классы, так назывались в России учебные заведения по подготовке шкиперов каботажного и штурманов дальнего плавания. В стране их насчитывалось около сорока, и были они почти в каждом порту России. Плавая летом на судах добровольного флота, молодой моряк мог набираться практических навыков, а зимой, сидя за партой, грызть гранит науки. Авдеича повязала семья, в которой он был единственным кормильцем. В отличие от него я свободен. И пока у меня нет ни пред кем обязательств, надо не теряя времени работать и учиться. Школа юнг предоставила мне возможность ступить на первую, самую нижнюю ступень лестницы, ведущей на капитанский мостик, дав мне право на управление малотоннажными судами в прибрежном плавании. Мне же грезились океанские просторы, зкзотические страны и пропахшие колониальными пряностями порты, навеянные фантазиями Александра Грина. И как это делают вступающие в должность президенты, только вместо Библии возложил я правую руку на подаренную книгу, поклялся, что завтра же начну готовить себя к поступлению в мореходное училище имени Георга Седова.
В СТОЛИЦЕ «ТЮЛЬКИНА ФЛОТА».
«Казбек» я застал у причала портового флота в полной готовности к очередному рейсу. На судне встретили меня, как загулявшего долгожданного родственника. Старпом, настоятельно советовал хорошенько выспаться с дороги и тут же назначил меня в дежурство в качестве подвахтенного матроса. Подвахта обязывает дежурного хоть спать, а хоть на трубе дудать, только не покидать судно и быть в готовности при любом «пожарном случае» прийти на помощь вахтенному. Иначе были настроены нагрянувшие на «Казбек» мои однокашники: «Нынче – воскресенье – день увольнений, на площадке городского парка вечер танца, как и бразильский карнавал, он требует личного участия. А отсыпаться будешь в море». Пришлось уламывать сонного моториста «подежурить за меня на подвахте».
Хотя Керчь - крымский город, но природа здесь далеко не ялтинская. Нет стройных, как свечи кипарисов, не лезет из всех щелей жирная субтропическая зелень, а пыльная городская акация напоминает полюбившийся Таганрог. Однако море здесь настоящее и вода в нём черноморская, любой насморк как рукой снимает. Оно, совсем рядом одетое в гранит Чёрное море, его можно зачерпнуть в ладони, а плещется оно под ногами у прогуливающейся по городскому парку публики. И сами жители города Керчи крепко отличается от утомлённых солнцем и бездельем ялтинских беззаботных отдыхающих. Это рабочий люд, так или иначе связанный с морем: судоремонтники, обработчики рыбной продукции, моряки, рыбаки. И ещё одно немаловажное открытие: в приморском парке полностью «заправляют балом» военные моряки с бригады минного траления. В те годы, на флоте призывник служил семь долгих лет. Матросы, из довольно зрелых мужчин, чувствовали себя силой, которую сплотила недавняя война и ежедневные риски минного траления. Как говорится:- эти парни уже повидали «Крым, дым и медные трубы», поэтому и вели себя соответственно. В парке с танцевальной площадки под открытым небом гремела модная в то время музыка с пластинки «Рио - Рита». Всех смазливых партнёрш расхватали зашедшие на отдых в порт матросы с минных тральщиков. По периметру танцплощадки спинами к забору жались или скороспелые малолетки или вышедшие в тираж матроны, годящиеся мне в бабушки. Не зря я прошёл Юркину школу, румбу я знал, и мог показать коллегам высший класс в этом танце. Я уже было «закадрил» смазливую мордашку, как возник бравый военмор и одним словом:- «занято!» разъяснил всю обстановку. Пришлось ретироваться. С этими «братишками» я бы ни кому не советовал связываться. О прогремевшей на весь бассейн драке «братишек» и противостоящих им объединённых сил торгового флота и городской шпаны, я был хорошо информирован. Заварили эту кашу одесситы с сухогруза «Чернигов», ставшего на моточистку на керченский судоремонтный завод. Из закордонного рейса «Черниговцы» вернулись в модных белых штанах из китайской чесучи, и в безрукавных бобочках, под названием «сингапурки». Каждый одессит располагал