Блог клуба - Литературно-исторический

Тревога учебная и фактическая

Дабы экипаж был постоянно готов к борьбе за живучесть судна, его нужно тренировать. У каждого по тревогам есть свои обязанности, вот их-то и отрабатывают во время учебных тревог. Проводить их нужно регулярно, а уж если поменялась перед рейсом значительная часть команды, то обязательно.
Небольшой теплоход совершал каботажный рейс из Таллина в один из портопунктов Моонзундского архипелага. Летняя погода вполне располагала к проведению тревог, тем более, что на борту появились практиканты. Как только судно отвернуло с оживлённой морской трассы в сторону пролива, капитан нажал кнопку аларма и по судовым помещениям разнеслись трели звонков. Когда они смолкли, раздался усиленный динамиками голос капитана:
- "Учебная тревога, пожар в машинном отделении."
Началась привычная для моряков беготня: члены аварийной команды одевали специальные костюмы, взвали на спину тяжелые баллоны аппаратов для дыхания в дыму, разматывали пожарные шланги. После доклада о том, что условный пожар в машине потушен, так же условно тушили палубный груз.
Заодно, скатили нагретую солнышком палубу, да и друг друга тоже. После отбоя тревоги аварийное имущество вернули на свои штатные места. А пожарные шланги решили просушить, раскинув их на решетках в кожухе дымовой трубы. Рейс продолжался, теплоход резво бежал по спокойным водам пролива. Стемнело.
Команда, за исключением вахты, уже отходила ко сну, когда вновь объявили тревогу. На сей раз уже не учебную, дымом была окутана верхняя палуба надстройки. Горели пересохшие шланги, и поливать их теперь было нечем. Хорошо, что для тушения хватило простых пенных огнетушителей. Всё их количество было израсходовано для устранения оказии, возникшей по своей собственной вине. Дымовую трубу теплохода на следующий день срочно перекрасили. Как были получены новые шланги, и вообще выпутались из этой неприятности, мне ведомо. Но
это уже совсем другая история.

Кино, да и только!
Советский теплоход стоит под погрузкой в одном из британских портов. К вечеру стало моросить, погрузку прервали. Команда в город не пошла, решили деньги подэкономить для бельгийского захода, там их потратить выгоднее. Ну, а в таком случае, у наших моряков в те времена было одно развлечение, это просмотр кинофильма. Для таких целей на всех советских судах имелась необходимая техника в виде узкоплёночного аппарата "Украина". Ребята именовали его просто - "кинолебёдка". Запас фильмов был невеликим, около 30 стареньких лент. Если в порту оказывалось ещё одно судно своего пароходства, можно было и обменяться просмотренными уже фильмами.
Итак, после ужина свободные от вахты хлопцы собрались в салоне. После недолгих споров был выбран фильм и на экране замелькали кадры. Вахтенный штурман убедившись, что трюма закрыты плотно, напомнил матросу у трапа, что ожидается подход баржи с пресной водой для пополнения судового запаса:
- "Брать будем в ахтерпик, и под завязку, пока из воздушного гуська не польётся".
Матрос подтвердил, что всё ясно, не впервой ведь. Затем штурман заглянул в салон, а там присел и незаметно увлёкся старым сюжетом. Матрос, не отходя от трапа, пытался через иллюминатор тоже что-то увидеть и услышать .
А в этом порту небольшие самоходные баржи не только воду подвозили судам, но и дизельное топливо. С одной из них, проходящей мимо борта, прокричали по-английски:
- "Do you want fuel?"
Матрос, медленно возвращаясь к действительности, толком ничего не расслышал и не понял. Но увидев баржу, сообразил, что это привезли долгожданную воду. Не предупредив штурмана, он быстренько принял концы от англичан, за ними шланг. Сунув его в приёмное отверстие, махнул на баржу:
- " Давай! "
Шланг наполнился, и потекло...
Когда в салоне прокрутили половину фильма, все вышли на палубу и закурили. На барже англичане заволновались, при бункеровке ведь курить категорически запрещено. Они стали размахивать руками и требовать курение прекратить. Сигарета вахтенного штурмана сама выпала изо рта, он с ужасом понял, происходит что-то ужасное !
"Стоп!" - заорал он на баржу, срывая голос.
Мало того, что был испорчен запас пресной воды, она смешалась с соляркой. Основная непрятность состояла в том, что брать топливо в иностранных портах вообще запрещалось, кроме исключительных случаев, из-за его дороговизны по сравнению с очень дешевым отечественным. Вот такое посмотрели в тот раз кино. Конец комедийного фильма получился очень грустным для некоторых героев этой истории.

Cапоги
Гавань старого рыбного порта находилась прямо в центре города и доступ в неё в те времена был свободным. То есть, проходная отсутствовала вообще, только на судах неслась вахта, да и то относительно. Рыбаки после тяжелых рейсов могли вполне расслабиться. Семейный народ расходился по домам, а холостяки могли пригласить сговорчивых дам к себе в малогабаритные каюты траулера. Коль деньги есть, то будут и подруги.
Поздним вечером матрос и моторист, хорошо посидев в ресторане при железнодорожном вокзале, явились на судно в сопровождении двух девушек. Все были в хорошем настроении, после вина и танцев, хотелось любви. Это только официально в Советском Союзе секса не было, а люди и тогда оставались людьми.
Посидев немного вместе и добавив принесённой живительной влаги, разошлись по каюткам. И всё бы прекрасно, да была одна закавыка. Поскольку на этом рыбацком судёнышке уже начали кое-какой ремонт, гальюны ( т.е.туалеты ) были закрыты. Для бывалых моряков это в общем не проблема, борт рядом, ну и к соседям наведаться можно. А вот женщинам, сами понимаете, агромадное неудобство получилось .
Нужно сказать, что на этом судне боцман был очень исправный, и судно, и матросскую братию содержал в лучшей форме. Во время этой стоянки ночевал он дома, но ровно в восемь часов утра ежедневно приступал к работе, будучи уже вполне в рабочем виде. Вечером, по окончании трудового дня, переодевшись в цивильный костюм, он убывал в город. Роба его хранилась в каюте, а вот большие яловые рыбацкие сапоги боцман оставлял в коридоре у каютной двери.
Когда дамам приспичило по малой нужде, герои наши предложили им, за неимением туалета или хотя бы ведра, воспользоваться этими вместительными непромокаемыми сапожищами. Рано утром вполне удовлетворённые кавалеры проводили своих дам до причала и простились. На судне начинался очередной рабочий день. Около половины восьмого на борт явился боцман. В каюте он аккуратно повесил свой костюм и одел пропахший рыбой и красками комбинезон. Затем, выйдя в коридор, привычно сунул ногу в сапог... Что при этом произошло, вы можете себе представить сами, а слов, исторгнутых боцманом, я передать просто не могу. Их было много, они рвались из души сотрясая весь корпус среднего рыболовного траулера. Чайки, мирно дремавшие на воде, взлетели и в панике заметались над гаванью, однако вскоре успокоились, рассевшись по небольшой акватории рыбного порта, чего нельзя было сказать о боцмане...

Пошутил
Моряки - народ грубоватый. Долгие годы работы в мужской компании, да ещё и в малочисленном коллективе, где все и всё друг про друга знают, рождают и юмор определённого плана, не всем понятный .
Теплоход, следующий из Балтийского моря в Испанию, прошел шлюзы Хольтенау и направился Кильским каналом на запад. На мостике теперь стоял немецкий рулевой, и команды ему отдавал немецкий же лоцман. Капитан, конечно, тоже контролировал обстановку, прохаживаясь по рулевой рубке. Время уже ночное, и здесь темно, слабо светятся только приборы и экран радара. Лоцман удобно устроился около широкой тумбы машинного телеграфа, облокотившись на неё солидным уже животом. А обычно, команде это хорошо известно, на этом месте любил стоять сам капитан. Тишина нарушается лишь редкими командами, которые дублирует рулевой. Капитан вышел на крыло мостика прикидывая, чисто ли пройдёт встречный теплоход.
В это время скучающий в каюте помполит (была в советское время на судне такая должность - политический помощник капитана), решил навестить своего друга. Они с капитаном плавали не первый год, близко сошлись и были, можно сказать, запанибрата. Фамилия у помполита была вполне народная - Лаптев. Поднимается он на мостик,входит в рулевую рубку. Глаза- то не сразу привыкают к темноте, но вот он различает знакомую фигуру у телеграфа. Он нисколько не сомневается, что это его приятель капитан. А потому подкрадывается тихонько сзади, протягиват руку снизу между ног и слегка сжимает причинное место. Раздаётся дикий крик лоцмана, это вам не доннер ветэр, а кое что гораздо круче! Помполит отскакивает в сторону. Влетает перепуганный капитан. Лаптев пытается что-то объяснить капитану, а тот, сообразив с трудом, что произошло, приносит извинения лоцману. Никакие извинения не помогают, лоцман вышел на крыло, а в рубку больше так и не зашел. Но канал прошли как-то без проблем.
Ну а дружба старых моряков, капитана и помполита, дала на время трещину. Шуткам всё же своё время.

Такие же
После окончания войны прошло не так ещё много времени. В польских портах тогда базировались корабли Балтийского флота. Военные моряки занимались разминированием здешних вод, поднимали затопленные в гаванях суда и корабли.
Города, хоть и сильно пострадавшие от обстрелов и бомбёжек, всё же сохраняли свой европейский колорит. Это была заграница, куда мало кто из наших людей тогда попадал. Поэтому советские офицеры с удовльствием, когда выпадала такая возможность, посещали местные ресторанчики. Другая музыка, какая-то иная совсем обстановка, всё почти как в иностранных фильмах. Так вот и закатила в уютный погребок, небольшая компания морских офицеров одного из кораблей. Кёльнер предложил им присесть, смахнул что-то невидимое со скатерти, положил карточку меню.
Заказав бутылочку местной водки и немудрёную закуску, офицеры стали осматривать маленький, но довольно уютный зальчик. Над стойкой бара скромный ряд напитков, между столиков паркетный пятачок для танцев. Из музыкантов только аккордионист да скрипач, но играют душевно. А вот и кёльнер спешит с подносом,секунда и стол накрыт:
- "Смачнего!" - пожелал он и добавил, заметив недоумение:
- "Приятного аппетита! Так привычно видеть офицеров в элегантных черных мундирах".
- "А что , часто заходят?" - спросили моряки.
- "Да всю войну были."
- "Мы же недавно здесь, как это всю войну?"
- "Ну то германьцы были, СС, но мундиры точно такие".
Он поспешил по своим делам, а наши офицеры размышляли, нужно обидеться или как? А потом махнули рукой на всё это дело, разлили, выпили, и на душе стало хо-ро-шо !

Заики
У причала торгового порта Владивосток стал под выгрузку теплоход "Туркестан". Груз простой, гранулы полиэтилена в мешках из Японии. С утра комсостав разбежался по своим делам, капитан тоже убыл в контору пароходства. За грузовыми работами наблюдает вахтенный 3-й штурман, в машине вахту несёт 4-й механик. Они молоды, да ещё и холостяки, вот пусть на стоянке и напрягаются. Пригревает летнее солнышко, бухта Золотой рог отливает золотистым блеском.
Но вот на причале показалась ладная женская фигурка. Дама поднялась по трапу на борт, что-то сказала матросу, бдящему на своём посту, тот нажал кнопку звонка. По этому сигналу к трапу вышел вахтенный штурман. Оказалось, что эта дама - специалист из отдела теплотехники пароходства по каким-то своим делам. Узнав, что в машине командует 4-й механик, она попросила проводить её к нему. Штурман провёл её до дверей нужной каюты, постучал, сообщил о гостье и галантно откланялся. Не успел он толком заняться своими делами, как очередной звонок заставил их прервать. Дама поджидала его у трапа с вопросом:
- А ещё кто-то из механиков на судне есть?
- "Да," - ответил штурман, - " третий механик тоже здесь".
- "Проводите, пожалуйста, к нему".
- "Без проблем".
Через какое-то время, направляясь по спардеку от одного трюма к другому, штурман заметил даму-теплотехника, которая с красным лицом, видимо очень сердитая, стуча каблучками сбежала по трапу на причал.
- "Не знаешь в чём дело?" - спросил штурман у матроса.
- "Да кто её знает, ничего не сказала".
Пошел штурман к механикам допытываться, что же такое произошло у них. Чем могла остаться недовольной такая миловидная дамочка? Те толком ничего не смогли объяснить, но штурман уже сам стал догадываться о произошедшем. Дело в том, что оба эти механика были заиками. Один из них долго открывал рот, произнося а...а...а...прежде, чем выговаривал слово. Другой же наоборот тянул ц..э, ц..э, почти не разжимая губ, перед каждой фразой. Дама просто подумала, что моряки издеваются над ней, они же любят подшутить над береговой публикой.
Когда раздался телефонный звонок из пароходства, требующий объяснений безобразного поведения механиков, штурман уже мог спокойно обрисовать ситуацию. На следующий же день, с утра, старший механик быстренько уладил этот вопрос в службе на берегу. А судовые шутники теперь пытались изобразить в лицах диалог механиков и дамы, срываясь в хохот .

Канцелярский стиль
Штурманам и механикам за долгую свою морскую карьеру приходится исписать груду всяческих бумаг. Помимо судовых журналов, заполняемых ежедневно, есть ещё отчёты, акты, докладные, всяческие объяснительные, книги материального учёта и прочее, и тому подобное. Кто-то усваивал на отлично особый стиль заполнения этих бумаг, а из под пера других выходили иной раз забавные документы. Скажем для характеристик, существовало два штампа, положительный и отрицательный. Первый, после перечислений достоинств, заканчивался фразой: "политику партии (имелась в виду единственная - коммунистическая) и правительства понимает правильно". Второй, подробно изложив и пороки, и методы перевоспитания, продолжал: - "однако, товарищ имя рек должных выводов для себя не сделал!". И далее предлагалась соответствующая кара.
Как-то, принимая дела капитана, наткнулся я на акт списания судовой аптечки. Там перечислялись лекарства с истекшим сроком хранения и ещё что-то. Но мне понравилась заключительная фраза: - "а спирт весь вытек, о чём можно судить по потёкам на этикетке бутылки."
А текст вот этой, хранящейся у меня объяснительной, привожу полностью,сохраняя стиль и пунктуацию:
Начальнику Эстонского морского пароходства
тов. Ниннас Т.А.
О Б Ъ Я С Н И Т Е Л Ь Н А Я
05 января 19.. года по расписанию ледокольный паром "Когува" должен был отойти в очередной рейс из Куйвасту в Виртсу в 21.30. К 21.31 судно закончило погрузку и я начал поднимать судовую аппарель в положение по-походному. Спустя полминуты я увидел, что к шлагбауму КПП подъехала какая-то машина. Поскольку на судне было свободное место, я решил подождать её. Снова опустил аппарель. Автомашина марки "Жигули" подъехала к береговой аппарели, но въезжать на судно не стала, хотя я знаками и судовым тифоном показывал, чтобы она заехала. Это было уже в 21.34. Судно опаздывало с отходом уже на 4 минуты. В это время вахтенный матрос сообщил мне на мостик, что у водителя нет билетов на проезд. Так как в 21.30 касса уже должна была быть закрыта, я поднял аппарель и в 21.35 пошёл по назначению. Уже когда отошли от причала на мостике, появился какой-то гражданин и начал кричать на меня диким голосом, что у него маленькие дети, что мы обязаны вернуться и что он будет жаловаться. Его появление на мостике было столь неожиданным для меня,что я потерял дар речи. Оказывается, пока мы шли вдоль причала этот гражданин перескочил через борт на ходу судна. Вёл он себя нагло, истерично и создал нетерпимую обстановку. Так как возврат обратно оттянул бы отход судна ещё на несколько минут, я решил не возвращаться, а следовать по назначению.
Вопрос можно было бы решить, если бы гражданин подъехав к судну поднялся бы ко мне на мостик и объяснил обстановку, но вместо этого он не потрудился даже выйти из машины, а жестами показывал, что я должен ждать ещё кого-то .
Сменный капитан л/п "КОГУВА"
Н.Н. К - н
Ну что тут скажешь, сложно бывает понять язык жестов и тифонов. Казённый канцелярский язык тоже не очень-то ласкает слух, но им приходилось в меру своего умения и опыта пользоваться . На казённой службе и обращение казённое.

Радиосвязь
Это сейчас радиоаппаратура стала очень компактной, а связь осуществляют сами судоводители. Профессия радиста на флоте практически исчезла. Спутники, зависшие над планетой в космосе, колоссально упростили проблемы и связи, и навигации. А в своё время каждое судно было оборудовано радиорубкой, напичканной большими блоками приёмников и передатчиков. Здесь нёс вахту начальник радиостанции или второй радист. Посторонних в это помещение обычно не допускали, а из-за дверей только слышался загадочный писк морзянки. Служебную переписку, то есть бланки радиограмм, радисты передавали капитану, он же отправлял сведения в пароходство. Переписка бывала открытой и секретной. Так что, дело это вполне серьёзное, хотя и тут бывало место для шуток.
Обычно, после выгрузки в западноевропейских портах, суда балтийских пароходств и следовали на Балтику. А от диспетчера пароходства приходила такая радиограмма:
- "Следуйте в сов. порт".
Когда судно уже рассекало балтийские волны, диспетчер уточнял, в какой порт именно: Таллин или Рига, Клайпеда или Выборг. Как-то капитан, получив такое указание насчёт совпорта, прикинулся наивным и дал такой ответ:
- "Следую сов.порт Одессу, прошу обеспечить грузом".
В пароходстве шутку не поняли, несколько растерялись, но зато быстренько сообщили точный порт назначения. Стало быть, члены экипажа могли заранее проинформировать свои семьи о том, где можно увидеться.
Присылали на суда радиограммы и такие организации, как партийный или профсоюзный комитет. У них свои заботы, так наш морской профсоюз вовсе не защищал интересы работника, но зато развивал спорт,например. Вот и пришла на судно такая бумага:
- "Просим сообщить какими видами спорта занимается экипаж, какой выслать инвентарь? Профком."
Дело было осенью и судно трепала непогода, капитану было совсем не до спортивных проблем. В сердцах, он не долго думая ответил:
- "Занимаемся конным спортом, шлите лошадей и сёдла."
На этом переписка и прервалась. Обиделись видимо.

На паромах
В послевоенные годы связь между материком и островами Моонзундского (ныне Западно-Эстонского) архипелага осуществляли разные, зачастую не очень для этого приспособленные, плавсредства . Перевозили они, в основном, немногочисленных пассажиров да почту . А грузы на острова доставляли шхуны или теплоходы из Таллинского порта. Однако, время шло, неуклонно рос поток людей и различного снабжения для островитян. Возникла необходимость постройки специальных судов-паромов для переброски пассажиров и автотранспорта, которые могли бы работать и в ледовых условиях, круглогодично. В славном городе на Неве такие суда спроектировали. И вот в проливах начали сновать новенькие, двухвинтовые ледокольные паромы. Назвали их понятными местному населению именами: "Сыпрус", что в переводе с эстонского значит- дружба, "Сурупи" - так называется полуостров на здешнем побережье. Но вот ещё один, назывался трудным для эстонцев именем - "Северодвинск".
И вот как-то слышит боцман с "Сурупи" разговор пожилых женщин на палубе:
- "Теперь что не ездить на материк, аж три парома ходят-то, "СЫПРУС", "СУРУПИ" и "НЕКУРИТЬ".
При этом женщина показала на идущий навстречу паром "Северодвинск". Боцман тоже глянул на него и всё понял. Название на носу судна было почти не видно, зато над автомобильной палубой крупными красными буквами было написано: НЕ КУРИТЬ! Боцман не стал делать из этого забавного случая секрета, а потому вскоре, и коллеги-моряки стали посмеиваться над экипажем этого "некурящего" парома.
Со временем и эти паромы сменили более мощные и вместительные суда, а уже в конце прошедшего века в Швеции были закуплены теплоходы, по настоящему удобные для пассажиров. Они гораздо больше предшественников, палуба вместительна, автомобили здесь не мочит брызгами волн и дождями. Для людей - просторные салоны, кафе и рестораны. От путешествия теперь можно получить и удовольствие. Можно и не почувствовать, что ты покинул надёжный берег, а вокруг опасная морская стихия .
Однажды, поздним осенним вечером, уже в полной темноте, паром отшел от причала и, развернувшись, последовал к острову Хийумаа. Капитан взглянул на экран электронной карты и убедился, что рулевой хорошо держит судно на курсе. Потом у стола стал делать запись в черновом журнале. Вдруг, кто-то постучал в дверь рубки. Капитан открыл её и увидел молодую семью - супругов с мальчиком, лет пяти - шести. Они попросили, если не помешают, показать мальчику настоящий капитанский мостик. И обяснили:
- "Он ведь не верит, что мы действительно плывём. С освещенного шоссе заехали на автомобильную палубу, которая от шоссе мало чем отличается. Кафе и ресторан тоже,как на берегу".
Мальчишка, завидев в сумраке множество экранов, разноцветных мерцающих огоньков, восхищенно замер. А когда с крыла мостика увидел в свете судовых огней вскипающие и убегающие назад волны, то и вовсе пришел в восторг.
Его не обманули, он действительно плывёт по морю !

Так и рождаются анекдоты
Утро началось с привычной процедуры, а именно, с просмотра электронной почты. Так ведётся с тех пор, как на судах появились компьютеры. Из отдела снабжения пришло странное сообщение:
- "Поясните, что у вашего старшего механика длиной 18 сантиметров?"
На мостике все развеселились, ну как что, всем же ясно! Всё же позвонили в машинное отделение, где стармех в это время нёс вахту. Тот послал шутников подальше, но стал всё же разбираться. Оказалось, что при составлении заявки на рабочую одежду, он, указывая размер и рост цифрами 52 / 178, в спешке пропустил цифру 7. Вот снабженцы и гадали, 52 / 18, что бы это значило? Ну и не преминули с подколочкой переспросить.
Ещё - случай. В кают-компании, после ужина, народ общается. Идёт морская травля на самые разные темы, но женская тематика занимает одно из первых мест. Один из местных энциклопедистов сообщает собравшимся:
- "А вы знаете, что по разводам на первом месте стоят геологи, на втором лётчики и только на третьем моряки?"
Народ начал шумно обсуждать сей важный ворос, мнения явно разделились. И вдруг, скромно сидевший в уголке пожилой моторист заявляет:
- "А вот я, вообще своей жене никогда не изменял".
На какое-то мгновение все удивлённо замолчали. Затем боцман громко и взволнованно сделал вывод:
- "Вот из-за таких, как ты, мы и оказались на третьем месте!"
В другой раз вспомнили про любовниц. Хорошо конечно иметь жену, но и на стороне отдушина не помешает. Только хлопотно ведь, нужно так выкручиваться, чтоб не погореть. Большинство приходило к выводу, что постоянная любовница, это и дороговато, и сложно как-то. Неожиданно вариант с любовницей поддержал не кто-нибудь, а охранитель идейных основ и блюститель нравственности - помполит:
- "Да что же тут сложного? Я вот любовнице говорю, что занят с женой, жене, что занят в парткоме, а сам спокойно работаю, работаю...".
Народ, опешив,промолчал. Но про себя многие подумали:
- "Нам бы такую работу, рот закрыл и рабочее место в порядке".

Аристократы
Когда после войны делили немецкие трофеи, то поделили и германский торговый флот. Советскому Союзу досталось, в том числе, и несколько пассажирских лайнеров . Один из них так и назвали "Советский Союз, а трудиться ему пришлось теперь очень далеко от немецких вод, на линии Владивосток - Петропавловск - Камчатский. Перевозил он грузы и пассажиров, которые бывали, как штатскими, так и военными. По тем временам, это был огромный турбоход, и команда на нём была тоже немаленькая. К тому же частенько, в экипаж вливалась большая группа практикантов из мореходных училищ. Одни начинали на этих палубах знакомиться с морем, другие, закончив практику, сходили на берег вразвалочку, как бывалые морские бродяги.
Зачастую, уходящие оставляли на судне заношенную рабочую одежду, бушлаты, шинели. И накопилось этого добра в боцманской кладовой уже порядочно. Вот боцман и приказал практикантам перебрать барохло, что похуже - на ветошь, остальное использовать при покрасочных работах. После сортировки, только шинелей в хорошем состоянии оказалось более двадцати штук. Всем, кто швартуется на баке, за глаза хватит. Кому в голову пришла эта мысль не известно, но у шинелей были отрезаны полы спереди. Молодые люди о чём-то договорились и разошлись.
При подходе к причалу в порту Петропавловска, сыграли аврал, матросы на баке и на корме выстроились для швартовки. На пассажирской палубе, что ниже капитанского мостика, раздался громкий смех. Капитан тоже глянул вниз, узнать причину, и обомлел. Двадцать человек на баке были, словно аристократы, облачены во фраки. Именно так издали выглядели шинели, урезанные спереди, но с длинными фалдами позади.
- "Вот, сукины дети", - буркнул про себя кэп и добавил уже вслух старпому, показав вниз:
- "Разберитесь! "
Но уже никакая разборка не могла испортить настроения молодёжи, хохма удалась на славу!

Отшельник
Разные люди и различными путями попадают на флот. Кто-то сознательно выбирает море и получает профессию моряка в училище, кто-то после армии хочет подзаработать и заодно повидать мир. Есть и такие, кого жизнь на земле почему-то разочаровала, и бегут они от проблем своих куда подальше, можно и за морской горизонт.
На одном из старых дальневосточных пароходов трудился один такой бедолага кочегаром. Был когда-то он циркачом, и не где-нибудь, а в столичном цирке. Что заставило его так резко поменять яркий блеск арены на мрачные недра котельного отделения, мы не знали.Скорее всего, не обошлось тут без любовной драмы, потому что сторонился он как береговых, так и судовых женщин. Вообще, устроился он на судне как-то не по-людски, не в каюте, наряду со всеми, а прямо в кочегарке. Пристроил в одном из тёмных углов матрац, на нём и спал. Варил тут же себе немудрёные блюда из картошки и рыбы. А что? Всегда тепло и мухи не кусают. Наверху показывался редко, расспросов не любил. Ну а судовых бабёнок любопытство заедало, как же это так, всех они знают, косточки всем перемыли, а тут всё покрыто мраком. Чем больше он их сторонится, тем больше они к нему интерес проявляют, к тому же собой он был весьма интересным мужиком. Они даже в преисподню, к котлам, где он шуровал уголёк, пробовали спускаться.
Надоело ему это дело и надумал он от их назойливости избавиться. Среди машинной ветоши чего только нет, встречаются и экземпляры нижнего женского белья. Так вот, наш кочегар насобирал лифчиков да панталон, и равесил перед котлами это богатство. А потом пошёл к старшему механику с жалобой:
- "Ну задолбали эти бабы. Что, больше негде исподнее высушить? Мне из-за их тряпок приборов не видно"!
"Дед" спустился по трапам в глубины машинного отделения и убедился лично, что там сотворён бардак. Своё возмущение он передал старпому, а тот вызвал дам "на ковёр" и устроил им разнос. Те долго отпирались, оправдывались, а потом разошлись, так и не поняв толком в чём дело. Каждая клялась, что она тут не при чём, но каждая и других подозревала в этом грехе.
А кочегар теперь надолго был избавлен от назойливого женского любопытства. Его тайна осталась с ним. Так даже интереснее, ведь что за жизнь без загадок?

Невинно убиенные
В порту строился новый причал. Дело это сложное, дорогостоящее, да и времени требует немалого. Сначала углубили акваторию, потом на грунте из щебёнки выложили так называемую "постель", а на неё уже плавучий кран стал укладывать многотонные бетонные кубики. Такую работу можно производить при хорошей погоде, каковая на Балтике не всегда, как известно, бывает. Ведь под водой с массивными деталями управлялись водолазы, им хорошая видимость нужна, а волна поднимает муть и опасно раскачивает бетонный блок.
Дело растянулось по времени, а потом и вовсе заглохло. У фирмы, производящей работы, возникли финансовые проблемы. Водолазам перестали выплачивать деньги, они забастовали, а потом уволились и разъехались по домам. Моряки на пассажирских паромах расстроились, им так нужен был новый и более удобный причал. Вот стоят матросы на палубе и рассуждают:
- "Жаль, давно водолазов не видать."
Мимо проходят девушки-пассажирки. Они часто переправляются через пролив, всё знают лучше всех и обо всём. Услышав разговор матросов, тут же выдают свой комментарий:
- "Так тут такие махины под воду опускали. Видимо, водолазов-то ваших передавили, вот их и не видно. Раньше ведь пузыри шли из-под воды, а сейчас нет."
Матросы, улыбаясь сняли кепочки и склонили головы, дескать "вечная им память", а про себя подумали:
- " Блондинки, что с них взять! "

Экология
Давно ушли в прошлое те времена, когда рыбаки и моряки беззаботно сбрасывали за борт всевозможный судовой мусор, отходы переработки рыбопродуктов, сливали замазученные воды. Теперь с этим строго, люди стали понимать, что и океан можно испоганить. За такую вещь, как загрязнение моря, капитана и судовладельца ждут очень крупные штрафы, а то и суд.
Поэтому на траулере, ведущем промысел креветки, экипаж был проинструктирован на тему охраны природы, и предупреждён о том, что район контролируется судами рыбоохраны. Погода стояла хорошая, работа была привычной. День проходил за днём без каких-либо проблем. Но вот однажды, капитан глянув за борт, обнаружил большое красное пятно. Оно нахально расплывалось вдоль борта, неприятно контрастируя с яркой синевой океанской воды. Немедленно последовал звонок в машину, не откачивают ли чего механики. Старпом побежал разбираться на палубу, что могло оттуда попасть в шпигаты. Все, как говорится, были поставлены "на уши", но никто виновным себя не признавал. Капитану это не нравилось, не дай Бог инспекция обнаружит пятно, что сказать-то? Но вот, отчаянно матерясь, на мостике появился старпом.
- "Докладываю, это кок наш (так его и эдак) варил свеклу, ну и отвар этот слил за борт."
У капитана отлегло от сердца - с экологией всё в порядке. Может быть свекольный отвар для рыб и полезным будет. Но повару втык сделать всё же нужно, так и до инфаркта доведёт!

Попал в молоко
Случилось это в одном из рыболовецких колхозов. Хозяйства эти были богатыми. И хотя суда там были небольшими, это моряков не смущало, главное - заработок приличный. Потому многие, покинув государственные морские предприятия, трудились на колхозной мокрой ниве, вспахивая прибрежные воды. Но помимо добывающего флота, был в колхозе и вспомогательный. Там, на буксире трудился один наш однокашник, назовём его Петей Лосевым. Нужно сказать, что был он человеком довольно своеобразным, интересовался проблемами, зачастую очень далёкими от суетной нашей жизни. К примеру, во время стоянки судна в порту, когда все стараются вкусить радостей береговой жизни, а проще - вина и женщин, он мог направиться в местные катакомбы. Вернувшись испачканным, но довольным, рассказать о том, что реальность не совсем совпала с тем, что ему приходилось читать про них. Его серьёзность и полное отсутствие чувства юмора поражали. Ему в жизни это мешало сделать хорошую карьеру, зато другим служило поводом для подначек и розыгрышей.
Подходит как-то Петя к причалу, где ошвартован его буксир, спешит на вахту. А на причале, рядом с бортом , стоит автоцистерна-молоковоз. Поинтересовался Петя, для какой цели такая спецмашина здесь находится. Механик, куривший здесь же, решил пошутить:
- "Ты же знаешь, что у нас в ахтерпике пробоина маленькая есть. Вот зальём этот танк молоком и посмотрим, где за бортом вода побелеет, там значит и дырочка."
Петя мгновенно вскипел:
- "Да вы что, с ума посходили все?"
И развернувшись, бегом направился прямиком в правление рыболовецкого колхоза. Там он разразился долгой речью о расточительстве и разгильдяйстве, о том, что губится ценный пищевой продукт. Тут же предложил более рациональный метод определения местонахождения пробоины. Изумлённая публика слушала, но ничего не понимала. Наконец, в радиоцентр отправился главный инжинер, там связался по радио с буксиром и выяснил суть происходящего. Выйдя из помещения радиоцентра, он отправил Петю на вахту, и только после его ухода, рассказал оставшимся про такую вот шуточку. Дружно посмеялись, но и пожалели про себя Петю, принимавшего всё за чистую монету. Судно держит вода, а моряка юмор. Плохо на флоте тому, у кого он в дефиците. Это уж, как пить дать!

Кролики
Трудился на одном из колхозных траулеров акустик по прозвищу Длинный Остров, ибо отличался ростом, да и родом был действительно с небольшого балтийского островка. Специалистом был прекрасным, аппаратура его рыбаков не подводила, но и слабость у него была тоже. Увы, не только он любил после удачного рейса крепко это отметить, но речь не о других. Проводили с ним воспитательную работу, на какое-то время помогало, а потом, с возрастом, и сам стал умереннее. Вот и решило начальство послать его в дальний рейс, колхозные рыбаки уже осваивали воды у африканского побережья. Узнал Длинный Остров от тех, кто уже побывал в южных морях, что с питанием там не очень-то хорошо. Больше на консервах сидеть приходится, только рыбка своя свежей бывает. Вот и соорудил он, перед выходом, на кормовой палубе клеточку, а в неё поселил пятерых кроликов. Станет в морях тоскливо, вот тут-то свежатинка душу и согреет.
Побежал кораблик мимо европейских берегов в сторону южную, прибыл в район промысла и приступил к работе. Потянулись трудовые будни, где один день похож на другой. Время шло, таяли запасы продовольствия. Кончились овощи, и у Длинного Острова кролики голодать начинают. И у кока судового ничего выпросить уже не удаётся. Но вот капитан сообщил, что будет составлять заявку в контору на снабжение, велел подать списки необходимого. Старпом составил свой перечень, стармех свой для машины, радист тоже заказал кое-какие детали. Акустик же в своём списке указал и сено, это для бедных кроликов, конечно. Пришла радиограмма с заявкой в контору, стали готовить груз на промысел с попутным судном. Но вот пункт насчёт сена вызвал недоумение, кому и зачем? Спорили и сомневались, но кто-то вдруг сообразил:
- "Это же Длинный Остров, известно всем, чего ему требуется. Это он для спиртного шифр такой придумал - сено."
На том и порешили, упаковали коробку с водкой и написали на ней "сено". Посмеялись над хитростью акустика и отправили груз.
И вот, через какое-то время у борта рефрижератора наш траулер принимает снабжение. Каждый разбирает своё, акустик, в том числе, получил и "сено", удивляясь тому, что коробка так мала. Увидев же содержимое, он с грустью понял, это суровый приговор его пушистым дружкам. На следующий день у рыбаков был большой праздник, на столе была не только давно
не виденная водочка, но и шикарное мясное блюдо. Авторитет же Длинного Острова поднялся на небывалую высоту и на долгое время. Хотя, вот кроликов жалко как-то...

собранные С.П. Смоляковым

Пространственное воображение

Есть у меня, как и у многих наверное, такая слабость - помечтать. И все бы ничего, да вот, иной раз, уж больно не во время эта слабость проявляется. Одно дело, когда мечтаешь, глядя на плывущие по небу облака или наблюдая, как волны набегают с рокотом на берег. Или заворожит нас пламя костра, в котором потрескивают дрова. Так приятно бывает вспомнить что-то хорошее или представить его, по крайней мере. Особенно, когда ты молод, а вся твоя жизнь ещё впереди.
Да вот однажды, в юные годы, размечтался я, уж и не припомню о чем, на лекции по мореходной астрономии. Эту серьезную и сложную науку преподавали нам в мореходном училище. В тот раз речь шла о небесной сфере, с находящимися на ней светилами.
Преподаватель обьяснял, что необходимо плоский рисунок представить объёмным, а себя представить находящимся внутри этой сферы. И как бы оттуда видеть расположенные на ней звезды и планеты, а также линии горизонта, высот, склонения и многое другое, необходимое для определения координат светил.
А следовательно мы, слушатели, должны обладать хорошо развитым пространственным воображением. Об этом и говорил наш преподователь. Те, кто его слушал, конечно понимали о чем идет речь. Но я-то витал в это время очень далеко от аудитории и астрономических проблем.
Возвращение в реальность было внезапным, как пробуждение от удара. Передо мной стоял преподаватель и обращался ко мне со словами: - "Вот вы, молодой человек, представляете в том углу большой красный шар?" Он показывал рукой на правый от меня верхний угол аудитории. Я ошалело глянул на этот пустой угол, потом на преподавателя. В мозгу судорожно замелькали мысли:
-"Кто-то из нас сошел с ума: или я, или он".
Сидящие в аудитории с интересом наблюдали за нами. А преподаватель продолжал:
- "Ну это же так просто, представьте в углу красный шар, а под ним ещё два синих".
Я растерялся окончательно и только молча переводил глаза с преподавателя на злополучный угол и обратно. И молчал. Потом обернулся к соседям, может быть подскажут, в чем же тут дело. А вокруг уже стоял хохот - народ понял, что я влип.
Преподаватель разочарованно промолвил:
- "Ну вот, видите, у него пространственное воображение полностью отсутствует".
Он только развел руками и отошел от меня. Позже ребята объяснили мне конечно, что от меня требовалось.
Ох, как же было неудобно за свой прокол. Впредь старался я мечтать поменьше, хотя совсем искоренить эту привычку мне не удалось и по сей день.

Спятил


Приобретая морскую профессию, учились мы весьма напряженно. Восемь часов в день продолжались лекции по различным предметам, и по вечерам еще два-три часа занимала, так называемая, самоподготовка. Лекции проходили в различных аудиториях, оборудованных соответствующими приборами и аппаратурой, а для астрономических занятий в училище имелся даже планетарий. Был он небольшим, но единственным в городе, так что принимали мы в нем и старшеклассников городских школ. Ну а вечерние занятия шли в классах, которые были у каждой группы или взвода, как по-военному их у нас называли. Обычно за день бедная голова курсанта была плотно забита научной премудростью под завязку. Кое-кто под конец занятий просто отключался, засыпая за столом.
Единственной возможностью несколько охладить перенапряженный мозг была хозяйственная или караульная служба. Ее все взводы несли по очереди. Кто-то чистил картошку и лук для камбуза, кто-то стоял на посту, а кому-то приходилось убирать помещения в экипаже, т.е. общежитии, где мы проживали на казарменном положении.
Так вот однажды и я оказался в роли дневального, а проще сказать, охранника и уборщика в помещении нашего взвода. Состояло это помещение из коридора, туалета и умывальника, каптерки (места для хранения обмундирования) и спальной комнаты с двумя рядами металлических кроватей. Около каждой кровати помещалась тумбочка в головах и табуретка в ногах. Заправлены кровати темно-синими одеялами единообразно и с неким флотским шиком. На спинке кровати красовалась табличка с фамилией и именем ее владельца. А вообще - вполне спартанская скромная обстановка.
Утром, после физической зарядки и туалета, взвод убыл на занятия. Теперь начиналась моя работа. Сначала сделал я мокрую приборку, т.е. прошелся со шваброй по полу спального помещения и коридора. Затем был убран санблок, гальюн и умывальник. Далее очередь каптерки. Проверил заправку обмундирования в ячейках, там порядок. А вот рабочая обувь внизу разбросана. Выгреб я ее на центр комнаты и начал разбирать.Работается веселее под песню, вот и стал я напевать какую-то, не совсем официальную мелодию с такими словами:
А я молоденький мальчишка, лет семнадцать,
На фронт германский подался...
При этом выводил все это тоненьким и жалобным голоском, сидя на корточках перед кучей ботинок. А на мне только трусы и тельняшка, так легче трудиться...
Бежит по полю санитарка, звать Тамарка...
Вдруг слышу какой-то шорох позади. Поворачиваюсь и немею. В дверях стоит офицер, дежурный по училищу, за ним дневальные из других рот. Немая сцена длится недолго и сменяется хохотом. Я только потом представил свой видок.
А офицер свозь смех выдавил:
- " Ну думаю,парень умом тронулся, переучился слегка. Хотел уже скорую вызывать ".
Так "прославился" я, повеселив народ на какое-то время. Но приколов в мореходке хватало, вскоре смеялись уже над чем-то другим. Юмор помогал нам в учебе и работе. Пригодился он и потом в нелегкой морской жизни.

Строевая песня

Мы зачислены в учиище. Все однообразно подстрижены под ноль, одеты в синюю робу, осваиваем курсанский быт и порядок в соответствии с Уставом морехдных училищ.
Немного географии: училище располагалось в центре города на перекрестке бульвара Эстония и Пярну мантее, а экипаж - на перекрестке улиц Вене и Сяде (по именам советских времен). Практически все время мы проводим в училище и только ночевать отправляемся общим строем в экипаж. Путь по тем временам выглядел так: училище - площадь Победы - улица Кулласеппа - площадь Виру Тург - улица Вене - экипаж. Я не расшифровываю их сегодняшние имена - они отчасти изменились, однако бывшие курсанты ТМУ их помнят.
Рота годом старше нас на переходе запевает строевую песню, под котороую и идти веселей, и ритм шага строевой. Вот только слова их строевой песни не были похожи на привычные, общепринятые по тем временам "По долинам и по взгорьям".
Так наливай сосед соседке!
Соседки тоже пьют вино,
Непьющие соседки редки -
Они все замужем давно...
Другой строевой песней у них была баллада о Уверлее и Доротее:
Пошел купаться Уверлей, Уверлей,
Оставив дома Доротею,
На помощь пару пузырей,
На помощь пару пузырей
Берет он, плавать не умея...
В процессе вхождения в систему вопрос о строевой песне по образу и подобию старших возник и в нашей роте. "По долинам и по взгорьям" и прочие патриотические песни, глядя на старшие курсы, петь не хотелось, а других не находилось. Выручили, неожиданно, ребята из эстонской группы - есть песня, только как к ней отнесутся вышестоящие... А на вопрос, а как же мы поймем ее, поступило предложение - мы будем петь, а вы подхватывайте окончания слов.
Уже первое строевое песнопение показало, что дело пойдет на лад.
В вольном переводе в песне говорилось как:
Возле пруда за баней
Играли Мику и Манни.
Ловили лягушат
Разбитой сковородкой.
Припев же больше напоминал некую солдатскую песню:
Мой дом остался далеко позади,
А маленькая девушка опечалилась,
Когда услышала, что я ухожу далеко.
Не знаю - вернусь
Или останусь там.
Итак, мы поем, шаг становится строевым, несмотря на булыжную мостовую. На площадь Виру-Тург сбегаются молодые люди с улицы Виру, бродвея Таллина, и машут нам руками. Улица Вене узкая и застроена высокими домами. В вечернем воздухе эхо усиливает песню. Мы довольны, однако, бывает доволен и дежурный офицер, сопровождающий колонну курсантов. Мы часто получали благодарности от них, звучало-то здорово, а эстонских слов они не понимали. Но офицер-эстонец, как раз зимой, заставил нас молча постоять минут 20 на площади за эти шутки.

Капитан третьего ранга Б.

Одним из преподавателей военного цикла мореходки был капитан третьего ранга Б., уже в возрасте, шестьдесят огромного размера, со слегка картавящим негромким голосом. Добрейшей души, он даже не мог строго распечь нерадивого курсанта.
Во время войны, как мы разузнали, он служил в радиоразведке Балтийского флота. Б. - разведчик! Этот постулат ну никак не вязался с его внешним видом и манерой общения.
Как и все офицеры училища, Б. периодически исполнял обязанности дежурного офицера. Зная его характер курсанты, назначенные в наряд на службу, заранее радовались - не вахта, а сплошное отдохновение.
И вот, в один из зимных вечеров личный состав после самоподготовки в общем строю под командой дежурного офицера Б. перешел из учебного корпуса в экипаж. В дежурке помощник дежурного офицера по экипажу, по нашему - помдеж по экипажу, курсант старшего курса, справно, со знанием дела правил службу. Офицер позволил себе немного отдохнуть.
Когда стрелки часов стали близиться к полуночи, Б. вдруг встрепенулся, натянул на свое могучее тело шинель и сказав помдежу, что желает проверить службу в училище, вышел. Помощник дождался, когда хлопнет входная дверь и схватился за телефон. Набрав номер помдежа по училищу, закричал в трубку:
- "Полундра! К вам идет дежурный офицер!".
Трубка ответила:
- "Алле!.. Алле!..", некоторе время помолчала, затем гудки...
Помдеж снова стал названивать коллеге и снова услышал:
- "Алле!.. Алле!..", - его ворчание: - "Ну, опять девки не дают покоя. Позвонят и молчат себе в трубочку". - и затем гудки...
Б. вернулся примерно через час. На глазах обомлевшего помдежа он подошел к столу, поднял телефонную трубку, открутил колпачек микрофона, вынул из кармана шинели капсюль, не спеша вставил его на место и аккуратно опустил трубку на аппарат.
Картина проверки службы в училище, возникшая в воспаленном воображении помощника, была отнюдь не в светлых тонах. И воображение его не подвело. Разведка опять оказалась на высоте!

Любовь по переписке

Было это давно, ещё в годы учёбы в мореходке. Пришёл по почте однажды конверт со странным адресом: "Таллинское высшее военно-морское нахимовское мореходное училище. Курсантам". Повертев в руках послание, решили его вскрыть и прочитать вслух, коли оно всем нам адресовано. Писали девушки из города Орехово-Зуево, это хоть и не Иваново, но невест и там было много. А вот с парнями дела обстояли не ахти, да и романтики хотелось молодым девчатам тоже. Короче, предлагали они нам переписываться для начала, а в дальнейшем... Кто знает, на что расчитывали юные особы? Были в письме конкретные фамилии и имена с обратным адресом. Среди нас нас тоже оказались люди грамотные и романтичные, мы тоже жаждали нежных слов, хотели приоткрыть кому-то суровую морскую душу. Пусть это и на расстоянии, и только на бумаге.
Переписка завязалась. Послали свои фотографии, получили от девушек тоже. Первые письма были полновесными, ребята кое-чем делились друг с другом. Показывали фото своих адресаток. Но даже настоящая любовь боится расстояний и разлук, что уж говорить о чём-то эфемерном. Ведь рядом била ключём жизнь настоящая, все мы увлекались спортом, ходили на танцы, сама учёба требовала массу времени и усилий. Вот поэтому и становились письма всё короче и суше. Ручеёк почтовых посланий усыхал на глазах. А тут подоспела наша плавательская практика, за три месяца удалось увидеть много интересного, посетить новые порты. После возвращения в стены училища, те, кому ещё писали из далёких краёв, решили как-то заканчивать с этим делом. Просто не отвечать было неудобно, продолжать не имело смысла тоже. Наш хохмач Игорь предложил достойный выход из этого положения:
- "Давайте адреса, а я напишу им, что вы утонули во время жестокого шторма в северной Атлантике."
Так "трагически" закончились романтические эпистолярные увлечения моряков и ткачих. Нам вскоре пришлось разъехаться по напрвлению из министерства по различным бассейнам. Теперь ребятам улыбались девушки Владивостока и Мурманска, Калининграда и Петропавловска-Камчатского. Дороги наши пролегали очень далеко от российской глубинки, видать не судьба! Позже, когда появилась песня "Так и знай, я уеду в Иваново", многие из нас с улыбнулись, вспомнив "невест" по переписке.


Баркентина "Вега"

Парусная практика

Первая наша плавательская практика проходила на борту баркентины "Вега". Вообще-то, это был уже второй парусник с таким названием. Первый погиб еще во время второй мировой войны на Черном море. А наша красавица была построена на финских верфях в начале 50-х годов прошлого века. Прибыли мы на борт в конце мая и сразу стали готовить судно к плаванию. Мачты, реи и планшир очистили от слоев старого лака, пропитали их олифой, а затем заново отлакировали. Извлекли паруса, закрепив каждый на своем месте. Все мы, курсанты, были расписаны по мачтам, а всего их было три, и по своим парусам. Нужно было знать все снасти, их расположенние и порядок работы с ними по определенным командам. Даже ночью, на ощупь, нельзя было ошибиться. Мы начинали понимать, что безопасность и даже жизнь твоего товарища зависят от тебя.
Когда в наших действиях появилась какая-то слаженность, раздалась команда:
- "Вира якорь!".
И пусть впереди был всего лишь Финский залив, для подавляющего большинства из нас это был выход в Море.
Поскольку судно необходимо было еще и покрасить, шли мы в шхеры у городка Приморск. Это закрытое место у карельского побережья ранее именовалось оно Бьёрке- зунд. Стали на якорь у острова Березовый. Погода благоприятствовала и работа закипела. Чем грязнее становилась наша рабочая одежда, тем белее становились рубки и корпус баркентины. Мы уже вполне освоились со своими обязанностями. В три смены, по суткам, одни учились, другие несли вахту, третьи работали. Тут же, на тихом рейде, решено было устроить учебу по управлению шлюпкой. У меня уже полвека хранится свидетельство о получении первого морского звания - матрос второго класса. И там, в графе "управление шлюпкой", стоит оценка 3. Это единственная тройка за время обучения в мореходном училище. Как же так получилось?
А руководил нашей практикой капитан 1 ранга в отставке К-цевский, не буду полностью приводить фамилию этого в общем-то заслуженного человека. Был он с нами по-военному строг, и сам выглядел всегда по-парадному. Когда мы освоили хождение на веслах и под парусом, наступил момент сдачи зачёта. По очереди занимали мы место командира в одной из шлюпок и командовали гребцами. В шлюпке находился и наблюдающий, т.е. кто-то из командования судна. Мне, так сказать, повезло. В шлюпку спустился, одетый в белоснежный мундир капраз К-цевский. Кто же знал, что из этого в конце концов получится?
В это время в рабочей смене трудился мой дружок Юра Губарев. И занимался он конкретно уборкой гальюнов. Делалось это так: из-за борта набиралось ведро воды и с силой выплескивалось в очко. Струя, захватив продукты нашей жизнедеятельности, выплескивалась за борт из шпигата, расположенного чуть выше ватерлинии. Все просто и надежно.
А часы уже начали свой роковой отсчет :
Я командую: - "навались", - и шлюпка летит по направлению к судну. Юра, исполняя свои обязанности, набрал воды в ведро. После моей команды "табань!", шлюпка замедляет ход, приближаясь к борту. В это время Юра входит в гальюн и заносит ведро. Шлюпка мягко касается борта, и в эту же секунду из шпигата вырывается зловонная струя. При этом она не просто попала в шлюпку, она испоганила непорочную белизну мундира шефа. Мои гребцы, очень громко выражаясь, отталкиваются от борта. Онемевший по-началу капраз, тоже разражается страшной тирадой. А Юра по этим звукам понял, что случилось нечто ужасно неприятное. Он исчез... Не знаю, куда можно спрятаться на небольшом судне, но найти его долго не могли. Ну, а мне, как командиру шлюпки, пришлось ответить не столько за умение управлять ею, сколько за испорченный мундир. Вот такое стечение обстоятельств. Как говориться, место и время встречи, изменить нельзя. Ну а с управлением шлюпками, да и судами, в дальнейшем у меня особых проблем не было.
Штиль
У Козьмы Пруткова есть такой афоризм:
- "Одни считают непостоянными женщин, другие - мужчин. Но всякий истинный петербуржец знает, что нет ничего непостоянее, нежели петербургская погода."
Июль месяц. На море полный штиль. "Вега", под полным парусным вооружением, с утра неподвижна посреди Финского залива. Горизонт чист. Курсанты изнывают от жары и неопределенности в действиях руководителя практики капраза К-цевского. Наиболее смелые из курсантов предлагают ему устроить купание за бортом, на что, неожиданно, получают "добро", но только по команде.
В означенное время по трансляции раздается голос вахтенного 3-помощника:
- "Шлюпочная тревога! Шлюпку N 3 спустить на воду! Команде купаться!".
На левый борт вывешивается шторм-трап. С визгом и гуканьем, кто по шторм-трапу, кто с планширя, а самые отчаянные - с бушприта, прыгают парни в воду. Шесть гребцов, во главе со 2-помощником Отто, уныло помахивают веслами. Вот что рассказывал один из них: -
"Мы отгребли от судна на расстояние примерно в четверть кабельтова,так чтобы видеть всех купающихся. Наиболее рьяных второй грозным голосом отогнал поближе к судну и мы в бездействии "сушили весла" сетуя на свою долю."
"Вега", хоть и с обвисшими парусами, но после проделанного нами ремонта в Бьёрке-зунд, выглядела весьма приглядно. Обводя взглядом красавицу-баркентину, случайно увидел за кормой едва приметную кильватерную струйку. Вроде ее доселе не было... Показал на нее второму - его реакция была мнгновенной:
- "Всем на борт! Всем на борт!" - заорал он, а нам: - "Весла на воду!".
Плававшие возле борта полезли по шторм-трапу. Далеко отплывших от судна гребцы без церемоний втаскивали в шлюпку. Когда набитая людьми шлюпка не без усилий гребцов догнала, наконец, набирающее ход судно, бурун из под ее форштевня был уже порядочным.
Слава Богу, на этот раз, обошлось без неприятностей. Однако в это жаркое лето купание в открытом море повторилось с той лишь разницей, что перед этим мероприятием прозвучал сигнал парусной тревоги и последовала команда:
- "Фок, нижний марсель, верхний марсель, нижний брамсель и верхний брамсель - на гитовы!".
С ветром шутки плохи, можно и не догнать, подхваченное им судно. Всегда нужно подстраховться. Только бережённого Бог бережёт !
Фанфары
Пока мы грызли морские науки в аудиториях мореходки и получали матросскую практику на различных судах, сам флот страны переживал небывалые обновление и рост. Ушли в прошлое парусно-моторные шхуны. Пароходы, пережившие страшную войну, шли на слом или капитально перестраивались. Основные заказы на новые торговые суда получили верфи Польши, ГДР (Восточная Германия ) и Финляндии. Строили для нас так же Япония, Дания, Югославия и другие сраны. Иногда курсанты нашего училища ходили в рыбный или торговый порт, чтобы встретить и осмотреть эти пахнувшие свежей краской суда, познакомиться с новинками морской техники.
Случались при этом и казусы, пара из которых пришла мне на память. В порту Росток для Эстонского пароходства строились теплоходы типа "Андижан", и первым в Таллинский порт прибыл из этой серии теплоход "Локса". Ранним утром бросил он якорь на рейде. После начала рабочего дня на причале появилось высокое начальство. Такие меропрятия в Эстонии любили и в советское время, так что намечался крупный банкет. Заготовлены приветственные речи, блестят трубы духового оркестра. Но минуты идут за минутами, а виновник торжества все так же виднеется вдали и признаков движения не подает. Прошло полтора часа, и нервы начальства не выдерживают. На рейд отправлен буксир "Пересвет", дабы выяснить причину задержки. Он, дымя высокой трубой, обогнул волнолом и удалился к якорной стоянке судна. Подойдя к борту теплохода, буксир застопорил ход, и его капитан прокричал в мегафон:
- "На лайнере, в чем дело? Начальство заждалось на берегу."
С мостика теплохода "Локса" раздалось в ответ:
- " Да вот механики дизель пока запустить не могут".
- "А как же вы из Германии отходили?
- " Так там немцы запустили, а наши здесь только остановили."
Хохот раздался на той и другой палубе. Кто-то из старых моряков напомнил, что нет такой немецкой техники, какую не смог бы поломать наш специалист. В конце-концов и дизель был запущен, и торжественная встреча состоялась.
А суда этой серии успешно эксплуатировались много лет.
Другой случай произошел уже в рыбном порту, где встречали новенький траулер. Для торжества решили пригласить оркестр известного городского кафе. Пока оркестранты собирались, их руководитель себя хорошо "подогрел". Будучи в ударе, он разругался с музыкантами, а те, махнув на него рукой, сели в автобус и отправились в порт. Все прошло по плану: были речи, играл оркестр, вручались цветы. Ну а потом, как и полагается, состоялся банкет в салоне. В каютах тоже принимали родных и друзей. Когда народ в приподнятом настроении вышел перекурить на палубу, взору предстала такая картина. На причале, спиной к ним, пошатывалась нелепая фигура. Человек что-то пытался петь, дережируя сам себе и выкрикивая привествия какому-то катеру, подходящему к соседнему причалу. Оркестранты признали своего руководителя и пояснили экипажу:
- "Это ведь он вас так встречает."
Кому смех, кому-то горе. А ты не пей с утра !
Нарушитель
Где нет порядка и дисциплины, там жди аварий и других неприятностей. Это не уставали повторять нам преподователи и командиры, уже умудренные своим флотским опытом. На учебных судах порядки были особо строгими. Это касалось не только практикантов, но и членов экипажа. Как-то при швартовке в Купеческой гавани Таллинского порта допустил оплошность судовой фельдшер учебного судна "Вега". Он очень торопился в город по своим делам, а потому не стал дожидаться окончания швартовки. Как только закрепили первый поданный на причал трос, и судно коснулось бортом привального бруса, медик сиганул через фальшборт на берег, благо высота была всего ничего. Капитан, постоянно внушавший всем о неукоснительном соблюдении правил техники безопасности, шокирован столь явным нарушением ее, да к тому же членом командного состава. Он хватает микрофон судовой трансляции и кричит:
- "Стойте! Немедленно вернитесь!".
Фельдшер, будучи в недавном прошлом человеком военным, на команду капитана реагирует мгновенно. Но дело в том, что капитан находится на корме судна, а команда раздается из динамика на фок-мачте. Это на носу, да еще и на приличной высоте. Поэтому фельдшер, приложив руку к козырьку фуражки и задрав голову вверх, глядя на динамик рявкнул:
- "Есть, ясно!"
Продолжительный хохот скрасил, на этот раз, рутинное течение швартовной операции.
Сам себя разжаловал
Про этот случай услышал я, когда проходил военные сборы (это тоже практика), на эскадренном миноносце "Свободный". В те времена половина торговой гавани была отдана под стоянку крейсеров и эсминцев советского Балтийского флота. А из нас готовили не только штурманов торгового флота, но и артиллеристов флота военного.
Тут нужно заметить, что если суда торговые в портах стоят бортом к причалу, то корабли военные отдают якорь и потравливая цепь, становятся к причалу кормой. При этом шиком считается дать приличный ход назад, а потом резко осадить корабль в метре от пирса, так чтобы вода из под винтов, вскипая летела выше палубы. Но, как говориться, раз на раз не приходиться. Один из лихих командиров при очередном подходе то ли сам в чем-то просчитался, то ли механическая часть подвела, да только не остановился корабль, красиво взбив пену. Раздался удар металла о бетон, обшивка кормы искривилась, как бы в обиженной гримассе. От пирса в воду посыпались куски. Кто устоял при этом на ногах, а кто и нет. Но через минуту, спохватившись, все же подали концы и бросили на пирс сходню. Командир спускается с мостика и направляется в сторону кормы. Навстречу ему бежит растерянный старпом, обращаясь на ходу:
- "Товарищ командир ...товарищ командир".
Командир спокойно проходит мимо, бросив на ходу:
- "А я уже не командир", - и отдав честь флагу, сбегает по сходне на причал. Его фигура удаляется в сторону здания штаба, а на палубе в недоумении застыли старпом и матросы лихого корабля.
Боевое траление
В 1959 году, когда пришлось мне впервые пользоваться морскими картами на Балтике, я с удивлением обнаружил, что помимо природных ограничений для плавания, существуют и другие. Это были мрачные свидетельства прошедшей войны в виде остатков минных полей. Потому вынуждены мы были следовать по узким коридорам, надежно проверенными военными тральщиками. Фарватеры эти были обозначены, а зоны по сторонам, отмеченные красными штрихами, считались опасными. Некоторые бывшие военморы, которые и после войны рисковали жизнью, очищая здешние воды от смертельных шариков, теперь плавали на торговых судах. Мне запомнился такой рассказ одного из них:
Заканчивали мы как-то траление. А дело было в конце августа, когда ночи на Балтике уже совсем не белые, начинало темнеть. И надо же было на последнем практически галсе зацепить гадину рогатую. То ли от минного защитника она сдетонировала, то ли еще что, но рвануло в трале совсем близко от корабля. Поднялся водяной столб, дало по ушам, а корпус тральщика аж подпрыгнул. Штурман, взбежавший на мостик, увидел рулевого на палубе и сигнальщика, мотающего головой. У первого были перебиты ноги, второй контужен.
- "А где командир?"
Рулевой в ответ только махнул рукой в сторону борта. Пришлось штурману взять команду на себя. Осмотрелись, пробин и сильных повреждений нет. Оказали первую помощь пострадавшим. Лежа в дрейфе, включили прожектор и стали искать командира на воде, может жив, если выбросило за борт. Шарим лучем по волнам - не видно что-то. Вдруг слышим голос рядом с бортом:
- "На этой коробке кто-нибудь подаст руку командиру?"
Наклонили прожектор, вот он, плывет. Но гребет с трудом, одной рукой только. Штурман посылает двух матросов на палубу:
- "Помогите командиру, да осторожно, у него рука, видать, перебита."
Когда матросы стали поднимать командира на борт, то увидели, что в неподвижной руке он сжимает хвост довольно крупной трески. Потом он пояснил экипажу:
- "Ее тоже оглушило, ну не терять же!"
Вот так в жизни и бывает, трагическое и смешное существуют рядом.
Первые опыты
Множество поводов для насмешек давали молодые штурмана, одни по неопытности, другие из-за полной безответственности. Если первое вполне простительно, то второе строго наказуемо, ибо в руках судоводителя безопасность всего судна, как тут не крути.
Как-то зимой балтийский теплоход завернули на Средиземное море. Здесь хоть и потеплее, но тоже может и штормом прихватить, и туманом накрыть. А на подходе к такому крупному порту, как Марсель, ещё и судов много, глаз да глаз нужен. Потому на мостике молодого штурмана страхует капитан. Он то глянет на экран радара, то выйдет на крыло мостика, всматриваясь в сумрак. Дело штурмана - регулярно отмечать на карте местоположение судна, не отклонились ли от проложенного курса.
Капитан, заметив проблески маяка, спрашивает у штурмана:
- "Пеленг взяли?"
Тот смущён тем, что не он первым заметил маяк, и решил оправдаться:
- "Да как я возьму пеленг, он же всё время мигает!"
Смеются вахтенные матросы, да и капитан не может сдержать улыбки. Видно, что практики у парня маловато, ну да это дело наживное.
А вот другой случай, уже из дальневосточной практики. Судно следует в Татарском проливе, где коварное течение, да и глубины небольшие. А молодой штурманец изображает бывалого моремана. Стоя спиной к окнам мостика, он рассказывает рулевому о своих успехах по женской части. Капитан, взглянув на карту в штурманской рубке, входит в рулевую. Увидев беспечного помощника, сердито бросает:
- "Вы бы хоть место определили, ведь берег рядом!"
Помощник удивлённо оглядывается:
- " Берег? А где берег?"
Тут уж капитан не выдерживает:
-"Вон отсюда и немедленно!"
Вахту за разгильдяя достоял сам капитан, а помощника этого списал с судна в ближайшем же порту. Хорошо ещё, что так обошлось, без серьёзных последствий.
Ошибочка
Когда-то, на трофейном пароходе, плавал я с одним молодым кочегаром, родом из Татарстана. Встретились мы с ним спустя много лет уже на новеньком теплоходе. Суда стали новее, а мы наоборот, постарели. Профессия кочегара вообще ушла в прошлое, а поэтому он трудился уже матросом. Голову его украсила не только седина, но и приличная лысина. С ней и был связан такой вот случай.
В европейских портах магазины ломились от разных товаров, в отличие от магазинов нашей страны победившего социализма. Но не будем о грустном. Моряки наши покупали кое-что и для продажи на родине, для добавки к своей скромной зарплате. Мода на такой товар менялась, то в цене были ковры, то косынки, то плащи "болонья". В одно время большую популярность приобрели парики. И вот мой старый прятель отоварился ими в антверпенском магазинчике, а заодно и себе примерил. Получилось вполне симпатично, и лысину прикрыл и помолодел. В родном порту, отправился он в город уже длинноволосым красавчиком. По каким-то делам нужно было ему заглянуть в отдел кадров пароходства. А нужно заметить, что и за внешним обликом моряков загранплавания кадровая служба внимательно следила, а уж за моральным... страх как! А тут идёт по коридору пижон, кудри длинные свисают. Видок, ну просто, как вызов всему советскому строю. Всё это и увидел, идущий навстречу заместитель начальника отдела кадров.
- "Кто ваш инспектор?"
Мой приятель назвал фамилию. Зам.нач. схватил его за руку и потащил за собой. Вломились в кабинет инспектора, и зам. закричал с порога:
- "Видите, какие у вас заросшие кадры гуляют!"
Инспектор ничего не успел ещё ответить, как старый матрос, сообразив в чём дело, снял свой парик. Невинно сверкнула лысина, и грозный начальник тут же поперхнулся. Ошибочка вышла, и у начальства так бывает.
Полёты наяву
Помниться, Наташа Ростова очень жалела, что люди не способны летать. Но на флоте ведь многое становится возможным.
Как-то доставили мы грузы для рыбокомбинатов, которые разбросаны вдоль западного побережья Камчатки. Берег здесь тянется ровной полосой с юга на север, ни тебе заливов, ни бухт, ни портов. Низкий песчаный берег, и только вдали виднеются вершины гор, что зовутся здесь сопками. Стоим мы на якоре в двух милях от берегового посёлка под разгрузкой. К нашему борту комбинатовский буксирчик подводит плашкоут, это баржа такая, и на него мы выгружаем разный товар. Тут и материалы строительные, и промтовары, и продукты. Особо местную публику интересует, доставили мы спиртное или нет. Но такую информацию экипаж хранит в тайне. Водку будем выгружать в последнюю очередь, иначе вся работа сорвётся.
Итак, работа кипит. За грузчиков здесь мы сами, кто на лебёдках стоит, кто в трюме грузит, кто на барже груз принимает. Вот на поддонах пошли мешки с мукой. Видно, в трюме ребята небрежно мешки уложили, и когда подъём проходит над палубой судна, пара мешков с него свалилась. Боцман и электромеханик, стоявшие на палубе, решили ошибку исправить. Подхватив мешок с двух сторон, они стали раскачивать его, чтобы на счёт "три" кинуть на баржу. Но в самый последний момент они увидели, что баржа,от удара волны,отошла от борта. Кинуть уже не получается, решили придержать, но мешок-то инерцию набрал вполне. Он не только сам устремился за борт, но и увлёк за собой не отпустивших его моряков. На глазах изумлённой публики мешок и наши герои плавно взлетели, изогнувшись дугой и даже не задев довольно высокого фальшборта, исчезли в пространстве между корпусами судна и баржи. Значит всё же люди летают! А далее, нам конечно было уже не до удивления и смеха. Кинувшись к борту, видим вынырнувших мужиков. Молодой электромеханик быстро по кранцам выбрался на борт баржи, а вот пожилой уже боцман не так ловок. Он бултыхается в воде, а баржу волной снова прибивает к судну. Кажется, ещё секунда и его просто раздавит многотонная масса. Но к счастью волна опять сработала на отжим, а те, кто работал на барже, сумели выхватить боцмана на борт. От пережитого он не может ничего сказать, только отдувается. Вода стекает с его мокрой телогрейки, брюк и сапог. Напряжение отпускает и нас.
-" Пусть старуха твоя Бога благодарит, не осталась вдовой на сей раз", - говорит кто-то. Боцмана отправлют в душ отогреться и переодется, а работа продолжается.
Нужно спешить, пока пока погода не испортилась. В этих местах она редко балует. Налетит тайфун, повыбрасывает баржи на берег. Да и нам придётся уйти подальше от опасного места, тогда не скоро закончим этот рейс.

ПОЧЕМУ НАС СТАНОВИТСЯ ВСЁ МЕНЬШЕ? И ЧТО ДЕЛАТЬ?
Начитавшись истории, возникает ощущение, что за редким исключением, все бывшие правители России исходили из концепции, что русских расплодилось слишком много на белом свете и их не стоит беречь. Особенно на это упирали большевики, привыкшее всю свою статистику относить к довоенному 1913 году, когда в результате демографического взрыва население увеличивалось на один миллион в год. Проведенная перепись заставила ахнуть даже царя-батюшку,- поди ж ты, а Россия-то оказалась страной с самым большим народонаселением в Европе! И если так дела пойдут дальше, то прогноз на тридцать лет вперёд предсказывает, что к 1940 году русских будет 400 миллионов, а к 1980, страшно подумать - 600 миллионов человек. И было бы, если только не гражданская война в 20 миллионов потерянных жизней, коллективизация ценой в 10 миллионов, да война, обошедшаяся России в 27 миллионов погубленных душ. Только в результате этих непредвиденных потерь не родилось 150 миллионов россиян.
Виктор Астафьев заметил:- …беда исходила даже не от Гражданской войны, хотя она была чудовищным бедствием для России, а от коллективизации. Народ оказался надсаженным, поруганным,…Ни царя в голове, ни Бога в душе… Не будь у нас дач, с голоду бы подохли…
Ложью антихриста оказалось обещание о построении земного Рая под сенью диктатуры пролетариата, и семь десятков лет в державе осуществлялось целенаправленная селекция человеческого вида. Всё неординарное, сильное, самостоятельное либо уничтожалось, либо было лишено возможности продолжить свой род. Правящий режим поощрял приспособление, доносительство, предательство, тупое исполнительство, краснобайство. В результате загубили генофонд отличавшийся патриотизмом, благотворительностью, не терпящий обид за державу и взрастили бессовестных хапуг и бандюков.
В какие потери населения обошлась перестройка в России, официальных данных пока не видно, высказываются лишь предположительные оценки, называя число примерно равное по количеству половине погибшего мирного населения в Отечественной войне.
Трудно сказать каким местом думал Гайдаровский Совет министров, высказавшийся:- в стране 40 миллионов лишних ртов и надо срочно похерить программы развития населения на территориях за Уральским хребтом, заменив их вахтовым методом разработки полезных ископаемых. Сказано-сделано! После Гайдаровского «обыкновенного чуда» в стране начался голод, и впервые после войны население сразу сократилось на 700 тысяч, а через год уже на один миллион. После дефолта сокращение населения достигла рекорда в 1 миллион 270 тысяч душ в год, а за годы перестройки плотность населения в России стала меньше чем в пустыне Сахара.
Это что, как не повторение большевистского геноцида собственного народа? И почему мы застенчиво помалкиваем, не задавая никаких вопросов всё ещё продолжающим поучать нас вполне здравствующим и благоденствующим «героям» перестройки.

Недавно в беседе с тележурналистом РТВ Патриарх Всея Руси Кирилл высказал простую, но давно позабытую мысль:- Правительство ОБЯЗАНО любить свой народ и заботиться о нём. Дай Бог, чтобы так оно и было. Чтобы всё наладилось и дальше пошло путём. Чтобы заработали национальные программы, и улучшилась жизнь населения не только столицы, но и окраин.
Только бы не сбили с понталыку говоруны-краснобаи, зовущие народ на площадь. Пора бы передохнуть горлопанам, ведь, уже даже митинговые бабули убедились, что на площадях обделывают свои делишки лишь смутьяны, греющие руки на чужом пожаре. Боже Милосердный, даруй разум народу не поддаваться соблазнам искусителя из вражьего племени, порождённого змием нигилизма. Змий ярится и зовёт к насилию. Так и жаждет засушить смрадным дыханием зарождающиеся ростки народного самосознания. Ведь страна только-только стала на путь искупления грехов за братоубийство гражданской бойни, ГУЛАГа и разрушения Храмов.
Не выходят из памяти слова моего деда, прячущего в погребе от облав Дикой дивизии, прибежавших с баррикад красногвардейцев: моего отца и дядю Станислава:- Сучьи дети! лишь бы только вы не пролили людской кровушки. Не приведи Господь! Иначе отрыгнется эта кровушка и в третьем поколении! Как бы оспаривая моего деда, «вождь всех времён и народов» утверждал противоположное:- дети не несут ответа за грехи своих отцов.
- Неправда это! Ещё как несут! «До третьего – четвёртого поколения будут отвечать дети, за деяние родителей»- так писано в Завете, и это испытано на собственной шкуре.
Вторую сотню лет «бесы» терзают читающую публику одними и теми же вопросами:- Что делать? И кто виноват?
Кто виноват? мы уже, кажется, разобрались, и собственную вину за излишнюю доверчивость к красивым лозунгам уже осознали.
А что делать?- Не надо придумывать ничего нового. Опыт есть. Не раз, пережив смуту, моя Родина Россия и мой дом Эстония вставали с колен, чтобы в полном соответствии с предопределением, высказанном в Завете, «в поте лица своего есть хлеб свой». Отдохнув от трудов праведных, не забывали пращуры и про другое наставление: «плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю!».
Ни у русских, ни у эстонцев нет другого выбора. Либо они будут учиться жить, работать и рожать, либо в короткие сроки исчезнут как этнос. Нам надо работать и рожать, работать и рожать и снова работать и рожать... Рожать полноценных и дееспособных будущих граждан, не алкашей и бомжей, не лентяев, горлопанов-нахлебников, а уверенных в своих силах, знающих, что качество их жизни будет целиком зависеть от собственного труда.
В чём и желаю преуспеть грядущим поколениям в Эстонии и на Руси, но для этого надо читать, думать и делать правильные выводы не только из истории своего Отечества, но и своего рода.

СОДЕРЖАНИЕ:
1. Что наблюдаю, то пишу…………………………………………. 1
2. Чтобы тесто взошло, нужна хорошая закваска………….. 25
3. Роковая цифра…………………………………………………………29
4. Супротив генов не попрёшь…………………………………… 33
5. Школа юнг и домашний ликбез………………………………. 37
6. Русь, как торговый мост Восток-Запад. Продолжение
домашнего ликбеза…………………………………………….. 59
7. Великий шёлковый путь. Продолжение ликбеза………….. 62
8. Откуда есть и пошла Русь Западная? Продолжение ……. 64
9. Поле Куликово. Продолжение домашнего ликбеза……….. 68
10. Бес как ладана боится согласия в православном мире. Окончание домашнего ликбеза ……………………………… ….70
10 Тема опять становится актуальной..………………………….76
11. Это было недавно, это было давно…………………………… 83
12. О варварстве русской души.……………………………. ………92
13. За ценой не постояли………………………………………………95
14. Каково оказаться рыбой, выброшенной на берег…………. 100
15. Кто не работает, тот не ест!.......................................... 113
16. Домик, который построил Джек……………………………. 121
17. Мы с тобой одной крови………………………………………. 125
18. Как Осип заделался Иосифом……………………..……..….. 130
19. Дворянское гнездо………………………………………………. 138
20. Шесть к одному………………………………………………… 145
21. «Чем сердце успокоится!»…………… ………………………..147
22. Жаркий август 1942 года……………………………………… 150
23. Геноцид…………………………………..…..……………………. 152
24. Несостоявшийся хадж или опять грохочут танки………160
25. За детство счастливое наше спасибо родная страна….. 162
26. О семействе деда Иосифа и ещё раз о себе……………….. 172
27. Как я заделался иностранцем……………………………….. 192
28. Почему нас становится всё меньше? И что делать?.......196

Трудно поддаются чтению материалы следствия. Дики и страшны казуистичные выверты советской следственной системы. Противны её методы выбивания доказательств и стравливания на очных ставках беззащитных жертв, когда оговаривали друг друга и сами себя неискушённые в судебной казуистике женщины. К «Делу» тёти Антонины приложены фотографии страшные своей необычностью: в анфас и профиль, как фотографируют закоренелых преступников. Они страшны не только потому, что оказались последними. Тётушкиных глаз невозможно забыть. В них страдание, боль и осознание чего-то такого, что осталось неизвестным, о чём можно только догадываться. В фотокарточке дряхлой старушки с трудом просматривались знакомые черты моей тётушки Антонины. Невозможно понять, кому надобен подобный произвол и издевательство над собственным народом. Разве только когорте крепких мужиков призывного возраста застрявших в тылу и делающих вид, что они раскрыли в городе гнездо вражеской пропаганды и агитации. Свои доказательства они строили на показаниях стукачей и случайных, в запале бытовых ссор высказываний соседей, претендующих за счёт потерпевшей стороны на расширение собственной жилой площади. Оставалось только «умело» провести следствие, и создастся вид раскрытия очага городской антиправительственной организации. То было страшное и трудное время. Вся страна жила в страхе, но с надеждой «а вдруг пронесёт!», когда ночной чёрный воронок увозил не тебя, а соседа по лестничной клетке.
Поддержать тётю передачами родственники были не в состоянии. Трудными и голодными оказались послевоенные годы в разорённой стране. Продукты распределялись в городе по продовольственным карточкам, а село жило подножным кормом с собственного огорода, да ещё, если это удастся, то и собранными из под снега кукурузными кочерыжками. Кстати сказать, за это перепревшее под снегом колхозное добро тоже судили, как за воровство государственного имущества.
Естественно, Милкиного предательства никто ей не простил. От неё отшатнулись все, кроме сердобольной тёти Брониславы, хотя сёстры её предупреждали:- кто предал раз...
Я уже засобирался на собственные матросские хлеба, а тёте Брониславе всегда надобно с кем-нибудь, да нянькаться. У неё, даже в самые голодные времена, всегда обреталась какая-нибудь, да живность. Входящий в дом старался эту животинку побаловать, а зверушки расплачивались неподдельной радостью. Стоило щёлкнуть входной двери, и из уголков квартиры, как из углов Ноева ковчега налетала куча живой твари. Шпиц – Нелька получала обсосанный дядюшкой кусочек сахара, громадный кот, по недоразумению получивший кличку Малыш – шкурку колбаски, а морская свинка Наф-Наф - сырую макаронину. Чем мог, тем и радовал эту животинку всяк входящий, но только не Милка. Завидев её, как по морской команде - "Поворот все вдруг на 180 градусов", круто развернувшись, живые творенья разбегались по радиальным радиусам.
Отдать должное, под присмотром тётушки Милка постепенно менялась. Устроилась мастером ОТК на заводе "Красный котельщик". Приоделась, обсмотрелась и вновь, как пионер «Готова» на выданье. Надо отдать должное, когда занёмогла и слегла тётушка, Милка ухаживала за ней и вела нехитрое домашнее хозяйство. Беда никогда не приходит одна. Дядю уволили с работы. «Тёртый калач», когда-то наставлявший юнгу:- плетью обуха не перешибёшь, и делать «пи-пи» против ветра, только себе дороже, теперь сам влип, как кур во щи!
Ещё до войны начал, а после Победы продолжил дядя Боря беспощадную борьбу с личинкой комара анофилиса - разносчика, свирепствовавшей на юге России болезни малярия, или лихоманка, по-народному. Этот бич косил без разбора и млад, и стар страшней эпидемии птичьего гриппа. Отдать должное нашему здравоохранению, боролось оно с малярией не только на бумаге в отчётности, но и на практике, и довольно успешно. Вот и выходит, что с обязанностями инженера городской противомалярийной станции дядя неплохо справлялся, т. к. с малярией в Таганроге и в ближайшей округе было покончено. Тут бы немножко всем отдохнуть да расслабиться. Ан, нет! От дядюшки потребовали сделку не только с совестью, но и с уголовным кодексом! Но как бы его не уламывали, акт на списание партии хинина в количестве достаточном для ликвидации пандемии малярии в двух городах с населением равным Таганрогу дядюшка не подписал. Хинин был привозным, купленным за валюту. В те годы государство не скупилось на две цели: - на секреты с плутонием да на хинин. А спрос на него, как на средство прерывания беременности только возрастал, и сбывался хинин «налево» за приличные «бабки». А всё потому, что после четырехлетнего воздержания демобилизованная десятимиллионная солдатская плоть требовала раскрепощения, в то время, когда на противозачаточном фронте державы царил форменный беспредел, такой же, как и с остальным ширпотребом. Не только в провинции, но и в столице никаких противозачаточных средств днём с огнём не доищешься, даже на уровне изобретённого древними инками изделия из латекса. А тут как на грех запретили аборты. Обоим нарушителям нового закона: и в лице просителя, и исполнителю, грозил реальный срок отбывания в местах не столь отдалённых. Невзирая на кажущуюся гуманность запрета на детоубийство, в стране процветала смертность среди женщин детородного возраста. В лагерях и тюрьмах отсиживалось энное количество молодого, здорового и потенциального материнства, а рождаемость по стране резко упала. Хотя эти сведения публиковались только в закрытых источниках, но были они тревожны, как и армейские сводки потерь в живой силе в начальные годы войны.
Упрямство дядюшки ломало кому-то бизнес, а в нём, как известно законы суровые. Дяде бы посторониться и уйти по-хорошему, однако он не желал поступиться понятиями о чести. На звонок из городского здравотдела с намёком: - Борис, ты неправ!.. Надо смотреть ширше... в ответ он только взъярился:- это Вам надо смотреть ширше, да сменить дурацкие законы – и наотрез отказался от другой, любезно предложенной и выше оплачиваемой работы. Чем дальше, тем сёрьёзней был собеседник на другом конце провода, теперь уже из областного Ростова. Дядюшке напомнили о несговорчивости по вопросу о сносе могильника с чёрной оспой:- в результате вашего упорства, государство понесло значительные затраты на прокладку дороги в объезд сомнительного могильника...
Тетя умоляла дядюшку перестать кобениться, и уйти по-хорошему. Друзья предупреждали:- Борис Алексеевич, тут такие верхи замешаны, что головы не сносишь! Но гвардейца понесло. Иначе это не назовешь. Чем серьёзней были угрозы, тем с большим упорством твердил он набившую уже всем оскомину: «гвардия не сдаётся, гвардия умирает!»
С работы его уволили товарищеским судом с мотивировкой "склочность на производстве". На этом судилище друзья и коллеги молчали, опустив головы, выступало только начальство. Понапрасну дядя оббивал пороги и писал по инстанции, работало «телефонное право» и его нигде не брали на работу. Если удавалось пристроиться где-то за городом, то увольняли его через две недели, как «не выдержавшего испытательный срок». Пару лет тянулась эта склока. Тётушку такая борьба с ветряными мельницами окончательно доконала, и она слегла с сердцем.
В это тяжёлое время на Милкину зарплату содержалась вся семья. Разделив свой первый заработок на три равные части, я разослал его по родным адресатам. Но это не спасало уже ни кого, а мне долго пришлось щеголять вместо пальто в курсантской шинели.
Как знать, если бы тетя Бронислава не ушла из жизни молодой в 43 года, возможно из Милки получился другой, порядочный человек, а уж под её присмотром не удалось бы очередному мужику охмурить девку. Новый бой-френд, милицейский хохол, соглашался взять в жены Людмилу, но только после раздела дядиной квартиры. После судебных процессов Милка осталась без жениха и без дяди.
«Система» не успокоилась, пока до "тертого калача" не дошло, что в родном городе ему жизни не будет. При срочном размене на Краснодар он получил комнату с общей кухней и общими удобствами в коридоре. Вся его жизнь теперь заключалась в работе, и как инженер по дорожному строительству всё лето он дневал и ночевал в «поле». Энтузиазм и профессионализм дяди оценили, а за умение ладить с рабочим людом дядю уважало и начальство, и он вскоре оброс друзьями. Всё бы хорошо, но больно уж любили дорожники «погутарить за жизнь» под «борматуху» и затягивали в клуб «Агдама» равнодушного раньше к спиртному дядюшку.
Не в пример горбачёвской, свою антиалкогольную компанию начал я издалека. Вышибая «клин клином», я пробуждая у дядюшки забытую тягу к кулинарным изыскам из даров моря. Благо полки магазинов Краснодара ломились от кальмаров, креветок, чатки и экзотических морских рыб. К этой экзотике ещё не обвыкли кубанские казачки, предпочитавшие мороженой продукции живую рыбу. Под соус из каракатицы, отбивную из тунца или фри из кальмаров напрашивалась местная "Кубанская". Это высокого качества изделие, со знанием приготовленное из натуральной пшенички твёрдых сортов не чета «барматухе». Я всё чаще налегал на психику железной аргументацией:- грех забывать здоровую привычку дедов, согреть православную душу изделием чистым, как слеза ключницы её изготовившей. «Пусть всегда будет»… за дверцей холодильника бутылочка «Кубанской», а в ней никогда не обсыхает донышко. Как первокурсник на лекциях, под мою диктовку дядюшка добросовестно конспектировал рецептуру «Ста блюд из мидий», или рецепт басков по изготовлению яблочного сидра, не уступающего по качеству и пене нашему «Цимлянскому».
Я всегда восхищался дарованиями дядюшки профессионально писать акварелью, сочинять забавные стишки, а искусством виртуозно насвистать популярную мелодию он мог бы заткнуть за пояс профессионального исполнителя художественного свиста. Не в пример дядюшке его сожитель - кенарь Карпуша, как певчая птичка оказался с изъяном. Зря колотился дядя, давая ему уроки по какой-то специальной системе, но всё без толку. Склонив головку, кенарь заслушивался мелодией Роза-Мунды, жмурился от удовольствия, но за вокал не принимался! Напрасно уговаривал я дядю:- брызни в поилку кенаря парочку капель "Кубанской", известное дело - на сухую ни один матрос доброй песни не затянет.
- Ты свои боцманские замашки брось! Негоже спаивать птаху. Вспомни мудрость своего эстонского корешка: "в доме должен быть только один пьяница"- отбивался дядя.
- Ну, тогда хотя бы перемени пластинку. Устал от Роза-Мунды твой кенарь. Выдай ему чего-нибудь из флотского репертуара вроде:- Йё-го-го и бутылка рому - не отставал я.
На общей кухне уже зрели в кастрюле с ухой по-монастырски молоденький петушок и шмат осетрины, когда меня срочно потащили в жилую комнату. Так и останется невыясненным, воспользовался ли дядя моим советом, и промочил горлышко Карпухе, или кенаря зацепила морская тематика. Карпуша заливался трелью. Трепеща горлышком, кенарь выводил руладу из песенки: "друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг"!
Мой отпуск подходил к концу и мы спешно печатали снимки с таллинских фотоплёнок, до которых так и не дошли руки дяди, и вспоминали примечательные события в его прошлом отпуске. Таллин ему понравился всем, кроме климата. В самый разгар Прибалтийского лета, в чёрной суконной паре дядюшка ухитрялся до мелкой дрожи мёрзнуть даже на солнечной стороне улицы. Таская дядю по Вышгороду, и бастионам старого Таллина, я старался как можно недалече отрываться от кафе "Каролина", где всегда пребывал в готовности обжигающий губы согревающий до пяток грог.
Музей в Домском соборе оказался закрыт на санитарный день, но дядюшка своим носом патриция и старомодным куртуазным обращением произвёл впечатление на пожилую интеллигентного вида смотрительницу, и та добровольно взяла на себя роль гида. У праха знаменитого мореплавателя Ивана Христофоровича Крузенштерна старушка поведала интересные факты из его жизни. Какие-то подробности из скитаний мореплавателя, дядя тут же тактично воспроизвёл, чем покорил нашего гида. Не пожелав тут же распроститься с внимательными и благодарными слушателями, нас провели в противоположный угол собора к другой достопримечательности. И тут мы услышали весьма романтичную историю Ревельских "Ромео и Джулии". Старушка оказалась классным рассказчиком и с цитирования шекспировских строк:- "Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульете"... повела своё повествование. Это была грустная история двух влюбленных юных сердец. Путешествующего по Эстляндии шведского принца случай свёл с эстонской красавицей-девицей, и с первого взгляда они безумно полюбили друг друга. Кроме злой воли разгневанных родителей, влюблённых разделяло ещё и холодное Балтийское море. Минуя все препоны принц вырвался на свидание с любимой. Но его преследовал злой рок. Разбивая волны о скалистый берег, штормовое море прямо на глазах возлюбленной поглотило корабль вместе с принцем. С горя невеста бросилась в море. Их тела нашли и навеки соединили, похоронив рядышком в Ревельском соборе. Потом нам показали геральдическую коллекцию средневековых шведских, датских и русских штандартов и знамён. И здесь дядюшка проявил достойную осведомленность, чем окончательно покорил нашего гида. Посчитав нашу экскурсию завершённой, я уже раскланивался, когда дядюшка совершил оплошность, пожелав отблагодарить гида коллекцией «серебряных» юбилейных рублей. На дядюшку крепко разобиделись, замахали руками, затопали ножками, но, простив, выдали ещё одну историю, таким образом утвердив меня в способностях дядюшки производить впечатление даже на чопорных, нордического склада характера дам.
Услышанная нами притча об эстонском «Дон Жуане» была мне знакома, правда, в несколько ином варианте, но в изложении гида она показалась забавнее.
- Давно это было, в те времена, когда с восходом солнца на башне «Длинный Герман» поднимался флаг датского короля. Один Ост - Зейский барон оказался настолько охоч до женского полу и вёл настолько разгульную жизнь, что вынудил епископа отлучить его от святой церкви. Однако почуяв свой смертный час, барон покаялся, принял причастие и завещал своё состояние церкви, правда, при одном условии. Его прах должен быть погребён у входа в храм, чтобы прихожане изо дня в день попирали его ногами. И ещё завещал этот раскаявшийся греховодник:- спустя половину века после его смерти, но не раньше, можно вскрыть его второе завещание.
Всё было проделано в соответствие с последней волей усопшего. Второе завещание отцы церкви не стали обнародовать, но сведения об издевательском содержании послания барона просочились и с того света:- Всю жизнь я заглядывал под юбки прихожанкам и после смерти потешил свою грешную душу… вот что обнаружили раздосадованные служители церкви, в завещании. В наши дни стоптанная ногами прихожан плита над прахом этого негодника оказалась чудодейственной – продолжала старушка. - Со всех концов Советского Союза сюда наезжают несчастные создания, чтобы излечиться от бесплодия. Для этого необходимо лишь хорошенько потоптаться по плите у входа в храм. Существует не отвергаемое ни церковью, ни наукой поверье, такое паломничество оборачивается 90% положительным результатом.
- А вы сами уверились в этом?– задал провокационный вопрос дядюшка.
– Не было нужды, и так четверых вынянчила от своего благоверного - усмехнулась в ответ любезный гид.
Согревшись грогом в «Каролине», мы завернули в исторический музей. Бросив равнодушный взгляд на латы средневекового рыцаря, дядя нацелился на кучку ржавого металла. - Пояс верности - со знанием дела сказал он. - Его надевал на чресла дражайшей даме сердца рыцарь - пилигрим, отправляясь на подвиги в Палестину. Вот чего не хватает ревнивым мужьям в наш просвещённый век! Не добейся средневековые суфражистки, вместе с горячо подержавшими их иезуитами, проклятия поясу верности, быть может и европейская история не была бы такой запутанной. И добавил, поёжившись от музейной прохлады:- что-то ручки, ножки стали зябнуть! не пора ли нам дерябнуть грогу, стакан в дорогу. Бездельник, кто с нами не пьёт!
Последний раз мы свиделись с дядюшкой после моего списания на берег и последней моей поездки на юг. После санатория в Ессентуках, не мог не завернуть я в Краснодар на недельку к дядюшке. Просто нутром чувствовалось, что я на юге в последний раз. Вернуться к большому флоту надежды были слабыми, так как я упрямо не желал жертвовать на алтарь хирургии четверть своего желудка. А главная хирург больницы водников не желала поступиться честью своего мундира. Вот и уготовила мне эта мадам незавидную судьбу: плавать теперь не дальше видимости Таллиннской телебашни. Известно, на заработки в портовом флоте не разгонишься, кататься по санаториям. Время от времени мы перезванивались с дядюшкой. Хвастать мне было абсолютно нечем, а ныть стыдно.

КАК И ПОЧЕМУ ЗАДЕЛАЛСЯ Я ИНОСТРАНЦЕМ.
Начало этой истории пришлось на пятидесятые годы прошлого века, когда по воле Союзного министерства целый курс судоводителей Ростовского мореходного училища переадресовали на учёбу в Клайпедское мореходное училище. По завершению курса мореходки нашу группу черноморцев откомандировали на год в Литовское Управление Атлантического сельдяного лова «с целью набора ценза дальнего плавания необходимого для получения рабочего диплома штурмана дальнего плавания - ШДП». Так Союзное министерство спланировало заполучить два десятка штурманов дальнего плавания, необходимых для освоения рыбных богатств Центральной и Южной Атлантики из портов Черного моря.
В те годы океанический рыболовный флот Литвы бурно рос за счёт поступающих по репарациям из Германии новеньких средних траулеров. В Литовской республике ценили и не разбрасывались кадрами. Здесь кроме перспективы быстрого роста по службе и нормального заработка, молодых специалистов привлекали быстрым решением жилищных условий. Не мудрствуя лукаво, Литовское Управление Сельдяного Лова закупило в Финляндии полсотни разборных домиков, и в течение года на окраине Клайпеды вырос «рыбный городок». Кроме быстрого продвижения по службе нам предложили достойное жилье, именно по этой причине на родное Чёрное море вернулись лишь редкие единицы. Однако, ни перспективы роста, ни заработки, ни даже жильё не могли сломить моей тяги к морю, в котором как пел Леонид Утёсов, «…я плыл и тонул, но на берег выброшен к счастью…». Вернувшись из вымотавшего меня полугодичного рейса в зимний Океан, недолго думая, рванул я к лазурным берегам, которые, как и Утёсов, «не раз я видел во сне». Само собой, уезжал я на законных основаниях, с дипломом штурмана дальнего плавания в кармане.
Середина прошлого столетия сегодня видится мне Золотым веком в моей сумбурной жизни. Это было время, не то, что бурного, а скорее взрывного, и не только количественного, но и качественного роста океанического рыбопромыслового флота. От Калининграда и до Владивостока строились рыбные порты со всей надлежащей инфраструктурой. Со всеми достоинствами и недостатками я удачно угодил в самую струю этого роста. Признаюсь, отнюдь не личные заслуги, а лишь случай и обстоятельства выдвинули тогда меня - двадцати летнего юнца на должность старшего помощника капитана рефрижератора «Айсберг». Конечно, я оказался неважным старшим помощником. Было много промахов и ошибок, но я старался, набирался опыта, учил и учился сам, а, в конечном счёте, моё первое дальнее плавание из Калининграда в Новороссийск закончилось благополучно. Свой двадцать третий год рождения я уже встретил в полугодичной сельдяной экспедиции в Северную Атлантику. В 26 лет впервые я поднялся мостик «Н. Данилевского», хотя с временной, но уже с полной ношей ответственности «исполняющего обязанности капитана научно-исследовательского судна». Прежде чем это случилось, было необходимо, чтобы в меня поверили как в серьёзного кадра. Мне снова подфартило, и я вскоре зарекомендовал себя штурманом нового поколения, опирающегося не на внутреннее чутьё судоводителя, а на конкретные знания астрономии и радионавигации. Когда научная гидрографическая экспедиция из трёх научных судов с двумя докторами географических наук на борту как «в трёх соснах заблудилась» в родном Чёрном море, то мне привелось взять на себя роль поводыря.
Одновременно с ростом флота срочно клепались и кадры судоводителей готовых к освоению запасов Мирового Океана. В радужных красках обрисовал мне моё будущее директор Азово-Черноморского НИИ рыбного хозяйства и океанографии А. С. Ревин.
- В обкоме и в министерстве о «вашем подвиге» наслышаны и помнят и уже обговорена ваша кандидатура на место капитана «Данилевского». Осталось только небольшая формальность: сбегать ещё разочек на полгода в сельдяную экспедицию в Атлантику, чтобы заработать ценз плавания на рабочий диплом капитана дальнего заплыва и на следующий день вы утвердитесь капитаном. И тогда с Богом, на год в командировку в Адриатику, готовить кадры рыбаков для братского Албанского народа. Знаю, что вы предпочли бы выйти в рейс из Клайпеды, где полно ваших однокашников, но министерство указало на Таллин, видимо там кадры нужнее. Есть и другие приятные новости. Утверждёна смета на строительство нового здания института, а освободившееся здание остаётся под жилье сотрудников. Можете рассчитывать на заселение на правах первой очереди – напутствовал меня перед отъездом директор.
Всё складывалось, как по нотам. Как и планировалось, сходил я два рейса в составе Эстонской североатлантической экспедиции: старпомом СРТ-4283, а потом капитаном СРТ-4425 и с лихвой набрал ценз дальнего плавания. Сменив рабочий диплом на диплом капитана дальнего плавания, я в тот же день переговорил с Керчью. Там тоже все идёт по плану: «Данилевский» уже заканчивает капитальный ремонт-переоборудование и меня торопят с возвращением. Жена и дочь уже на чемоданах в гостинице «Балтия» в готовности № 1 к отъезду. А я всё ещё толкаюсь в приёмной у начальника Управления сельдяного лова Галкина Б. А. Стоит только сунуть нос в двери его кабинета, как Архипыч тут же выскакивает и исчезает в неизвестном направлении. Сижу, жду. Назавтра всё повторяется. Сижу, жду. Промелькнув мимо, Борис Архипович меня категорически не замечает. Сунулся в его кабинет, но получил отмашку телефонной трубкой – не видишь что - ли: «Занят!». Дело уже к вечеру, а у меня не росинки во рту. Рядом магазин с баром «Арарат». Заскочил, хватанул для пущей смелости порцию коньяка с шампанским, загрыз конфеткой и бегом к приёмной, а там уже ждёт ставший подозрительно добреньким Архипович. – Ну, ну, давай твоё заявление. На часах уже без четверти пять, читать резолюцию некогда, бегом по винтовой лестнице на четвёртый этаж в кадры. Там, слава Богу, все ещё на местах, только женщины начинают прихорашиваться. – Ребята дорогие – кричу - мне завтра на самолёт, отдайте трудовую книжку. – Давай заявление – требует первый комплектатор. Читает, хихикает и передает заявление второму комплектатору, тот закатывается и сует бумагу следующему, но я выхватываю и читаю резолюцию:
- О/К. Тов. Лаане, прошу разобраться, почему капитан СРТ-4425 тов. Левкович, в рабочее время прогуливается по конторе в нетрезвом виде. Тов. Левкович,- это уже ко мне - мой вам дружеский совет: «Если пьёте, то закусывайте!». И подпись Б. Галкин.
В гостинице, не дав мне раскрыть рта, первой заговорила супруга. - Папочка, знаешь, где мы сегодня были? Борис Архипович возил нас на своей «Победе» в красивый район, где заканчивается строительство дома, в котором нам выделена квартира. Представляешь, наши окна будут выходить на юг прямо в палисадник, а через дорогу 26-я специальная школа с английским языком, в которую будет ходить дочь. И ни в какую Керчь я не хочу и не поеду! Не зря говорят:- муж голова, а жена – шея, куда шея повернёт туда и голова склонится! Научное судно «Н. Данилевский» на месяц задержался в порту по причине отсутствия капитана, а я, опасаясь справедливой вендетты десять лет не смел и носа показать в Крым.

Подводя итоги и перебирая в памяти основные вехи своего жизненного пути, всё больше я утверждаюсь во мнении, что в особо значимые и переломные моменты моей жизни кто-то НЕВЕДОМЫЙ распоряжался и вёл меня в нужном Ему направлении, имея в виду лишь собственную цель, не считаясь с моими пожеланиями. Цель эту мне не дано знать. Как не дано знать, почему именно я, а не родной брат, более достойный по трудолюбию, душевным и личным качествам юноша, не прожил вместо меня долгую, и такую малопонятную жизнь. И почему я, а не он оказался нужен на белом свете? Кому? Зачем?
Силу, протащившую меня через жизненные ухабы, кое-кто называет Господином Случаем, другие - Провидением, либо неизвестной нам Волей, когда проще и вернее было бы назвать её Божьим Промыслом. Не раз я был на грани гибели. И каждый раз чудо моего спасения логически не объяснимо, и тянет не меньше чем на вмешательство Ангела Хранителя. Фаталисты говорят: «Значит не судьба», да только слишком много здесь чудесных совпадений.
Как ни странно, но кое-что из прошлой жизни, казавшееся мне вопиющей несправедливостью, обернулось в последствии благом, и трудно сказать, что было бы со мною, не случись этой «несправедливости». Так случилось, что я не сам выбрал замену городу на Волге город Таганрог, затем Клайпеду, Таллин, катер «Казбек», танкер «Криптон», пароходы «Ян Анвельт» и «И. Варес»… а под завязку буксир «Суур Тылл»- все они оказались тут как тут - «по Случаю». Как не стать фаталистом, чтобы в конце – концов, не признать: «На всё Воля Божия»?
И ни какой я не оккупант. В армии не служил ни одного дня. Армейскую подготовку ни разу в жизни не проходил, а получал одну за другой отсрочку от сборов по причине постоянного нахождения за пределами Союза – в океане. На этом поприще вкупе с экипажем и, как минимум, с двумя эстонскими коллегами – своими помощниками, я честно трудился на благо республики, да ещё «поутру от сна восстав, продолжал зубрить, не устав», а английский язык. Потому как с расширением коммерческих связей с иностранными фирмами по сбыту рыбной продукции, знание английского стало для рыбака непреложным условием. И вовсе не искал я убежища в Прибалтике, что поближе к Европейскому окошку, а рвался к родным берегам, да Случай не пустил. Именно посему не смею считать себя хитромудрым мигрантом, замахнувшимся на сладкую жизнь в привилегированной республике Союза. Правда, мои доводы никто не желал слышать, а вполне применимо применения ко мне иезуитского закона:- был бы человек, а управа на него найдётся! В лихолетье пересмотра границ и межгосударственных связей, оглушённый происходящими событиями отсиживались мы в домашней скорлупке, не предполагая, чем кончится день. В местных СМИ раздавались призывы местных националистов готовить теплушки для депортации мигрантов в Россию, даже слоган такой сформулировали:- Чемодан, Вокзал, Москва. Да и слово какое-то рыбное придумали – мигрант. Даже не поймешь сразу, что оно к тебе может относиться.
За происходящим в России мы следили и по радио, и по ТВ. Письма, как обрезало. Про нас либо забыли, или письма попросту исчезали. Как-то дозвонился до Киева в намерении закупить якорные цепи и якоря для буксирной компании. Разговор состоялся с секретарем директора завода "Красная Кузница" по сбыту готовой продукции. На всякий случай я извинился, поскольку разучился украинской мове. "Когда научитесь, то и позвоните" – отрезала секретарь и бросила трубку… - Ладно, успокаивал я себя:- для хохлушки я всего-навсего паршивый Москаль, когда потрясло меня иное. Ещё в начале горбачёвской свистопляски, мой приятель, уроженец области Войска Донского, решил вернуться на историческую Родину туда, где родился, где вырос, где похоронены его предки и где живут его родные братья и старушка мать, давно звавшая Митька "до дому". Сам Митёк находился в длительной заграничной командировке на другом континенте, обучая промышленному рыболовству потомков толи ацтеков, толи инков и поэтому на Родину отправил жену. Та в родимой станице мужа присмотрела подходящую хибарку и сговорилась о цене и пр. Семья вечеряла, когда в домике матери Митька объявилось должностное лицо новой власти - станичный атаман. Не снимая папахи, позванивая тремя «Георгиями», на офицерском френче, атаман в погонах штабс-капитана царской армии поинтересовался:- Це правда, шо бают - Митёк дюже желает куповать хатку?
- Да, дядь Стёпа. Мы сговорились с бабушкой Матрёной. Она согласна доживать в своём доме, хотя дом будет числиться нашим.
- А я кажу, не куповайте хаты!
- Как так? Дядь Степан, вы же Митька знаете. Помните, как вы его крапивой выдрали, чтоб не лазил в ваш сад по яблоки?
- Хо, хо... а як же, як же, не запамятовал! Могу и счас выпороть! Но хату не куповайте!
- Как же это дядь Стёпа? Почему?
- Я казал не куповайте, не то всё одно спалим. Нехай Митько куповает хату там, дэ вин бартыжал усе тридцать рокив!
- Вот так, поехала крыша у наших соотечественников. Чужими и ненужными мы оказались для президента России и братьев по крови - закончил рассказ мой приятель. И мне писать на Родину как-то расхотелось. Ведь там могут понять все не так, как надобно.
Моё восприятие мира с детства созревало в многонациональном котле народов Кавказа, в результате привилось уважение к праву народа на выбор обустройства жизни по собственному разумению. Право выбора: «быть или не быть» республике в союзном государстве казался мне таким же непреложным, как непреложен выбор в браке по любви. Формула:– Стерпится - слюбится – в подобном случае не подходит, скорее тут применимо другое: – насильно мил не будешь.
Депортация балкарского и чеченского народов происходила на моих глазах и на моей памяти. Вскоре из госпиталя на домашнее лечение прибыл друг моего брата балкарец Аслан, но дома, как такового, у него уже не оказалось. В нём Аслан обнаружил чужих людей, от которых узнал правду, не укладывающуюся в сознании фронтовика - добровольца по комсомольскому набору. Стыдно было мне встречаться глазами с Асланом, будто это я во всём был виноват, и это я совершил по отношению к другу брата нечто унизительное и гаденькое. Так впервой мне было стыдно сознавать себя русским. И если бы не боязнь добить мать, недавно перенесшую потерю старшего сына, а затем и мужа, я бы не задумываясь, рванул вместе с Асланом в Казахстан на поселение. Вопиющая неправедность совершённая относительно друга семьи и его народа поселила в моём сознании сомнения в праведности советского основного закона - Конституции, торжественно провозглашавшей права автономии вплоть до отделения. Так посеяв ветер, большевизм в конце - концов пожал бурю. Поэтому выбор самостоятельности народами бывших братских республик не стал для меня неожиданностью. Однако, здесь тоже не всё гладко. По моим понятиям, примером справедливого решения национального вопроса, служит лишь нулевой вариант гражданства, принятый в одной из Балтийских республик.
В Таллине всё оказалось заверчено на личном приезде Ельцина. Подмахнув судьбоносные межгосударственные соглашения, и одним росчерком пера превратив большинство «бывших своих граждан» в лиц без гражданства, «царь Бориска» походя «плюнул на шляпу» 250 тысячному русскоязычному населению республики. Плевок «всенародно избранного» стал сигналом для националистов всех мастей, затаившихся было на просторах бывшего Союза, а теперь нацелившихся на травлю русскоязычного населения. - Ату их всех, оккупантов и мигрантов!
Не подозревая о подобном вероломстве, у ворот Государственной Думы Эстонии собрались обеспокоенные толпы людей говорящих по-русски в надежде, что к ним выйдет президент и парочкой слов снимет все их тревоги. Не дождались. Сопровождающие лица засунули в лимузин пьяного президента и скрылись через чёрные ход. С этого часу я решил, что кто-то из нас двоих недостоин быть гражданином одного и того же государственного образования.
Не скрою, мне ещё долго мечталось, как бы это мне подфартило, да выиграть бы на счастливый билетик, а весь выигрыш потратить на последнее свидание с Родиной. Теперь уж ясно, что не бывать этому. Мне уже за 80 и видеть Родину придётся только в старческих снах. Видеть так, как она виделась миллионам "Унесённых ветром" русских, размётанных горячими вихрями революций и суховеем перестройки. Состряпанная неумехами и жлобами наспех и на «авось» задуманная «перестройка» не принесла народу ничего кроме бед и страданий, и саму страну отбросила на сотни лет назад, к до Петровским временам и границам. Я ни на что не претендовал и не претендую. Спасибо Эстонской республике, что приютила меня мигранта. А все же за державу обидно:- Спрашивается, нужно ли было признавать за одной Россией долги СССР, оставив в стороне тратившие на себя валюту 15 Союзных республик? И так ли было необходимо признавать царские долги, даже не спросив, куда, господа хорошие, вы дели золотой запас России, вывезенный чехословацким корпусом через Восток на Запад. Зачем было пускать под автоген недостигаемый для ПРО железнодорожный подвижный комплекс баллистических ракет, так пугавший «друга» Боба? Сейчас они бы оказались основным козырем при торгах с США желающих разместить свои ракеты рядом с границами России. Напрашивается вопрос на основе какого международного права был подарен Бобу Клинтону шельф Берингового моря, откуда янки черпают минтай и продают филе и икру в Японию и в Корею на два миллиарда баксов ежегодно, а нашим рыбакам туда даже вход воспрещён.
Спрашивается, на хрена было вывозить в зимнюю степь Западную армию на слово поверив обещанию не расширять на восток границы НАТО. И почему было не потребовать взамен интеграции России в ЕС, ВТО и, наконец, в НАТО? – сегодня, задним умом, мучается именно такими сомнениями бывший автор заёмных аукционов и условий распродажи морских портов и гигантов машиностроения по ценам, уступающим цене хоккейной клюшки Павла Буре.
Забылось, и не верится в возможность такового? Вот данные, почерпнутые из российских СМИ. Канадский клуб «Ванкувер кэнакс» купил хоккеиста Павла Буре на 5 лет за 25 миллионов долларов, а Новороссийский морской порт со всеми терминалами был приватизирован за 22,5 миллиона долларов, т.е. за 0,89 клюшки Буре. Автомобильный гигант ГАЗ со 100 тысячами работников оценился в 25 миллионов – ровно в одну клюшку Буре.
Такого темпа приватизации ещё не видел мир - гордо провозгласил вице-премьер Чубайс, подводя итог аферы века, породившую невиданную безработицу, олигархов и бомжей. 116 тысяч государственных предприятий оказались в частных руках и более 100 миллиардов наличности в баксах уплыло в иностранные банки оффшорных зон.
Подобный список: почему и зачем? занял бы несколько страниц текста, да бумаги жалко! Такое впечатление, что оба президента, а с ними и «реформаторы в коротеньких штанишках» соревновались между собой в игре в поддавки с западными игроками, кто больше и дешевле сдаст кусок Родины, тот и окажется в выигрыше.

Невозможно оторвать глаз от белоснежной фаты на двуглавой вершине Эльбруса, вздыбившейся над неправдоподобной синевой горной цепи захватившей половину неба.
Однако, в недосуг молодой хозяйке любоваться красотами края, и за обустройством домашнего быта быстро пролетал заполненный хлопотами день. На все руки Мария Викентьевна мастерица: обед ли сготовить, каравай испечь, шить ли, вязать, и уходу за садом-огородом с детских лет приучена. Вскоре у крыльца дома заблагоухала цветочная клумба, и как привет из родного края, вдоль дворовой ограды рядками поднялась ботва с уже завязавшимися бутонами белорусской бульбы – скороспелки.
Не успело минуть и года, как Мария Викентьевна осчастливила супруга наследником мужеского пола. В честь отца Марии первенца назвали Викентием. А ещё через год он был крещён во владикавказском костелё по католическому обычаю двойным именем Викентий – Юлиан, а молодая супруга превратилась в заботливую мать и незаменимую хозяйку дома. Последовательно и как по заказу наградив деда шестью наследниками мужеского пола, Мария Викентьевна принялась одаривать каждого братца по сестричке. Детская смертность была страшным бичом того века. Медицина только училась бороться за сохранность младенчества, поэтому приходилось рассчитывать лишь на собственные силы и материнскую заботу. К глубокому горю родителей так и не удалось выходить второго после первенца сына. Тем не менее, двенадцать деток из тринадцати новорожденных вынянчила и поставила на ноги Мария Викентьевна. Не уйди из жизни молодой, моя бабушка по праву могла бы зваться Матерью-Героиней.
Не все гладко сложилось на службе у деда. За какое-то упущение по службе, его разжаловали до станционного смотрителя и сослали на захудалый полустанок Водораздел, затерянный в пыльной Ставропольской степи где-то под Невинномысском. После благодатного климата Кавказских минеральных вод, куда на лето из обеих столиц сбивался весь цвет общества, неприютной оказалась жизнь в половецкой степи. Трудные наступили времена для семейства. По закону Российской империи дворянским детям положено достойное образование, и им не к лицу как отпрыскам безвестного кочевника-печенега бить баклуши в пыли среди кустиков перекати-поля. И как это ни накладно для скромного бюджета мелкого служащего, но пришлось отправить за сотни верст в городскую гимназию первенца Викентия. Благо на этом настаивал брат деда – Антон уже практикующий фельдшер, проживающий во Владикавказе. Как родного сына приняли Викентия в семейство дяди Антона.
За Викентием подпирала очередь на учёбу Иосифа и Юзефа, а тут с разрывом в один год народились Вячеслав и Станислав, и необходимо заранее позаботиться и об их будущем и будущем их сестёр.
По-видимому, исправно послужил Иосиф Васильевич России и Северно-Кавказской дороге, раз удостоился чести стать начальником хотя и небольшой, но престижной железнодорожной станции Владикавказ. Поляк и безвестный выходец из захудалого полустанка Водораздел, без протекций и знатного родства, мой дед в 1913 году счастливо получил назначение на равную по табелю о рангах генеральскую должность. Вот так-то! А мне с детского садика бубнили:- царская Россия – тюрьма народов! А от её оков нас освободила лишь Октябрьская Революция!
Во Владикавказ дед въехал с похожим на шумный цыганский табор семейством. Кончились скитания по казённым квартирам, теперь дед с бабушкой и дюжина деток праздновали долгожданное новоселье, в собственном флигеле на улице Червлённая 29. Счастливым для семейства оказался год 1913. Первенец Викентий, а по-домашнему - Виктор, закончил полный курс гимназии, и отправил документы в Киевский университет им. Святого Владимира. Дело оказалось решённым. Как сын дворянина он имел привилегию при поступлении в высшее учебное заведение. Третий сын Юзеф - Евгений радовал своими успехами в гимназии. Особенные способности к учебе и в прилежании проявила Антонина. В архивном фонде «Владикавказская Ольгинская женская гимназия» за 1914 год имеются сведения о присуждении Левкович Антонине поощрительной стипендии им. О. Кулича. Сыновья Вячеслав и Станислав уже щеголяли в форме городского реального училища, примерила гимназическую форму и дочь Юлия, а Антонина готовится к выпуску из последнего класса гимназии.
В который уже раз отличилась нюхом следопыта и даром мастера находить интернет-язык с архивариусами моя дочь Анна. Остаётся только удивляться, как удалось ей разыскать и заполучить ксерокопии с личного дела студента III курса юридического факультета Киевского университета имени Святого Владимира - старшего сына деда – Викентия - Юлиана Иосифовича Левковича.
Наперво заинтересовал меня гимназический аттестат зрелости сто летней давности. Меня, обязанного брать пример со старших и своего дядюшки, его гимназические успехи не особенно порадовали. Сверху донизу аттестат дядюшки Викентия пестрит тройками. Не будь у дяди дворянских привилегий, с поступлением в университет по конкурсу или по балльной системе при таких оценках нечего было и соваться. Дядюшкины оценки меня даже как-то шокировали. Я, как и моя тётушка Антонина, учился на пятерки, а редкие четверки лишь изредка проглядывали в табелях из школы, мореходной школы юнг и мореходного училища. Однако, поостыв и поразмыслив, и вспомнив гениальных троечников: Альберта Энштейна и А. С. Пушкина, а ещё и о миллиарде таких же бесталанных, но бывших, как и я отличниках, пришлось поскорее заткнуться.
Кроме аттестата зрелости, метрического свидетельства, заявлений о переводе в юнкерское училище, в личном деле студента Викентия Левковича содержится переписка между полицейским приставом и секретариатом университета о, вложенных в конверт почтовых марках на сумму в один рубль, но пропавших при неизвестных обстоятельствах. Общая стоимость возникшей почтовой переписки, содержащей перепалку и упрёки друг друга в непорядочности, явно превышала стоимость пропажи. Но переписка велась за казённый счёт, и являла собой пример соперничества в бюрократизме чиновников двух российских ведомств.
- О времена, о нравы!- возмущались проделками бюрократии ещё древние шумеры, а вослед за ними негодовали и эллины. Но разве что-нибудь изменилось в природе человека за последние пяток тысяч лет, и это несмотря на то, что в самом космосе произошли серьёзные сдвиги. Мне, зарабатывавшему хлеб насущный практической астрономией, было известно, что во вселенной постоянно всё течёт и всё изменяется. Это знают философы, и осознают поэты, тоже подметившие цикл перемен в звёздном небе:- "Всё изменилось под нашим Зодиаком, «Лев» «Козерогом» стал, а «Дева» стала «Раком»"...- высказался популярный среди гвардейской молодежи поэт Григорий Барков, соперничающий в казармах с самим Александром Сергеевичем.
Астрологи утверждают, что живём мы в смену космической эры, когда вместо эпохи «Рыбы» наступает эпоха «Водолея». Даже эры меняются, но неизменными в этом мире остаются лишь натура и блажь чиновника. Ни войны, ни революции, ни перестройки - ничто не в состоянии изменить нравов и замашек бюрократа.
«Люди во все времена одинаковы, ими владеют одни и те же чувства, поэтому в сходных ситуациях их действия должны приводить к одним и тем же результатам. Помня, как сообразуясь с обстоятельствами, поступали древние, и современный человек может поступать благоразумнее, поэтому следует изучать и хорошо знать историю» – эти строки большого знатока человеческой натуры - Макиавелли часто и наизусть цитировал таганрогский дядюшка.
Тем не менее, кроме пустой переписки чиновников по поводу пропавших почтовых марок, в деле студента Левковича содержится заявление на имя декана университета с просьбой о переводе его в Тифлисское юнкерское училище, с правом возвращения в университет по окончанию боевых действий. Своё заявление дядя Викентий обосновал убедительнейшим образом:- Желаю послужить Отечеству в трудный для него час.
Шёл 1916 год и дела России на западном фронте, сказать прямо – неважные. Ввиду предательства генерала Рененкампфа, (таганрогское ВЧК выследив и арестовав генерала, установила его давнюю связь с немецким генеральным штабом) в Пинских болотах погибла армия генерала Самсонова. Дальше – хуже, из-за преступной нераспорядительности верховного главнокомандования и без поддержки союзников, «сошёл на нет» блестящий Брусиловский прорыв. Если в начале войны у России не хватало снарядов, то теперь не хватало солдатских сапог. Пользуясь замятней в российской армии, немцы оккупировали Польшу и замахнулись на прародину наших предков. Пора идти на выручку Полоцкой земле. И грех молодым патриотам отсиживаться в сухих и уютных аудиториях!
Я бережно храню ксерокопию заявления студента Викентия Левковича, перечитываю её и потихоньку горжусь дядей и его корректно и ясно выраженным желанием. Оно соответствует характеру наших предков. - В трудный для Отечества час желаю послужить ему верой и правдой. На заявлении студента 3 курса юридического факультета Левковича Викентия наотмашь прописана резолюция декана университета:- Быть по сему!
Из протокола допроса моего отца известно, что дядя Викентий был выпущен из юнкерского училища прапорщиком и дослужился до поручика. Служил в действующей армии. Присяге царю и отечеству не изменил, и в 1920 году с частями Добровольческой армии, ушёл через меньшевистскую Грузию, за границу. С ним покинул родину ещё один мой дядя Иосиф, о котором мне ничего неизвестно, кроме одного, что Иосиф имел какое-то отношение к радиотелеграфу. В детском возрасте краем уха я слышал, что мой дядя Викентий - белогвардейский офицер. Помнится, что сгорая со стыда от такого открытия, научился я скрывать это «позорящее пионера пятно». О том, что существует ещё один мой дядя белогвардеец, я даже не догадывался, и это в какой-то мере спасало моё пионерское самоуважение. Два дяди белогвардейца было бы уж слишком!

В 1920 году красная артиллерия обстреляла город Владикавказ. Фугасный снаряд угодил во флигель деда Иосифа на улице Червлённая 29. (Червлённая – значит багряная или ярко красная, а на языке обывателя Владикавказа – Красивая улица). Дом был разрушен и под рухнувшей стеной погиб кормилец семьи - Иосиф Васильевич. За старшего мужика в семье, остался дядя Станислав. Однако помыслы дядюшки оказались не о доме. Его голова была забита юношескими фантазиями, как бы «без остатка всю свою жизнь посвятить освобождению угнетенному пролетариату». Навсегда так и останется неизвестным, чем этот пролетариат настолько вскружил дяде голову. Бросив Марию Викентьевну с неподъёмной корзиной продуктов посреди городского рынка, дядя Станислав сбегает в красную конницу.
К тому времени мой отец устроился на соседней железнодорожной станции учеником радиотелеграфиста и, слава Богу, хлеба не просил, но помощи от него пока не жди. Так Мария Викентьевна осталась одинёшенька с четырьмя девицами (переболев полиомиэлитом, инвалид с детства тётя Маня, а Бронислава и Юлия еще несовершеннолетние), да ещё с несмышлёнышем Казимиром на руках. У бабушки ещё не обсохли слёзы по погибшей Ядвиге, как постигло страшное горе: убит кормилец и разрушено жильё. А что значит остаться в смутное время без защиты кормильца у развалин дома с пятью девицами и малышом сыном на руках?
Таковой была участь у большинства российских женщин на протяжении ХХ века. Пока мужчины до основанья разрушали «старый мир», чтобы построить на головешках и развалинах «свой новый»- утопический, женщины пытались хоть что-то от этого мира сохранить, чтобы не дать умереть с голоду детям.
Ежели у народов России утвердилось серьёзное намерение построить справедливое государство, то стоило бы первоначально отмолить грехи, навязанные нашим душам правящим режимом за 70 лет своей власти. Как и всё наше довоенное поколение, я рос и воспитывался на конармейских шлягерах братьев Покрасс, распеваемых школярами с людоедским припевом, подходящим лишь к каннибальской пляске на костях.
- На Дону и в Замостье тлеют белые кости.
Над костями шумят ветерки…
Помнят псы атаманы, помнят польские паны
Конармейские наши клинки…
Так, хороводясь, вокруг костра веселились пионеры и октябрята. Бедные детки, не ведали, что творили. И некому было подсказать:- Стойте, ребята! По древнему русскому обычаю земные радости станут уместны только после похорон останков как своих, так и чужих погибших: красных, белых, правых и неправых.
Указывая в хронике число погибших, любой летописец Руси непременно упоминал о времени «стоянии русского воинства на костях», что означает, количество дней затраченных на сбор и захоронение убитых. Только после предания земле последнего павшего воина, на памятном кургане справлялась тризна. Вспомним, что на Куликовом поле русское воинство «стояло на костях восемь суток».
Подскажи пионерам кто-либо из взрослых,- « Ребята, ведь здесь по всему полю разбросаны косточки ваших отцов и дедов, и кощунственно оставлять их под дождём и солнцем». Пионерия, с энтузиазмом откликнулись бы на клич и десятки тысяч «Тимуровцев», объединившись в группы поиска, за несколько летних сезонов привели бы в порядок всю территорию Союза, а за одно, и порядок в детских душах. Поддержи бы тогда «руководящая и направляющая сила» древний русский обычай, глядишь и меньше бы осталось безымянных могил и захоронений, забытых и заброшенных после последней войны.
А от самой державы потребовалось бы не так уж и много: воздвигнуть общий памятник всем павшим, с фигурой сражённого воина, которого поддерживает вдова с вцепившимися в бабский подол сиротами. В подобной символике государство и общество признали бы и за вдовой-одиночкой выношенную на женских плечах долю её вклада во всеобщее выживание.

В составе 11-й Красной Армии, выбившей белогвардейцев с Терского края, победителем вернулся в родной город и мой дядя Юзеф - Евгений. Очевидно не без подачи старого товарища по партии – Мироныча, Евгений был назначен заместителем комиссара по связи города Владикавказа. Его дружба с членом Реввоенсовета 11-й армии тов. Кировым, проверенная за годы подпольной работы и в годину боёв в осаждённой, но так и не сдавшейся Астрахани, как никогда закалилась и окрепла. Не подлежит сомнению, что Евгений не имел намерений скрывать от товарищей по партии о беде, разделившей его семью на два враждебных лагеря: красных и белых. Знали и не придавали этому значения и в Реввоенсовете 11 армии. В былые - старорежимные времена, будучи просто репортёром местной газеты «Терек» - Сергеем Костриковым,- Киров не раз захаживал на чашку чая во флигель на улице Червлённая. Не в манере моей бабушки не накормив отпустить гостя, да к тому ещё и неухоженного холостяка. Пирогами и белорусскими драниками славен был дом Марии Викентьевны, от которого за версту всегда пахло свежей выпечкой.
Пока был жив и при деле дядя Евгений, осиротевшая семья деда Иосифа проживала на казённой квартире в Красивом переулке № 3 и содержалась на продовольственном пайке городского комиссара. Сомнительное дело, чтобы большевик с закалкой подпольной работы у Кирова, был замешан с белым движением. Зато нельзя исключить, что со сменой кадров Реввоенсовета у сверх всякой меры бдительных комиссаров возникли подозрения на родственную связь Юзефа с белогвардейскими братьями. Этого было достаточно для Ревтрибунала не стремящегося разводить бодягу с дознанием и расследованием. Нельзя исключить и иное: за исчезновением Евгения - Юзефа скрывается тонкая «игра» созданных Кировом спецслужб. Ведь именно Мироныч возглавлял, учил и поставлял лучшие заграничные агентурные кадры Кавказу и в Закавказье в течение нескольких лет гражданской войны.
Так или иначе, где кроется правда, вряд ли когда я узнаю. Доподлинно известно немногое. В 1922 году семью бабушки как громом поразило:- по постановлению Революционного Военного Трибунала Евгений Левкович расстрелян за связь с белобандитами. Из ЧК вернули одежду Евгения, а к опознанию тела и похоронам никого из семьи не допустили. Вся эта история с дядей очень запутанная, в ней никак не разобраться без помощи архивов ФСБ республики Алания. А оттуда, твердят одно и то же, - нет, и не содержится ни каких у нас следов Юзефа - Евгения Левковича. По семейным преданиям Мария Викентьевна была добрейшей души, воспитанная в стародавних приличиях, хотя и не из робкого десятка женщина. С Кировым она пребывала в давнем знакомстве и первым делом бросилась в Реввоенсовет 11-й армии. В кабинет Кирова бабушка ворвалась без приглашения, растолкав ошеломлённую охрану. Не знала бабушка, что по решению ЦК ВКП(б) Кирова уже нет во Владикавказе. Недавно был он переброшен на восстановление нефтяных промыслов Апшерона. Член Реввоенсовета 11-й армии: Серго Орджоникидзе – тоже был в отсутствии. Он восстанавливает Советы в Грузии, а Валериан Куйбышев отозван командармом Фрунзе в Туркестан. В Реввоенсовете заседают присланные из центра незнакомые и чужие лица с твердым намерением провести чистку в местных рядах партии «потерявших революционную бдительность».
Обозвав всех сбившихся в кабинете "жидовскими мордами", и стуча кулаком по столу, бабушка потребовала вернуть если не сына, то хотя бы его тело для похорон, но так и ничего не добилась. Все эти невзгоды вконец подорвали здоровье Марии Викентьевны. На 54 году жизни бабушка скоропостижно умирает, и семья деда окончательно рассыпалась. Малолетнего Казимира сдали в сиротский дом, а сёстры разбрелись, куда глаза глядят. Тетя Юлия обрела счастье в браке. У тёти Антонины замужество оказалось не сложившимся. У кого нашла приют подросток тётя Бронислава, та никогда на этот счёт не распространялась, а я и не приставал с распросами, понимая, что кроме ненужных слёз, так ничего и не добьюсь. Тётя Маня обустраивается жить в сарайчике. Перебивается она с искалеченными кистями рук рукоделием и приторговывает на рынке самодельными бумажными пакетиками, а на вырученные копейки старается чем-нибудь да побаловать племянничка. Помниться я стеснялся сочувствующих взглядов её покупателей, стыдился убогого её вида, но с эгоизмом недоросля брал мелочь из скрюченных пальцев:- на кино, и мороженное - так говаривала тётя Маня. Очень хочется верить, что там, где теперь она, всё так, как предсказал в нагорной проповеди Учитель человеков:- Блаженны кроткие духом, ибо их Царствие небесное!

И вот теперь, двадцать два года спустя после страшного известия из ВЧКа, выходя из кинозала, тетя Антонина, твердила одно и то же:- Слава Богу, оказывается жив Юзеф! В киножурнале от Советского информационного бюро тётя опознала Юзефа. Одетый в форму Армии Краёвой он находился среди окружающих маршала Тито штабных работников. За благополучие двух других братьев Викентия и Иосифа тетя не волновалась, их жизнь была устроена, как и подобает. В конце двадцатых годов из Варшавы во Владикавказ приходили письма от Иосифа и от Викентия, в которых они сообщали, что живы, здоровы, с работой неплохо устроены и берутся оформить выездную визу на историческую родину для своих сестёр.
О завязавшейся переписке с братьями - белоэмигрантами дознался твой дядя Станислав. Бывший конноармеец только что окончил Горский институт и был направлен на работу в дагестанский город Буйнакск. Первый выпуск молодых красных специалистов курировал Микоян, уверовавший сам и пытавшийся доказать всему миру, что бывший красный командир, обученный социалистической экономике, станет грамотно рулить хозяйством в пищевой промышленности.
Реакция Станислава на письма из Польши была в духе времени. Ворвавшись в приёмный покой больницы Владикавказа, где работала сестрой милосердия тетя Юлия, устроил показательную пальбу из револьвера. Заливавшуюся слезами и поливаемую водой из простреленного бака с кипячёной водой Юлию он оставил сидящей на полу, и не став задерживаться и рванул на свою стройку социализма.
- Твой дядя спешил потому, что взял коммунистическое обязательство запустить завод в Буйнакске вместо плановых пяти, в три года. На бегу, он всё же выкроил минутку для общения с сестрой по существу вопроса:- Развесили уши, захотели панёнками стать? Перестреляю как котят, но не позволю сёстрам быть прислугами у буржуев,- заверил он убегая. Так с большевистской прямотой был исчерпан вопрос об устройстве сестер под опекой старших братьев - закончила тётя Тося свой рассказ.
Почти двадцать лет минуло, когда в 1940 году пришло письмо от дяди Иосифа, в котором сообщал, что спасаясь от бомбёжки фашистской авиации, бежал он в город Луцк, что на Волынщине, а с Викентием у него связь потеряна. Это было последнее письмо от Иосифа и дальнейшая его судьба неизвестна. В оттепель шестидесятых стали приходить открытки из Варшавы от дяди Викентия (Виктора). Весточки эти были политически выдержаны, немногословны и больше походили на пропагандистские сообщения об успехах социалистического строительства в дружественной нам Польше. Между строк проглядывает невысказанное им: тоска по утраченной родине и разорённой семьё. Интересуется здоровьем, и какими лекарствами можно помочь тёте Мане. О себе сообщает мало. Шлёт приветы от жены Хелены, дочери бывшего атамана войска донского Перекрёстова, и на стародавний манер называет Люсей, а о дочери Александре почему-то не заикается.
В одной из открыток Викентий, проговаривается:- Евгений жив и работает юрист - консулом в польском правительстве в изгнании в Лондоне. Но вскоре пришло от него печальное известие:- Евгений в страшном одиночестве скончался в номере лондонской гостиницы.
Моя дочь получила от «Красного креста» фотографию памятника Евгению Левковичу на лондонском кладбище. Но тот ли это Евгений? В метриках от ХУI века говорено: «Левковичи - обширный и широко разветленный по великому княжеству литовскому род», в наши дни эта одна из нередко встречающихся фамилий в Белоруссии. Поэтому с уверенностью можно сказать лишь одно, со смертью дяди Евгения засохла Ещё одна ВЕТОЧКА НА ФАМИЛЬНОМ ДРЕВЕ МОЕГО ДЕДА, засохла, не принеся должного плода.
А ещё Польский «Красный Крест» прислал моей дочери фотографию с памятника на Варшавском кладбище, под которым упокоилась семья первенца деда Иосифа и моего дяди Викентия. Рядом с ним и его женой Хеленой похоронена их дочь - моя двоюродная сестра Александра – Мария. О том, что у меня ещё совсем недавно и уже в этом веке, вплоть до 2002 года была жива кузина Александра, узнал я лишь с этой фотографии. Кольнуло запоздалое раскаяние. Прояви малую частицу той заботы, с которой относился к своим сёстрам дядя Викентий, мог бы и я своими письмами скрасить одиночество его дочери, в котором она прожила четверть века. Упрёком всплыли не только потерянная мною возможность переписки, но и реальная возможность живого общения с семейством дяди, так как существовала возможность отправиться в годичную командировку в Польшу. В середине шестидесятых годов я работал на плавбазе «Иоханнес Варес» старшим помощником капитана, Перед отправкой плавбазы на капитальный ремонт в порт Гдыню, был у меня выбор, остаться старпомом на плавбазе или сходить капитаном транспортного рефрижератора «Бора» в рейс на Южно-Американский шельф. По пути «Боре» надлежало завести в два порта Испании груз в 4000 тонн мороженой говядины. Оба варианта: и польский и испанский обещали оставить незабываемые впечатления, которые выпадают раз в жизни по счастливому билетику. Но как говорят прожжённые искатели приключений: «в одну руку сисю и писю не ухватить!». Надо выбирать что-то одно. Против меркантильных возможностей приобретения за командировочные сертификаты новенькой «Лады», восстала профессиональная тяга к неизведанным далям, она и пересилила. И даже по поводу не приобретенной «Лады» у меня не возникало сожалений. Любое новенькое авто, со временем превращается в груду металлолома, а порывы молодости не ржавеют, так что само – собой, я прельстился рейсом к шельфу Патагонии.
Прошли годы, и на поверку оказалось, что я промахнулся с выбором рейса. При польском варианте, мог бы я обрести незабываемый год общения с «патриархом семейства Левковичей», мог подружиться с двоюродной сестрой, и не мучился бы нынче от сознания упущенной возможности, да и по поводу фамильных секретов имел бы полученную из первых рук ясность. Как знать, возможно, бы и в музейных хрониках имел бы я возможность порыться. Как знать?
Да только не было бы в моём багаже воспоминаний двух десятков дней, в память о которых на полочке под стеклом хранятся фигурки «рыцаря печального образа» и андалузской цыганки Кармен. А затронув этот уголок памяти, не могу удержаться, чтобы не отвлечься на воспоминания об Испании. Хотя Испания переживала не лучшие времена, и жив был престарелый каудильо, это не помешало бывшим детям испанских республиканцев устроить экипажу «Боры» беспрерывный праздник общения из двадцати суток стоянки под разгрузкой. «Бора» оказалась вторым по счёту советским судном, забредшим в северные порты Испании за последние три десятка лет. С последнего оплота интернациональных бригад отсюда были вывезены в Союз около 30 тысяч сирот – детей испанских воинов республиканцев. Став взрослыми, большая часть из них предпочла вернуться на историческую родину. Воспитанные в детских домах России эти ребята были насквозь пропитаны духом интернационализма. А теперь каждый «русский испанец» считал своим долгом посетить советское судно и высказать всё, что он думает о нас, о русских.
– Ваши родители были потрясным народом! Хотя в военное лихолетье сами жили в крайней нужде, а вы - их дети постоянно не доедали, спрашивается, к чему им были рты чужих сирот, с которыми делились последними крохами. Благодаря русским мы не только выжили, но получили специальность, а кто пожелал, получил и высшее образование. Позвольте пожать вам руки, а ещё разрешите пригласить в гости ваших моряков. Они украсят нам застолье на сегодняшний вечер, а к отбою мы обязуемся доставить их на судно в целости и сохранности. Так повторялось каждый божий день в течение двадцати суток. Отказать, значит обидеть до глубины души расположенных к нам людей, и поставить себя в положение идиота, так как гостей из «Советико» уже поджидала вся улица и пронюхавшая об этом вездесущая пресса. Поступи бы тогда я в соответствии с шифровкой парткома, запретившей увольнения моряков на берег, в каких бы только очернительствах большевистского режима не зашлись бы фашистские газеты. Но Господь миловал и не только не лишил меня ума, но даже подтолкнул на сознательный «подвиг разумного непослушания». Хотя проявленная самостоятельность грозила мне страшными карами, решиться на «подвиг нарушения партийной дисциплины», сама того не подозревая, подтолкнула меня американская морская пехота.
Случайно, или намеренно нашу «Бору» поставили к причалу рядышком с гордостью современной науки - американским атомоходом «Саванна». Странным казалось не стечение местной публики на причале у судна под красным флагом, но совершенно пустой причал, где сиротским контрастом «Боре» выглядело чудо научно-технической революции – атомоход «Саванна». Дивясь на столпотворение у борта ничем непримечательного русского рефрижератора, с атомохода глазели на нас лишённые увольнения на берег морские пехотинцы США.
Местные жители - баски, проходили мимо «Саванны» с независимым видом, как бы вовсе не замечая, ни американцев, ни их судна с символом атомного ядра на борту. Казалось, они сторонились опасной радиоактивной зоны. Успевшие подружиться с нами портовые рабочие с утра только и говорили о недавнем происшествии. Перебрав дешёвого испанского бренди и бахвалясь «зелёными баксами», американцы резвились, раскуривая сигары от конвертируемой по цене затраченной на неё бумаги испанской песеты. - Странное дело,- удивлялись баски:- как бы ни буянил и не размахивал кулаками американский солдат, испанская полиция не имеет права его утихомирить. Погашая пьяную драку, полиция усмиряла и тащила в участок только своих, испанских разгорячённых парней. «Но мы врезали этим типам!»- делились новостью докеры. - Если бы не запрет на увольнение команде «Саванны», то сегодня мы бы сполна посчитались с янки за вчерашнее.
Чтобы исключить посещение советского судна местным населением, у трапа «Боры» дежурили два жандарма. Жандармам не запретить команде «Боры» сойти на причал, а здесь уже завязались масса знакомств с местным населением на основе личной симпатии. У каждого моряка образовался свой круг друзей. Вечерами с окончанием рабочего дня всё прибывал и прибывал местный люд целыми семьями. К ночи плац причала у борта «Боры» был забит и становился похож на оживлённую ярмарку или первомайскую демонстрацию. То тут, то там звучали испанские и русские песни, смех, и затевались игры. Испанцы очень общительный и душевный народ, лишённый национального чванства. Они ценят дружбу, шутку и хорошую песню и крепко походили на тех русских, что остались в нашем прошлом довоенном времени. Все прекрасно объяснялось по-русски, да к тому же и испанский язык легко воспринимается на слух. За двадцать дней общения с местным населением без малейших усилий над собственной памятью запомнилось мне не меньше сотни самых употребительных испанских словечек.
Специально для меня был организован выезд в испанскую глубинку в горную крестьянскую деревушку. Здесь все выглядело как на иллюстрациях к книге Сервантеса. Жители деревушки в красочных национальных одеждах собрались на главной площади, где мы оказались в самый разгар традиционного праздника сидра. И молодые, и старики соревновались в мастерстве розлива из горлышка бутылки без пролития мимо бокала капель пенящегося напитка. Кабальеро зубами выдергивал пробку и через плечо правой рукой разливал сидр по бокалам, расставленные на левой вытянутой руке. Победителем объявлялся тот, кто заполнил большее число бокалов. Праздник продолжился зажигательной хотой. Затащенный в круг бойкой синьориной, я тоже как мог, так и отплясывал. Лишь под вечер дошла очередь до прощаний, и когда меня представили капитаном советского судна, то никто в это не поверил, поскольку не оказалось у меня на бедре маузера. Только так в сознании испанца мог выглядеть настоящий русский капитан. Настолько расстаралась тридцатилетняя пропаганда режима Франко.
Десять суток мы разгружались в порту Бильбао, а затем столько же в порту Хихон и каждый вечер со всей Северной Испании к причалу приезжали наши друзья. Из Хихона «Бору» провожало в рейс людское море и, хотя я убеждал проститься без шумных демонстраций, не обошлось без скандирования провожающими «Да здравствует Россия». В этом многоголосом людском хоре заглохли три басовитых судовых прощальных гудка. Происходящее на причале выглядело даже торжественней и трогательнее, чем прощание с родным портом, однако я знал и чувствовал капитанским нутром, что за всё приятное придёт пора рассчитываться. И не ошибался! По возвращению в Таллин пуритане из парткома рыбопромыслового флота чуть было не захлопнули мне визу – «за изобретение новой формы увольнения моряка – «В гости». Да спасибо секретариату ЦК Эстонии, где, отдать должное, нашлись вполне нормальные головы – они вникли в ситуацию и погасили ненужные страсти.

Однако не пора ли перейти к главной цели моих воспоминаний, поговорить о жизненных перипетиях потомков деда Иосифа. Судьба со страшным концом выпала на долю его дочери и моей тёте Антонине. Её брак вскоре распался, а муж, исчезнувший в смутные годы повальной борьбы с «врагами народа», оставил ей на память дочь Людмилу, которую тётя удочерила. Жила тётя Тося, так, как и проживало в те времена большинство «бывших» - скромно, но открыто. В небольшой квартире на ул. Советская вечерами было людно. Тётя и гости курили "Беломор", балагурили и резались в преферанс, делились новостями, и перебрасывались анекдотами. С приёмной дочерью тёти - Милкой, у меня как-то не заладилось. Слишком разные интересы оказались у городской барышни и девятилетнего станичного хлопчика. Напрасно тётя тратилась, ссужая нас деньгами на кино и мороженное. Милка умудрялась зажилить основную часть наших денег. Для меня билет брался на первый ряд, а сама барышня устраивалась подальше, делая вид, что мы случайно в этой жизни встретились. Как-то возвращаясь с сеанса, на требование Милки:- посмотреть, оглянулся ли в след тот парень, я не оставался в долгу, а сразу отшил кузину рационализаторским предложением:- обзаведись по бокам собственного гудка зеркалами заднего вида и сама засекай хахалей.
Раскусив Милкину мухлёвку с деньгами, тётя стала приносить персональные билеты в кино, а разок даже в драматический театр на пьесу об Отечественной войне 1812 года. Театр меня потряс, и видимо не только меня одного. Настоящий фурор в зале произвела сцена, когда под аплодисменты публики на край подмостки, за бутафорские флеши, на живом белом коне выехал князь Багратион. Был он в белой папахе и в белоснежной черкеске с газырями и кинжалом на поясе. Стоило князя направить подзорную трубу на балкон, как аплодисменты переросли в бурную овацию с криками «Браво!». Багратион кого-то долго высматривал, но сказать успел только два слова:- держись, братцы! И тут под ногами у его лошади футбольным мячиком завертелось, плюясь дымом ядро. Взрыв был всамделишный, а от натурального дыма чихал весь первый ряд. Одна лошадь оставалась спокойной, она либо была глуха или приучена к чрезвычайным ситуациям, но даже ухом не повела, не шарахнулась и её, флегматично жующую, увели под уздцы, а князя унесли на носилках.
Кузину Милку крепко раздражал мой выговор с мягким станичным "г", зчастую она щелкала меня по затылку и, обзывала "кугутом", так у нас дразнили прижимистых станичников. В отместку я прозвал её злой персючкой, а чаще сатрапкой, хотя она божилась, что родители её из древних армянских кровей, и род её повёлся чуть ли не от Давида Сасунского.
На целый день я отделялся от «сатрапки» бурным потоком Терека, убегая на другой его берег на улицу Тенгинская. Там жила моя двоюродная сестра Рита. С Ритой мы подружились. Кажется, ей было даже интересно со старшим на пару годков братом. Я не спускал восторженных глаз с кузины, как деревянный Буратино с куклы Мальвины. Такой же, как и Мальвина: умытой, причёсанной, нарядной, чинно себя ведущей и умненькой - разумненькой была и моя кузина. Глядя на неё, не раз давал сам себе я клятву ежедневно чистить зубы и мыть уши. И вовсе не укоризненные, как у классной дамы, взгляды тёти Юлии, а лишь боязнь опростоволоситься перед Ритой, заставляли меня пытаться подражать её поведению за обеденным столом.
За высоченным каменным забором, выстроенным бывшим владельцем дома, командиром Тенгинского полка генералом Поппелем, надёжно защитившим от городского шума дворик и дом, был разбит небольшой, тенистый сад. В саду я зачитывался книгами, которые рекомендовала мне Рита.
К тёте Антонине зачастил новый гость: бой-френд Милки – Юрка. Он тоже мне как-то не пришёлся. Не терпел я - деревенщина надушенных мужиков, хотя ладной форме курсанта пограничного училища, в глубине души слегка и завидовал. Ироничная, резковатая в суждениях, и в меру богемная, тётя Антонина была остра на язычок. Могла и любила выдать приперченные остроты, а в свойской компании и анекдот на сомнительные политические темы. Как оказалось, Юрка такие анекдоты коллекционировал. Невзначай, а возможно и нет, но со временем, анекдоты стали достоянием известных органов. Юрка и, запуганная и недалёкая Милка, подписались в дознаниях, что гражданка Костоправова Антонина Иосифовна занималась антисоветской пропагандой. По известной 58 статье, как опасный политический преступник тётушка угодила за решётку, где и умерла от постоянных недоеданий и туберкулёза.
Пачку ксерокопий с материалами суда и уголовного дела о расследовании антисоветской агитации гражданкой Костоправой Антониной Иосифовной, а также заключение от 20. 04. 1992 о посмертной её реабилитации, моей дочери всё же удалось заполучить из архива ФСБ Алании.

Ни одна страна в мире не может похвастаться такой расточительной памятью к своему защитнику, отдавшему жизнь за её свободу, как Россия. Мои друзья-рыбаки, делясь впечатлениями от посещения рефрижератором «Советская Родина» портов Австралии, восхищались отношением австралийцев к памяти о погибших в европейских войнах земляках. Хотя там нет ни одной братской могилы и ни одного кладбища павших, но в каждом городе на стеле золотыми буквами воспроизведены сотни тысяч имён павших земляков.
У военного мемориала в Мельбурне стоит скульптурная композиция простому солдату Джону Симпсону. Этот погонщик мулов подвозил питьевую воду на передовую линию и вывозил в тыл раненных солдат. При исполнении будничной солдатской работы солдат и мул погибли. Конечно, всем погибшим Симпсонам памятник не поставишь. Но глядя на монумент, напрашивается почтение к простому солдату и наводит на воспоминания обо всех сложивших голову или пропавших без вести наших дедушек и дядюшек.
Если мы не нация повальных самоубийц, и если мы любим своих дёдов, детей и внуков, давайте, наконец очнёмся, забудем про все обиды, «измы», зависть и классовую ненависть, а постараемся научиться самозащите и выживаемости у маленькой тысячелетиями гонимой нации её умению любить свой народ, культуру и историю.

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ХАДЖ. Или опять грохочут танки.
В августе 1942 года где-то на обочине грунтового шляхта, ведущего от хутора Красный Яр на Миллерово обломилась ещё одна веточка на фамильном древе моего деда. Обломилась так, что не оставила ни следа, ни памятника, ни креста над могилой ещё одного оставшегося навечно неизвестным солдата.
Какой уже год ищу, и не могу найти себе оправдания, тогда ещё молодому и здоровому. Почему, не набрался смелости плюнуть на все препоны, связанные с учёбой, работой, лечением и желанием провести отпуск с семьёй, не исполнил я собственного зарока пройти по месту боёв в излучине Дона? Всякий раз, возвращаясь с очередного рейса, как правоверный, стремящийся в Мекку, душой я целиком был готов к исполнению зарока, но очередные обстоятельства заставляли перенести хадж к следующему приходу в порт, а в конце – концов успокоится надеждой:- Вот выйду на пенсию и в первый же август еду!
Вопреки всем моим расчётам выход на льготную пенсию в 55 лет у меня сорвался. Оказалось, что на неё могли рассчитывать лишь помощники капитана со стажем работы помощником не менее 14 лет, а я как на беду, рано стал капитаном, не доходив в помощниках тройку лет. Странные бытовали в державе законы: помощники капитанов и механики были достойны выхода на пенсию в 55 лет, зато сами капитаны и старшие механики в этот список не входили. Пока профсоюз и министерство согласовывали и устраняли эту несуразность, я «дозрел» до 60 лет и вышел на пенсию на «общих основаниях». А это значит в сроки и наравне с заведующим пивным ларьком, торгующим пивной пеной в тени каштанов на Дерибасовской улице, достопримечательного места, крепко связанного с морем прекрасным видом на рейд с дремлющими на якорях кораблями.
Год моего законного выхода на пенсию - 1991, оказался приснопамятным для всей страны. Опять грохотали гусеницами танки. О заварушке у "Белого дома" услышал я ещё в прихожей, когда сбрасывал с себя дачную амуницию. – Скорее чешись, танки штурмуют «Белый дом»- перекричав телеведущего, сообщила из гостиной жена. Первым что пришло в мою голову:- наконец то и американцы понюхают пороху. Ну и пусть! теперь и они на собственной шкуре узнают, что война это не фунт изюма. Забыл начисто я, что Россия обзавелась собственным "Белым домом", но супруга растолковала: - Это "Наши" танки навалились на "Белый дом".
- А как «Наши» на лужайку к «Белому дому» через океан добрались - удивился я, будучи плохо информированным.
- Что тут непонятного,- упорствовала супруга, сутками дежурившая у телевизора.- "Белый дом"- «Наш», не американский, и окружили его "Наши" танки...
Как в «доме Оболенских» в моей голове «всё перепуталось» и никак не могло уложиться!..
Последовало заявление «Всенародно избранного» но видимо, не на вполне здоровую голову:- Глотайте суверенитета, кто и сколько сможет запихнуть в глотку!
И пошло... поехало... Границы, визы, условные единицы- "зелёные" или баксы, беспредел на границах и беспредел на дорогах!
- Да тебя с твоим паспортом там на первом же столбе, без суда и следствия... Сиди дома!- благоразумно отрезала жена. - Будь благодарен, что держат тебя до сих пор на работе. И пока есть силы, паши на даче. Ты посмотри, какой счёт за квартиру принесли! И за воду теперь платить будешь, да и уголь для общественной кочегарки в доме теперь на свои кровные покупать надобно.
- Я чего, я и так благодарен акционерам буксирной компании, что ещё держат, а не турнули меня пенсионера и дали возможность работать во времена, когда и молодые маются от безработицы.
Так и перекантовались мы в то беспокойное, смутное время, и, слава Богу, живы! А раз мы живы, то не могу заставить свою память уняться, забыть и не думать о былом! Нынешним долгом своим считаю довести до конца свой сказ о нашем роде, о себе, и о том, как моя собственная и судьбы моих предков переплетались со всеми превратностями в нашей многострадальной стране.

«ЗА ДЕТСТВО СЧАСТЛИВОЕ НАШЕ, СПАСИБО РОДНАЯ СТРАНА» – горланило моё поколение, вышагивая в ногу в пионерском строю.
Мой дед Иосиф был крутоват и скор на расправу, и ещё на корню пытался пресечь "художества" братцев, но под укоризненным взором бабушки Марии быстро остывал и переходил на моральное воздействие. А - "обиженные" искали защиту у мамы, всегда находившей слова утешения чадам. Её обожали дети, а деда и уважали, и побаивались его гневливости. Даже когда Марии Викентьевны уже не стало, сёстры ссылались на её авторитет: - а вот мама поступила бы, или сказала бы так... Покладистый характер моей бабушки, унаследовали сёстры: Бронислава и Маня, а из братьев - мой отец и дядя Казимир. Щепетильную ответственность, болезненное понятие о долге и чести и аристократизм в поведении наследовали: Юлия, Антонина и дядя Станислав, в этом они пошли в деда. Всем деткам взрослые привили любовь к порядку, аккуратность в делах и повседневном быту и по древней традиции стремились дать достойное воспитание и образование. Старшая поросль могла изъясняться по-польски, но родным языком вся семья считала русский. На моего дядю Станислава, как и на деда, иногда "находило". Это все знали и старались не гневить его попусту. Помнится, как сошла с лица бабушка Ася, когда я, по неведению, уселся за столом на место дядюшки и отхлебнул из его заветной большой кружки. Все замерли в ожидании: что теперь будет? Однако "моря крови" не последовало! Кому другому дядя бы этого не спустил, но передо мною, как гостем сдержался, поняв, что сотворено это лишь по незнанию местных порядков. Положив руку на плечо, дядя милостиво распорядился:- Сиди! молодым везде у нас дорога. Когда нас не станет, это место по праву займет один из молодых, имея в виду отсутствующего сына - студента грозненского нефтяного института.
Как и дяде Станиславу, мне по наследству достались вспыльчивость деда, да ещё в смеси с казацким темпераментом моей матушки Евдокии Георгиевны, в девичестве Вершининой. Мой дедушка по материнской линии Вершинин Георгий Иванович служил писарем в казачьем полку, расквартированном во Владикавказе. Он рано умер, отравившись красной рыбой, и после ранней смерти моей бабушки, моя мать познала полное сиротство. Своих родителей за малостью лет она помнила смутно, но это не мешало ей с гордостью заявлять:- Вот у нас Вершининых было так… Всё своё детство мама промаялась по чужим семьям. Подрабатывала на хлеб-соль стиркой белья и мойкой полов. Окончила всего четыре класса церковно-приходской школы, однако писала куда как грамотней меня и до преклонного возраста читала толстые романы. Девицей мама работала телефонисткой на железнодорожной станции Владикавказ, там и подружилась с моей тётей Ядвигой, которая привела её во флигель дома на улице Червлённая 29. Здесь познакомился мой отец с матерью. Вскоре они поженились. В 1925 году родился мой старший брат Володя. Городская жизнь молодоженов на мизерные зарплаты телеграфиста и телефонистки была трудной, поэтому оба с готовностью согласились на переезд из Владикавказа в провинцию. Там было сытнее а, главное, обещали казённую крышу над головой. Семейство отца обосновывается в районном городишке Майский, при узловой железнодорожной станции Котляревская. Здесь к Новогодним курантам 1931 года родители были награждены как бы новогодним подарочком - моим первым криком.
Самое первое запомнившееся мне восприятие мира, относится к чрезвычайно раннему детству. Запакованного с руками и ногами в одеяло, мама везёт меня на саночках. Потом она куда-то отлучается. Кружатся и падают на лицо хлопья снежинок. Только во сне бывает такое чувство одиночества и заброшенности, потрясшее детское сознание: «Нет мамы!» Я забасил во всё горло. Чужое, страшное лицо, оскалившись, вероятно улыбаясь, склонилось надо мною, и от этого мне стало ещё страшнее и лишь усилилось чувство заброшенности.
Потом помню себя играющим с кубиками на полу комнаты. На кубиках яркие картинки и крупные буквы. Из этих кубиков, к радости отца, я собрал первое слово "Мама". С четырёх летнего возраста прослеживаются мои связные детские воспоминания. Мы жили в многоквартирном, принадлежащем железной дороге доме. На второй этаж дома, где была наша квартира, вела чугунная литая и гулкая лестница. Помню даже цвет бумажных обоев в нашей с братом комнате. На обоях химическим карандашом я пытался нарисовать поезд на четырех ногах, а меня за это оттаскали за ухо и отняли карандаш.
Чугунная лестница мне тоже запомнилась. По ней я скатился со второго этажа до самого низу, пересчитав все ступени. На моём лбу в память о той лестнице до сих пор заметен шрам. Лоб зашили, но мама долго переживала и боялась, как бы я не вырос идиотом. На этой чугунной лестнице состоялось и моё первое в жизни свидание. Нам со Светкой Еленевской, дочерью друга отца, было тогда годика по четыре. Очевидно, стоял жаркий летний день, потому что мы оба были в одних детских трусиках. Я пристал к Светке с тревожившим моё воображение вопросом:- почему у тебя такие маленькие, совсем как у меня груди, когда у твоей мамы...
Объяснение перебила проходящая мимо женщина:- Ты смотри, сопли ещё не высохли, а он туда же! что из тебя дальше будет, хотелось бы мне глянуть?
Мне только-только стукнуло четыре года, когда арестовали отца и. это событие с фотографической точностью врезалось в память.
С пелёнок мне нравилась военная форма, поэтому я не испугался, а даже обрадовался, когда дядя в форме взял меня на руки из кроватки. Дома было натоплено, я ходил босыми ногами по полу в одной рубашонке, и никто не делал мне замечания. А военным дядям было, наверное, жарко. Но они почему-то не снимали, ни шинелей, ни леек (так назывались их шапки с шишаками), а только расстегнулись. Дяди наследили по полу мокрыми сапогами, и ушли вместе с папой. Мама и Володя плакали, обнявшись на переворошённой кровати, а меня уложили спать. Когда подрос, я понял, что маму тут же уволили с работы, так как жена врага народа не может служить на режимном предприятии и нас тут же выселили из казённой квартиры.
Помню хмурый, дождливый день. Мы втроём сидели на узлах с пожитками на вокзальной платформе. На руках у меня сидел кот Рыжик. Подошел незнакомый командир в красивой форме и со «шпалой» в петлице. Он долго говорил что-то, видимо успокаивал маму. Запомнилось часто повторяемое им слово:- разберутся... Разберутся, и всё будет хорошо.
Оказывается, командир был другом моего отца, и он не верил, что мой папа враг народа. Потом он нас повёл в привокзальный ресторан и накормил обедом. На стенах рестораны были развешаны портреты вождей. Командир спрашивал у меня:- кто на вот этом портрете?- а я знал почти всех и отвечал почти без запинки. Запомнилось распиравшее меня чувство гордости от своей осведомлённости и от удивлённых и сочувствующих глаз командира. Он внёс в вагон наши вещи, а меня усадил на место у окошка. Поезд тронулся, а на мокром асфальте перрона остался наш кот Рыжик и друг моего отца. Я плакал и уговаривал мать не бросать моего котика, а она тоже плакала и отвечала, что не знает, кто и как примет нас самих.
Смелость приютить семейство врага народа имел не каждый. Муж моей тёти Юлии - дядя Юра Коноплин был вовсе из не пугливых. Потеснившись, он приютил семью арестованного "врага народа". Пять месяцев мы жили во Владикавказе на улице Тенгинская в семействе моей двоюродной сестры Маргариты, а папа тем временем перевоспитывался в трудовом лагере Малгобека.
Вся страна привыкала жить пятилетками. Ровно столько было отведено и моему отцу на перевоспитание. Неожиданно и по неведомой причине произошло чудо: Верховный суд СССР оказался несогласным с приговором линейного суда. Приговор был отменён и дело прекращено, а отец вышел на свободу. Говорят, что папе крупно повезло: его арестовали в 1935, а не в 37 году, когда подобное чудо стало невозможным. Семья вернулась на мою родину. Родители благоразумно порвали с железной дорогой и устроились с работой на почту. Получив квартиру, отец тут же завёл охотничьего сеттера Сильву, а мать - поросёнка Ваську. У Сильвы были добрые и печальные глаза, вероятно по причине отсутствия покоя, уж больно я был непоседлив и прилипчив. Сильва сносила все мои выдумки, вплоть до того, что должна была забыть, что она собачьей породы, и служила мне верховой лошадью. Только ржать, как коняге, бедной собаке было не дано, за неё я делал это сам. Из-за моих проделок с начальнической козой у отца состоялся нелицеприятный разговор. Жена начальника почты жаловалась, что коза перестала давать молоко, по причине превращения её в верховую лошадь. Видимо коза засомневалась в своей породе и не знала точно кто она: - коза, или лошадь? - Пока не определитесь кто я - молока не будет!- вероятно так решила коза.
Как теперь понимаю, был я непоседливым, эмоциональным и просто вредным мальчишкой, и надо думать:- далеко не сахар! Вероятно, чтобы отвлечь от коз и собак, меня стали рано учить читать. В шесть лет я уже не только рассматривал картинки в детских журналах "Мурзилка" и «Чиж», но перечитывал их от корки и до корки, и у меня стала развиваться ненормальная страсть к чтению. Читал я без разбора всё, что попадёт в руки. Первыми моими любимыми героями были Том Сойер и Павка Корчагин. В мечтах я побывал и Гаврошем, собирающим патроны под версальскими пулями, и партизанским "орлёнком", ведущим свой последний бой с наседающими беляками. И хотя был начисто лишен музыкального слуха и голоса, но часто и совсем не к месту горланил свою любимую:
...Орлёнок, Орлёнок, гремучей гранатой от сопки врагов отмело!
Меня называли орленком в отряде, враги называли орлом!..
Подрастая, я видел себя знаменитым разбойником и защитником угнетённых, и как Робин Гуд в Шервудском лесу не расставался с самодельным луком. Но самым любимым "оружием" детства оставалась моя элементарная рогатка. Обращаться с рогаткой я "насобачился" не хуже Робина в стрельбе из лука. Рогатки у меня изымали, но после того, как я удачно сшиб в пике кобчика, с высоты отследившего нашего цыплёнка, рогатку мне дозволили иметь, но только в домашнем пользовании.
Странная и капризная штука человеческая память. В иные дни, я забываю, чем сегодня потчевали на завтрак, однако обрывки событий прошлого, помнятся в подробностях. В памяти зацепились детские стишки, алгебраические формулы и "пифагоровы штаны" из пятого класса, а с уроков немецкого запомнились целые фразы:- Wir haben motoren, wir haben traktoren, С юных лет нам полагалось усвоить, - у нас есть «всё, как в Греции». Есть и моторы и трактора, и у нас как и у Аnna und Marta, едущих искупнуться nach Anapa, самое счастливое детство в мире.
- За детство счастливое наше спасибо родная страна - распевали мы на уроках пения. Все наши учебники с букваря и до арифметики были нашпигованы идеологией, но от однобокого восприятия действительности спасали меня другие книги. В библиотеку я повадился с чётвёртого класса. После прочтения Рабле, запала у меня крамольная мысль убедиться в правдивости высказывания знатока и ценителя хорошей туалетной бумаги - Гаргантюа. Наши "удобства" были в конце огорода, где всегда можно было воспользоваться вместо пипифаксов обрывком старой газеты. Но по авторитетному утверждению Гаргантюа для этой цели лучше всего подходит бархатная шапочка пажа, или на худой случай неоперившийся жёлтый утёнок. В казачьей станице шапочки пажа не разыскать, а утенок был под руками, в птичьей загородке, его я и собирался испробовать, но это пресёк брат, отодрал за ухо и нажаловался отцу. Отец захотел разобраться, откуда у меня извращённые наклонности, вник в суть моих рассуждений, долго хмыкал, качал головой и усмехался. Тёплыми вечерами на домашнем крыльце проводился мужской разбор моих "дневных полётов". Отец и претендовавший на старшинство брат захотели дознаться, что из почёрпнутого из книги у Рабле до меня дошло. В два голоса утверждалось, что это философское сочинение только для зрелого ума. С этим я не спорил, и напрямик высказался, что по моему умозаключению смысл человеческой жизни автору удалось разгадать из звука – «тринк», издаваемого пустой бутылкой. Что значит это слово, мне уже разъяснила училка. Она считает, что слово произошло от английского или немецкого "дринк", а понимать его по-русски надо как "вульгарное принятие алкоголя". По убеждению Агрипины Виссарионовны французы выразились бы изящнее: "Ин вино веритас" или по-нашему: "Истина в вине".
Володя уговаривал отца разрешить ему контролировать моё чтение. А отец, посоветовал библиотекарше выдавать мне книги по своему выбору. Та подсовывала мне Станюковича, морские рассказы Леонова, "Конец Сага-Мару" Диковского. Узнав о моём увлечении морскими рассказами, отец принёс А. Грина "Алые паруса" и "Бегущую по волнам". Теперь я частенько мнил себя рулевым на пограничном катера "Громобой", или воображал марсовым матросом, рвущимся в сомнительной компании в прокуренные припортовые таверны Лиса и Зурбагана.
В годы моего детства, время ещё не было таким стремительно утекающим сквозь пальцы, каким оно стало в настоящем. Его хватало на всё. На запойное чтение, на вылазки ватагой на дальние бахчи, или ближние сады, лов рыбы и раков и даже на скуку от ничего неделания. В этом случае при отсутствии занятости для ума и тела, происходил выброс энергии, почему-то толкающий на не совсем благовидные поступки. До сих пор со стыдом вспоминаю свои проделки, чинимые над старшим братом и моей школьной учительницей, невзирая на любовь к ним и уважение.
Помнится, как лопнуло терпение Агриппины Виссарионовны, и она решила переговорить с моим отцом, а я шёл позади, бормоча просьбы, а затем, угрозы. Поняв, что мне её не пронять, я опустился до того, что стал бросать в спину любимой учительницы камешки.
Отца это потрясло. Не успел отец опустить ремня на место, отвечающее за все неблаговидные проступки неисправимого огольца, как я уже завизжал поросёнком, ведомым на бойню, но только утвердил его в не совсем подходящих педагогичных намерениях. Не стерпев воспитания ремнём, вцепился я зубами в отцовскую ногу, вынудив его по настоящему, и показательно меня выпороть. Вопреки современным отрицательным взглядам на подобный метод в воспитательной работе, смею утверждать, что в конкретном случае, он сыграл положительную роль, державшую меня в рамках приличий, целую неделю. Брат это заметил первым и предложил:- Па, смотри, какой он стал шёлковый, так и просится на еженедельный "родительский день".
До девяти лет был я отчаянным врунишкой и выдумщиком. Попадая под разоблачения, я вынужден был как-то выкручиваться, и так продолжалось, пока окончательно не надоело и, я решил, что надо что-то менять. Испытанием «на прочность», оказался случай, когда на подходе к сельмагу прямо под ноги подвернулась мне находка в виде смятой трехрублёвки. Заходя в магазин, я планировал, как поставлю на семейный стол килограмм халвы, и попрошу всех угощаться без церемоний и стеснения. Прижав кулёк к груди, мчался я домой, задыхаясь от аромата восточных сладостей и захлёбываясь в собственных слюнках. Рука самовольно отломила малюсенький кусочек – только на пробу! С кусочка и началось моё падение. Искушения прекратились, когда стало ясно, что пакет на домашнем столе будет выглядеть жалковато. Выбросить остатки просто невмоготу, оставался единственный выход: спрятавшись в бузину, запихнуть в себя всё до крошки. Вечером я перепугал домашних симптомами схожими с холерой, недавно прокатившейся за Гималаями. Как же меня мутило и рвало! Плохо было и от утешений отца:- раз стыдишься, значит не всё потеряно! С того памятного дня я стараюсь избежать необходимости соврать и пытаюсь не переборщить со сладостями. Школу я возненавидел с первого класса. Шёл туда как на каторгу, зная, что у калитки меня поджидает пацан на годик постарше, неизвестно почему невзлюбивший меня и систематически поколачивавший. Домой не раз я возвращался в пыльных штанах и грязной рубахе и здесь всё повторялось: «за поросячий вид» следовала домашняя выволочка.
Первые в жизни каникулы от восхода и до захода провёл я с удочкой в руках, либо бултыхаясь в тёплой как парное молоко водице пруда канатного завода. За лето я здорово вытянулся и окреп. И вот теперь, когда у школьной калитки снова обнаружился истязатель, всё нутро моё так взъярилось, что набросившись на забияку, его я отколошматил, и хорошенько вывалял в пыли. С этого дня наши роли поменялись. Теперь я старался прийти пораньше и поджидал своего обидчика.
Мама «жертвы моих истязаний» по поводу лёгкой царапины на теле своего чада закатывала скандалы в кабинете директора школы и грозилась жаловаться в районную газету «Гудок». Не раз я побывал в этом кабинете, где опустив голову, только сопел и молчал. Долго продолжаться это не могло. Моим родителям объявили, их сын – неисправимый хулиган и позор начальной школы города, а педсовет готов на крайние меры.
Ничуть не скрываясь, выложил я отцу жизненный вывод, обретённый из собственного опыта:- уж если разборки не избежать, то я и впредь буду бить первым!
- Не понял,- допытывался отец – почему ты терпел? Чем это вызвано? рабской покорностью или гордыней патриция? А я и сам не знал, зачем мы осложняли себе жизнь, вероятно потому и молчал.
- Стоило тебе разок показаться у ворот с братом, и у твоего истязателя вылетели бы из башки все его дурацкие фантазии. Запомни, у тебя есть отец и брат и на нас всегда ты можешь рассчитывать. Договорились? И ещё: у тебя будет другая учительница и другая школа. Мы переезжаем жить в станицу. Постарайся не вляпаться в истории на новом месте и в новой школе.
Учёбу я продолжил в станичной начальной школе, расположенной всего в трех километрах от моего родного города, но оказался в ином мире, где даже разговоры велись хотя и по-русски, но на не всегда понятном языке. Вначале здесь тоже все складывалось в неблагоприятном для меня виде. К первой линейке мама нарядила меня по городским меркам. Красный галстук выделялся на белой рубашке, заправленной в шорты, которые по ветхозаветным понятиям казачьей станицы выглядели просто бесстыдно, и я тут же был награждён прозвищем «бесштанная команда» За летние каникулы я крепко вытянулся, и выглядел среди сверстников голенастой белой вороной. Разбитная - цекавая одноклассница прошипела в спину дылде в коротких штанишках дразнилку: «Мартын Тананы - бузиновые штаны, мотня с плетня, учкур с хвороста». Что такое «мотня», а тем более «учкур», я не знал, но догадался, что-то не вполне лестное. Не прошло и года, как я и сам заговорил на местном диалекте из смеси русских, украинских и тюрских словечек. На уроках физкультуры благодаря своему росту я теперь возглавлял строй одноклассников, а забросив муляж ручной гранаты за черту нормы БГТО – будь готов к труду и обороне, я по словам военрука доказал что мой «учкур», т. е. брючный ремешок, вовсе не из хвороста. Так я набирал очки и зарабатывал зачатки своего авторитета в классе.
Жизнь в станице складывалась намного вольготней прозябания в пыльном городке, вся инфраструктура которого замыкалась на узловой железнодорожной станции да на канатном заводике. Мама работала начальником станичной почты. Одна треть казённого дома была отведена под сберкассу и почтовый офис, а две трети под наше семейное жильё. Жилая и рабочая половины дома соединялись дверью, расположенной за стулом и спиной начальницы почты. Благодаря этому мать успевала побывать одной ногой на работе, а другой у кухонной плиты. Как и все жительницы станицы, она с предубеждением относилась к "казённому" хлебу и предпочитала духовитые караваи собственной выпечки. Покупными стали только сахар и молоко. Домашние колбасы и копчёные окорока подавались к столу из погреба. К дому примыкал большой приусадебный участок, и на нём взращивалось всё для ежедневного потребления и солений на зиму. Птица и яйца были свои. В хозяйственной пристройке, под сеткой с первым весенним теплом копошилось полсотни жёлтых клубочков - инкубаторных цыплят. За другой сеткой плескались в корыте забавные, похожие на заводные игрушки симпатичные утята. Не хуже заботливой мамы - квочки выхаживал эту домашнюю птицу мой брат Володя.
Станичные годы помнятся мне как годы нескончаемого изобилия. Хотя питание было без особых изысков, тем не менее простым, вкусным и сытным. Все праздники у нас отмечались домашним застольем под жареное, пареное с вином и обязательными пирогами. В доме, славившемся как полная чаша, зачастую пребывали гости с их детками. Собирались не на час или два, как принято в нынешние времена, а на весь праздник "от звонка и до звонка". Так жили не только мы одни, в те предвоенные годы жило в тепле и сытости всё население казачьей станицы. Хотя с одеждой и ширпотребом бытовали серьёзные заморочки нас, приученных обходиться малым, это здорово не расстраивало. Брат донашивал отцовский костюм, а я то, из чего вырос брат.
Колхозники получали за трудодень не символические палочки, а всё из того, чем богат был колхоз, а богат он был не только зерновыми, у него как у хорошего хозяина всегда и всего бывало вдосталь, вплоть до арбузов и мёда. Своими были: фруктово-ягодный сад, молочно товарная ферма, свиноферма, птицеферма, мельница, маслобойня и гордость колхозников - конный завод, по заказу армии выхаживавший породистых кабардинских скакунов. На конный завод наведывался его шеф - маршал С. М. Будённый, а он любил и знал эти места. Кремлёвские гости здесь тешились кто охотой на птицу и зверя, а кто рыбалкой на речную форель, стаи которой на глазах взмывали в воздух, преодолевая каскад водопада. Наведывались сюда и просто отдыхающие, в желании полюбоваться ландшафтом и подышать озоном в смеси с водяной пылью, сдуваемой с водопада низвергающегося с высоты с полусотню метров. В солнечное утро над водопадом постоянно висело коромысло радуги. За рекой раскинулся обрывистый горный кряж, поросший карагачем, дубом и буком. За ним альпийский луг с красным ковром мака. А над всем этим, как кучевое белоснежное облако, вздыбился Главный Кавказский хребет. Он, кажется, был совсем рядом, протяни руку и погладишь по двум заснеженным макушкам Эльбрус. А если не боишься уколоться об острый пик Казбека, можно дотянуться и до него. На этом месте Терек обуздала плотина гидроэлектростанции. На фоне гигантомахии ландшафта, здание местной электростанции кажется спичечным коробком. И совсем игрушечными выглядят мост через реку и домики на другом берегу под разноцветными черепичными крышами. Здесь, всё как в образцовой альпийской деревне: аккуратно скошенные газоны, подстриженные живые изгороди, клумбы с цветами и никаких тебе плетней ни огородов. У цветника, с трубочкой в зубах и лейкой в руке, в непривычной для деревенского жителя шляпе, может обнаружиться и сам хозяин дома. На ваше – здравствуйте – можно услышать в ответ:- гуттен морген или гуттен таг. Со времен Екатерины второй здесь живут немцы-колонисты. Это их трудами обустроены бетонная набережная и вдоль неё тропинка променада. После полуденного зноя по тропинке любили прогуливаться семьями обитатели моего родного городка.
Лет около пяти было тогда вероятно мне. Отец поставил меня на парапет набережной. Внизу пенился Терек. Над головой навис бурлящий каскад низвергающейся воды, а ещё выше половину неба затеняли горы. Очевидно, от меня требовалось только одно - проникнуться красотой округи. Мне же в душу запал лишь ужас перед буйством стихии и, оставшийся по сей день в глубине сознания, первобытный страх перед бездной. Я вырывался, плакал и кричал:- не хочу! Не надо! А отец, приняв это за заурядный детский каприз, лишь крепче сжал меня, чтобы ненароком не вырвался.
Мать этот случай запомнила по иной, чем я причине. По её рассказу из группы прогуливающихся приезжих отделилась старушка в детской панамке и стала выговаривать отцу:- так вы из ребёнка сотворите психа, а никакая это не закалка воли. Батя за словом в карман не полез, хотя вежливо, но послал:- шла бы ты своей дорогой бабуля! С прогулки мы возвращались мимо вокзала. Перед аудиторией, собравшейся на митинг, со ступенек правительственного вагона выступала бабуля. Оказалась это вовсе не бабуля, а Н. К. Крупская, вдова В. И. Ленина.

Не одними красотами природы жив человек. После уборки и обмолота урожая, в станице день и ночь скрипели тяжело гружённые арбы, это колхоз рассчитывался с земледельцами снятым урожаем. Из распахнутых дверей летних кухонь вырывался и обволок всю станицу дух свежевыпечённого хлеба и пирогов. Настала пора осенних свадеб, престольных праздников и станичного смотра подготовки молодого казака в джигитовке и рубке лозы. Отличившихся допризывников колхоз наделит конём, сбруей, седлом и саблей, и не с голыми руками пойдёт новобранец на службу в казацкий кавалерийский полк.
Право, грех бедно жить на щедрой земле и при таком благодатном климате, как в междуречье терского края. Будь я и негром, преклонных годов, но только "без унынья и лени",- на одни трудодни такого трудолюбивого негра могла бы безбедно содержаться африканская деревушка.
Возможно, ошибаются богословы, ища утерянный Рай в болотистой Месопотамии. Райский сад снится мне страной детства,- междуречьем пяти горных потоков: Терека, Черека, Малки, Чегема и Баксана. Да вот беда, Рай этот порушила прокатившаяся через него война. С первых дней войны в станицу стали прибывать эвакуированные. По соседству с почтой поселился артист из Кишенёва – виртуоз игры на балалайке. Отец уговорил его давать мне частные уроки. Вскоре я шустро наяривал на шести струнной балалайке: "Светит месяц", "Коробейники", и разухабистую "На последнюю пятёрку найму я тройку лошадей"...
И года войны не прошло, как притихла опустевшая станица. Все гармонисты ушли на фронт. Для истосковавшегося бабского сердца моя балалайка оказалась единственной отдушиной. На завалинке у нашего дома под балалайку до полуночи девичьи голоса выводили "Страдание":- Я страдала день и ночку, выстрадала сына с дочкой... или старинную казацкую: - О чём дева плачешь? О чём дева плачешь? О чём слёзы льёшь? Печальная бобылья участь досталась девичьему выводку, имевшему несчастье уродиться в середине двадцатых годов прошлого столетия. Невостребованным пустоцветом увядала их женственность в непосильных трудах от зари и до зари, «за себя и за того парня», который был бы завсегда рядом, если бы не было войны.
В дорогую и непосильную цену обошлась казачьей станице наша Победа. Возвратились немногие. Не было хаты, в которой не поселилось бы сиротство и горе. Вначале война, а затем и послевоенная разруха подточила вековой станичный быт, а окончательно порушили его новосёлы. Поселенцы из Кореи, вместо планируемого выращивания на заливных лугах риса, под предлогом нужд канатного заводика, засеяли коноплю какого-то особого сорта, годную для производства наркоты. Уже через десяток лет мне не удалось повидать ни одного из своих одноклассников. Покуривая, и пробиваясь продажей анаши, мои одногодки успели пройти через «Крым, Рим и медные трубы» имея за душою по несколько отсидок и приводов. Так исполнились намерения давнего врага казачества наркома Троцкого, требовавшего раз и навсегда покончить с казацкой вольницей.

О СЕМЬЕ МОЕГО ДЕДА, И О СЕБЕ.
В отрочестве меня мало занимали раздумья о своих предках и прошлой жизни, а в родительском доме о былом вслух не упоминали. Поэтому о семье своего деда, я могу рассказать то немногое, что запомнилось из редких высказываний тётушек или родителей, или то, что можно было понять детским умом из оброненного невзначай слова, а теперь подтвердилось обретёнными документами, письмами и публикациями.
До революции город Владикавказ слыл столицей благословенного Терского края, а Северно-Кавказская железная дорога являлась пуповиной, связывающей центр России с Терской областью и Закавказьем. Из запомнившихся мне рассказов и недавно обретённых источников явствует, что мой дед Иосиф Васильевич Левкович прежде чем попал во Владикавказ, предварительно и не менее четверти века посвятил беспорочной службы Северной - Кавказской железной дороге. Известно, что в 1891 году ему, служащему Ростовского на Дону управления дороги, но уже опытному инженеру-путейцу, было предложено место начальника небольшой железнодорожной станции Суворовская, что в каком-то часе езды от курортного города Пятигорска. Здесь его ждали постоянный достаток и приличная казённая квартира. Вакансия позволила подумать и об обзаведении семьёю. Лет Иосифу Васильевичу было уже не мало, но не так уж и много. По условностям того времени, мужчина в возрасте Христа только достигал полного расцвета сил, а по утвердившемуся положению в обществе Иосиф Васильевич вполне мог сойти за завидного жениха. Наделённый трезвым рассудком, воспитанный в религиозной католической семье он не стал подыскивать себе пару среди городских прихожанок костёла Ростова на Дону. Можно только догадываться, присмотрел ли он самостоятельно невесту в родных краях, толи по обычаям того времени о наречённой из известной и хорошей семьи - 21 летней Марии Плавинской за него позаботились родители. Но, как бы то ни было, Иосиф и Мария – благостное созвучие и прямо-таки библейское сочетание имён, казалось авансом обещало благополучие и прочность в браке.
Венчались молодые на родной земле в Полоцком городском костёле, и свадьбу сыграли дома в уездном городке Дисна. Однако, «недолго музыка играла», быстро оканчивается отпуск «на обустройство личных дел молодожёна» и надо ехать по месту службы. На недавнее место ссылки людей неблагонадёжных и непокорных – Кавказ, молодых провожало многолюдье из кланов Левковичей и Плавинских. Женщины сморкались в вышитые платочки, а мужчины, скрывая волнение, сдержанно покашливали в боярские бороды…
Раскинувшаяся вдоль берега реки Кума и утонувшая в садах казачья станица Суворовская поразили молодую хозяйку первозданной красотой, объявившейся лишь поутру, вместе с выкатившимся из-за гор Солнышком. Даже дух захватило от ослепительных красок, вспыхнувших в первых лучах светила. Будто бы чья-то неведомая рука сдёрнула вчерашний занавес с картины вечернего вида на Главный Кавказский хребет. В холодном прозрачном утреннем воздухе горы чудились совсем рядышком, и казалось, что поднимаются они прямо за скрывшими их подошву садами. Под бирюзой южного неба с севера на юг протянулась горная панорама.

Помнится, не раз попадал я под осуждающий взгляд чиновных лиц, обязанных следить за моим соответствием моральным принципам строителя светлого будущего, нередко выговаривающих мне заблудшему:- что же это вы так, товарищ капитан-директор?! Опять до гнилого либерализма докатились! ...
А дед Иосиф с фото смотрит на меня без осуждения и упрёка, похоже, что с сочувствием, как бы желая высказаться:- я ведь предупреждал их молодых и нетерпеливых, а всё без толку. Ничего не поделаешь, внучек, настали времена, когда молодость собственным умом пожелала жить и всё на свой лад обустроить. Испокон века так и ведётся: кто-то из твоего окружения воздух испортит, а всей честной компании нюхать приходится!
Фотографию деда Иосифа Васильевича я получил из Дагестана от двоюродного брата Рэма. Мой двоюродный брат назван Рэмом вовсе не в память об одном из основателей вечного города, который вместе с братцем Ромулом сосал молоко у воспитавшей их волчицы. Имя моего кузена - суть заглавные буквы лозунга строителя социализма: Революция, Электрификация Мира - РЭМ. Что поделаешь, если так выпендривались наши слишком идейные отцы, выискивая детские имена не в святцах, а в передовицах газет.
Отцу Рэма дяде Станиславу судьба отвела более ли менее благополучное обустройство в жизни. Уцелев в гражданскую бойню, дядя лёгким испугом отделался в годины репрессий, выложил партбилет за попытку вступиться за моего отца - "врага народа". Счастливо уцелел дядя Станислав и в Великую Отечественную войну, хотя от звонка и до звонка, от Кавказа до Карпат его гаубичная батарея выдвигалась в самое пекло боя. Осознав, что хватит испытывать судьбу и умерив свой шляхетский и конно-армейский пыл, дядя спрятался в пыльном Хасавюрте за дверью со скромной вывеской "Начальник планово - производственного отдела" местного консервного завода. Дядя любил семью и собственный обложенный кирпичом домик с виноградной беседкой во дворе и приусадебным участком. Годами растил виноградную лозу. Выхаживал собственное вино, содержал пчёлок. К домашнему столу всегда подавался салат из собственных огурчиков и ядрёных помидор. Из старых забав дядя Станислав позволил себе лишь охоту. Здесь всё было, как в лучших домах Лондона и Жмеринки. Охотничьих собак во дворе перебывало не менее чем на барской усадьбе. Их родословные и родословные их предков, висели в доме на самом видном месте. Ружьё только от Бауэра. Остальная охотничья справа, вплоть до сигнального рожка выглядела не хуже, чем у предводителя дворянства и рядом с конармейской шашкой служила украшением настенному ковру. Сбор на охоту дяди - событие для всех домашних! Его эффектному выходу в охотничьем костюме могла позавидовать столичная прима-балерина. Собаки не могли умерить своего восторга и с визгом бросались к ноге, обутой в охотничьи сапоги с отворотами. Сапоги дяди выглядели не менее эффектно, чем ботфорты капитана мушкетеров, правда, до них чуток недотягивало отсутствие серебряных шпор. Бабушка осеняла дядюшку крестным знамением, а тётя Аня восхищённой улыбкой.
Из шести сыновей деда только дяде Станиславу досталась обеспеченная и спокойная старость. У виноградной беседки, места встречи изрядно поредевшего рода деда Иосифа, он как патриарх, всегда восседал в центре семейных фотографий. Повезло дяде Станиславу и с сыном. Дядюшка с гордостью показывал знакомым фотоснимок газового фонтана с месторождения открытого Рэмом на Ямале и советовал почитать статью в газете "Советская Россия" под заголовком "Жар птица", повествующую о сенсационном открытии его сыном Ямало-Ненецкого уникального месторождения, сделавшего геолога Рэма известным в учёных кругах.
Дядя Станислав – оказался единственным из шести сыновей деда Иосифа, которому подвалило счастье подержать на коленях собственного внука. Внук, наречённый в честь деда Станиславом, - единственная наша фамильная надежда и упование, на животворную мужскую поросль от древа деда Иосифа.
- Только не подведи племянник, не дай угаснуть древнему роду!- любуясь фотографией молодого Станислава – твержу, я на ночь глядя.
Недавно позвонил Рэм расстроенный новостью: – сын наконец женился, да только не так, как ему хотелось, да ещё усыновил девочку от первого брака своей наречённой! Как мог, успокоил брата:- не всё потеряно – дело молодое, авось Бог даст ещё и внука.

«ЧЕМ СЕРДЦЕ УСПОКОИТСЯ».
- Что было и что будет, - давным-давно, ещё в пору юности гадала мне молодая прилипчивая цыганка. Удивительно правдоподобно поведав о моих родителях и о моём прошлом, цыганка наворожила мне распрекрасное будущее. - Станешь ты касатик капитаном большого и красивого парохода и побываешь на нём во многих заморских странах. Когда я вырвался из цепких пальцев, вдогонку мне цыганка крикнула:- а сердце твоё, успокоится в трудах на приобретённом в иностранном государстве участке землицы, если только доживёшь до 43 лет. До слёз рассмешила гадалка меня, хронического бессребреника, не имеющего собственного угла и даже во сне не помышлявшего о недвижимости. А поди ж ты, всё сошлось: и капитаном я побывал, по чужеземным морям и странам пошастал, иностранцем заделался, а сердцем прикипел к кусочку приватизированной по ваучеру землицы. И опять же заикнулась гадалка об этих мистических сорока трёх годах, будь они неладны!

Больно уж знойно ныне с самого утра даже на террасе. За полусотню лет моей жизни в Прибалтике первый август такой. Мы, с пуделем ещё не успели позавтракать, а уже припекает под тридцать по Цельсию. Пудель с утра выкупался в тёплом как парное молоко Балтийском мелководье, и дрыхнет на солнцепёке. Я устроился в тенёчке. Прилетела чем-то озабоченная пчела и подобрала оброненную на столешницу сладкую каплю земляничного чая. Под нами, под террасой, теплица. В ней гудит, работающий над буйно распустившимися ярко-жёлтыми цветами огуречника, рой с соседней пасеки. Вероятно, на этой пасеке кончилась вода в поилке и по наводке товарки, напившейся моего чаю, целая орава угоревших пчёлок набросилась на дно моей чашки.
С водою у меня проблем нет, целый кубометр подогревается на солнцепёке в поставленной на попа автоцистерне, предназначенной для полива грядок и теплиц. Мне что? Мне воды для тружениц пчелок не жалко. Взял, да обустроил из-под крана бочки капельницу – пейте на здоровье ударницы коллективного труда! Мы с пуделем завсегда стараемся жить по завету, - напои жаждущих. Однако, по поведению пчёл видно, что им неизвестно чувство благодарности. Как на свою собственность ринулись они прямо под руки и быстренько оттеснили нас обоих от водяного бака. В одних плавках сижу в тени террасы и прислушиваюсь к гудению насоса в колодце. Через шланг с разбрызгивателем поливается недавно скошенный газон на южном склоне дюны. Газон на виду у прохожих и его не ухоженность, как небритое лицо хозяина, сразу же выдаст, что здесь что-то не так, и какой-то непорядок.
Из кооперативного водопровода вода нынче дорогая, цена её выше городской и поступает она через индивидуальный счётчик. Ею мы пользуемся только на кухне для мытья посуды и для чая. Вот и сгодился нынче колодезь, вырытый мною четверть века назад под ехидное хихиканье соседей и выговоры домочадцев: - Зачем тебе колодец? Делать что ли нечего? Тебя хлебом не корми, а дурную работу давай! Правда, колодезь получился не ахти какой, хотя место и выбиралось по дедовской науке: с лозой в руках. Лоза показала – место родника на пару метров правее нынешнего колодца. И если бы на то была моя воля, быть бы там и колодцу. Но на месте родничка сидела на клумбочке пара цветочков. Две ярые защитницы природы не позволили мне под страхом обструкции копаться лопатой в цветах. Со временем об этом казусе позабыли, но запомнился мой природный дар. Теперь, если кому-то понадобилось разыскать под землёй электрический кабель, водопроводную трубу или подходящее место для посадки деревца, приглашают меня с лозою. Кое-кто считает лозоходство мракобесием, а иные утверждают, что это дар предков. Выходит прадед мой этим занимался, если предположить, что я уродился в прадеда Василия.
В засушливые дни уровень воды в колодце падает и надо внимательнее приглядывать за насосом, чтобы не обсох. Когда колодец иссякает, то видно, как с правого угла пробивается струйка из того родничка, что остался на пару метров правее, напоминая о давнишней моей правоте и давно ликвидированном спорном цветнике.
У дачника, из рачительных хозяев, каким полагаю себя и я, работы всегда невпроворот. Однако чтобы высовываться под палящее светило - надобно было уродиться южнее и поближе к экватору. Даже птиц не видно, подалась вся птица в прохладу прибрежного перелеска. Не слышно извечных разборок между вороньей стаей и дроздами. Только вороньё, озабоченные судьбой собственной молоди, перекликается со всех концов кооператива, очевидно сговариваясь о совместных действиях. Эта дошлая птичка способна общаться на значительных расстояниях. Вслушиваясь, в обычное «Кар», можно различить в нём и вариации со звуковым рядом, играя с ним вероятно и сговаривается стая о совместных боевых действиях. Вражда между кланом ворон и кланом дроздов давняя, и за её ежегодными проявлениями наблюдаю я уже четвертый десяток лет.
В бреющем полете дрозд трещит как мессершмидт из пулемёта и, идя лоб в лоб как на таран, никогда не отвернёт первым. Молодых «необстрелянных» ворон дрозды загоняют до такого состояния, что тем деваться некуда, как только просить защиты у человека. Однажды на террасу плюхнулся вороненок и устроился в уголке, без малейшего внимания на присутствующих. Глаза воронёнка затянулись плёнкой, и он задремал, целиком отдавшись на волю человека. Выспавшись, гость напился и выкупался в тазике, в воде, гревшейся на солнышке для хозяйкиных нужд. Покончив с водными процедурами, вороненок с требовательным "кар" обратился напрямую к кормилице семьи. День за днём целый месяц за женой ковылял, воронёнок с распахнутым клювом и ненасытным "кар". К каждому члену семейства имел Кеша собственный подход. Кота он тихо презирал и, стараясь сделать тому пакость, ловчил, исхитрялся, и успокаивался лишь перевернув миску с молоком под носом у расстроенного Рикки. Казалось, что воронёнок наделён присущим человеку юмором, грубоватым и издевательским по отношению к простодушному лежебоке коту. Оценив меня как надёжного заступника, Кеша усаживался на моё плечо и, стараясь ублажить, делал вид, что ищет в моей голове. На разоблачительное:- Кеша, не халтурь,- воронёнок совал под мой нос свой клюв, в котором предполагалось искомое насекомое. С этим пройдохой надобно быть начеку. Дождавшись, когда мне подадут тарелку с едой, он выхватывал кусок, что лучше, и улепётывал.
Периодически, наезжая с нами с дачи в город и обратно, вороненок видимо свыкся с мыслью, что автомобиль не роскошь, а удобное средство передвижения. Чем ближе осень, тем больше мы переживали, за будущее Кеши. Неизвестно как воспримет стая соплеменников пропахшего человеческим жильём, и со странными замашками воронёнка. Городская стая от Кеши не отвернулась. Зимними днями пропадал он в горластой кампании в парке напротив дома. Когда разобравшись в правах на удобное место ночлега в ветвях деревьев парка, стая, наконец, замолкала, Кеша возвращался домой через открытую форточку кухни. К весне Кеша обзавёлся подружкой. Он пожелал устроить нам смотрины, да не смог уговорить застенчивую «барышню» войти в дом через форточку. «Барышня» оказалась с характером, и быстро отлучила Кешу от дурной компании с человеком. Когда под окном в скверике появлялась парочка ворон, мы кричали хором: "Кеша". Если ворона отвечала приветливым "кар", нам верилось, что это был наш Кеша.
И чего только не придёт на память в полуденную жару и в расслабленном и дремотном состоянии, когда в разжижённых на пекле мозгах, как на экране всплывают эпизоды пережитого . И как заноза в подсознании, чуть её шевельнёшь, как до самого сердца кольнёт память о необычайно жарком августе 1942 года.

ЖАРКИЙ АВГУСТ 1942.
В одночасье в семье деда Иосифа рухнуло всё, когда возродившаяся и окрепшая 11-я Красная армия выбила остатки «белых банд» из Владикавказа. Глава и кормилец семьи Иосиф Васильевич Левкович погиб во сне в собственном доме. Погиб от снаряда, изготовленного русскими руками, на российском заводе и посланным в русский город соотечественником, распевавшим зажигательные и красивые слова интернационального гимна:- Мы наш, мы новый мир построим…
Следом за дедом сгинул дядя Юзеф. Он либо погиб, или исчез без вести из подвала ВЧК- детища партии, активным членом которой являлся ещё в дореволюционное время.
За верность присяге и патриотические убеждения оказались в изгнании и умерли на чужбине дядя Викентий и дядя Иосиф.
Тетя Ядвига ушла из жизни, не снеся надругательств поддонков из «Дикой дивизии» генерала Шкуро.
Тётя Антонина умерла в тюрьме за парочку нелестных слов об «отце народов», высказанных в кругу друзей в собственном доме.
Тётушка Бронислава умерла в расцвете лет от болезни, подхваченной на сквозняке у проходной Ростовской централки, ожидая очереди на приём передачи для свёкра.
Не изведав родительской ласки, ни семейного тепла по сиротским и детским домам рос дядя Казимир.
Но страшней всего участь, которую и врагу не пожелаешь, выпала на долю моего отца. Крепко не посчастливилось ему в августе 1942 года, когда наспех сформированный 768 полк прямо с колёс попал на линию главного удара вермахта, заслоняя прорыв четвертой танковой армии Гота к Сталинграду. Не повезло отцу ещё потому, что 768 полк как основное средство защиты против немецкой бронированной махины мог выставить лишь бутылку с зажигательной смесью. И снова не повезло, когда перед отходом «на заранее подготовленные позиции», в его миномётный расчёт угодил танковый фугас. Там, где ещё минуту назад был миномётный расчёт отца, земляк-однополчанин и очевидец событий обнаружил лишь дымящуюся воронку и холмик земли.
Трудно придумать участь хуже, чем быть оставленным товарищами, покидающими поле боя. Контуженного, оглушённого и присыпанного землёю отца не обнаружили и не подобрали санитары полка, отходящего под натиском танкового прорыва. Это отступление для 768 стрелкового полка оказалось первым и последним. В тот день 10 августа полк отошёл на внешнее кольцо обороны Сталинграда. Дальше отступать было некуда. За спиной была Волга! Не пройдёт и года, как за стойкость, проявленную в обороне Сталинграда, 768 полк одним из первых в стране заслужит звание гвардейского.
Освободившись от засыпавшей его земли, отец вряд ли мог понять, что произошло. Стояла зловещая тишина. В спину упёрлось дуло автомата. Что-то орали эти чужие люди. Наконец, до сознания дошло:- Ты жив! только оглох. Можешь двигаться, но произошло то, самое ужасное, чего боялся каждый боец - ты в плену! Что значит фашистский плен, было известно каждому красноармейцу. Об этом не раз говорили политруки, показывая фотоснимки бестелесных и измождённых человеческих теней в рваной и не по сезону одежде за колючей проволокой лагерей. Известно, что немецкому солдату было приказано не считать пленного красноармейца полноценным человеком. Приказ Гимлера предписывал:- «Рассматривать эту человеческую массу лишь как полезное ископаемое». В полной безнаказанности армия вермахта от солдата и до генерала сознательно попирала международные соглашения по охране прав военнопленных оговоренных на Гаагской конвенции 1907 года. Поэтому отец не сомневался, что порядки, которые довелось хлебнуть в советском исправительном лагере Малгобека, покажутся ему Раем, в сравнении с тем, что ждало в лагере для военнопленных. Известно было ему и то, как к этому отнесутся на Родине, где плен считался позором не только для советского воина, но и для его семьи. Если и произойдёт чудо освобождения, то на тебе останется клеймо: "сдался в плен, предпочитая его смерти". К физическим страданиям, добавлялись нравственные мучения:- это клеймо ляжет на семью, уже разок прошедшую через нечто подобное, считаться семьёй "врага народа".

ГЕНОЦИД.
Преднамеренное и целенаправленное массовое уничтожение военнопленных – цвета нации и генофонда в лице призывной молодёжи – самой продуктивной, деятельной и перспективной части народа, по Международному праву определяется как геноцид. Геноцид советских военнопленных до сих пор остаётся самой слабо освещённой частью истории ВОВ, но он уже аукнулся и не раз ещё аукнется русскому народу на столетия вперёд.
О зверствах чинимых нацистами в концентрационных лагерях над инакомыслящими и евреями известно всему миру. Об этом пишут и это показывают в документальных фото и кино материалах. Конечно, делать это нужно постоянно, потому как забывать об этом нельзя. А на голословные и безответственные заявления отдельных государственных деятелей:– Не было, мол, никакого холокоста – надо просто положить… с прибором, ведь на каждый роток не накинешь платок. Что поделаешь, раз не слышали и читали в школьном возрасте эти бывшие двоечники о приказе фюрера «Endlosung»- «Об окончательном решении еврейского вопроса». На документальные кадры, свидетельствующие о массовом уничтожении узников в печах десятка лагерей смерти, разбросанных по всей карте оккупированной фашистами Европы, двоечники не желают и смотреть. Нормальные люди обязаны позаботиться, чтобы о холокосте помнили будущие поколения. Подобное не должно повториться никогда.
Само - собою, любой еврей возбудиться при упоминании слова холокост. Воспринятое на слух это слово вызвало у меня вопрос в его грамотном написании. Порывшись в двух изданиях БСЭ, в толковых, орфографических и иностранных слов словарях и даже в словаре ударений для работников радио и ТВ, я к моему удивлению, так нигде не обнаружил это слово напечатанным по-русски. Разысканное в англо-русском словаре Мюллера английское слово HOLOCAUSТ в транскрипции звучит скорее как «холакоост», а в переводе на русский язык имеет три самостоятельных, но не вполне совместимых значения:
1. Сжигаемая жертва, всесожжение, уничтожение, гибель в огне.
2. Бойня, резня, разрушительная война.
3. Тяжёлая жертва, полное самопожертвование, самоотверженность.
Не раз уже убеждался я, что английский это язык торгашей. Он лишен привычной для русского языка конкретики, а при переводе с английского, можно воспользоваться тем значением слова, которое тебя больше устраивает или подходит по смыслу. Так принятое на слух английское слово - «Холакост» можно перевести на выбор из двух таких несовместимых значений, как: «Уничтожение» и «Самопожертвование». Вот и получается, как говорят «у Одессе»:- «здесь надо выбирать между двумя большими разницами». Становится непонятным, почему, господа хорошие, не устраивает вас общепринятое в практике международного права и хорошо известное слово ГЕНОЦИД - понимаемое как групповое уничтожение людей по политическим, расовым, национальным и религиозным мотивам. На любом языке геноцид определён как тягчайшее преступление против человечности, основанное на ненависти «высшей» расы над «низшими существами». Неужели, подмена общепринятого слова случилась только потому, что кого-то не устраивает, что в этом случае можно поставить знак равенства между обоими страшными понятиями: холокоста и геноцида? А в таком случае уничтожение евреев в концентрационных лагерях не позволит юридически отделить это преступление от такого же по бесчеловечной сути и масштабу преступления, творимого нацистами в лагерях для советских военнопленных. Не следствие ли это боязни, что подобное равенство не позволит выделить одно из двух равно-бесправных преступлений и не даст, заострившись на одном позабыть о другом? Видимо кому-то очень требуется стереть из памяти поколений геноцид нацистов над советскими людьми и похоже на сговор советского правительства с силами, которым выгодно забвение памяти о жертвах понесённых страной и народом в лагерях для советских военнопленных. И не поэтому ли сегодня взамен воспоминаний о замученных миллионах наших отцов и братьев, чаще пишут и говорят о страданиях депортированных воинов из Северо-Западной армии генерала Юденича, либо о Врангелевцах, расстрелянных в Крыму? Но тайной за семью печатями уже около века остаётся точное число наших отцов и братьев, загубленных в немецких лагерях для советских военнопленных. Спрашивается почему равные по масштабу и ужасу еврейскому холокосту злодеяния, творимые на нашей земле, над нашим солдатом: русским, украинцем, белорусом, грузином и тем же евреем, замалчиваются и до сих пор не нашли в наших сердцах никакого отклика?… Почему не принято у нас вспоминать о геноциде (генос – род, цидере – убивать) - планомерном и сознательном уничтожении не менее пяти миллионов советских пленных – цвета нации и её генофонда в лице призывной молодёжи, самой деятельной, продуктивной и перспективной части народа? И почему мы, и мировая общественность до сих пор не потребовали тщательного расследования этого преступления. Неужели только потому, что генералиссимус однажды обронил бесчеловечную фразу:- нет у нас военнопленных, а случаются лишь изменники родины?! Так всё, что наплёл этот развенчанный деспот уже давным-давно похерено, и около четверти века в России царствует гласность, подаренная нам прорабами перестройки.
С нескрываемым сочувствием продолжаем мы смотреть западные фильмы о произволе лагерного начальства над военнопленными американскими и английскими солдатами. Негодуем, когда пленных наказывают запрещением прогулок по свежему воздуху, или плановых игр в футбол или гольф, а то и по поводу перлюстрации писем и посылок из дому. "Красный крест" старался не оставлять такие случаи без внимания, он протестовал, ссылаясь на конвенцию о правах военнопленных. Благодаря заботам «Красного Креста» пленные союзники не выглядели измученными, избитыми или изнемогающими под непосильным трудом или от голода. Их одежда была по сезону, чистой и аккуратной. Лагерное начальство обязывалось предоставлять пленным европейцам не только смену постельного белья, но и горячую воду для бритья. И как ад отличается от рая, так отличалось жильё пленного англичанина, француза, канадца, новозеландца, индуса… от стадного содержания за колючей проволокой советских пленных.
В документальных кадрах фильма Би-Би-Си рассказано о внучке стрелка - радиста ВВС Великобритании, сбитого над небом Германии и угодившего в плен к нацистам. С дневником деда в руках внучка задалась целью пройтись по всем кругам ада лагерей, через которые прошёл её дедушке. Её мужественный дед несколько раз бежал. Его отлавливали и бросали за колючую проволоку в следующий лагерь. Последний из лагерей, где содержались особо опасные и дерзкие пленные, славился чрезвычайно строгим режимом содержания. Чтобы отвлечь пленных от мыслей о побеге, стараниями надзирателей в лагере усиленного режима открылся заочный университет с приличной библиотекой. Но даже это не сработало. Лагерь прославил себя побегом военнопленных с подкопом туннеля длинного, около сотни метров. Из семидесяти успевших бежать в лес, пятьдесят англичан было поймано и расстреляно. На их братской могиле установлен памятник. Их личные вещи: фотографии, часы, портсигары, дневники и письма сохранены и переданы родственникам в память о погибших. Сегодня на охраняемой и ухоженной территории бывшего лагеря открыт музей под опекой бундес канцелярии. Провожая посетительницу по расчищенным от снега дорожкам лагеря, немец-смотритель на память оперировал цифрами и именами узников лагеря.
А заключительным аккордом документального фильма стали кадры возвращения на родину бывших военнопленных. Страна, во главе со своим премьером, встречала освобождённых из плена как героев - мучеников. Дед героини фильма счастливо выжил и вернулся на родину. После победы он не был отправлен в лагерь наподобие советского ГУЛАГа, а дослужился до звания майора в королевских воздушных силах.
Поражают документальные снимки, хранящиеся в музее. За тремя линиями колючей проволоки на территории в несколько десятков гектар открываются нескончаемые ряды барачных домиков. Если бы не колючая проволока и вышки с прожекторами и пулемётами, то для советского обывателя эта территория с газонами и дорожками, посыпанными песком, с футбольным полем и площадкой для гольфа, скорее показалась бы образцовым городком десанта студенческого строительного отряда где-нибудь под Тындой на БАМе. Но это обычный лагерь для военнопленных из союзных с нами армий. Ни намёка не скученные землянки и на холодные загоны для скота, или чистое поле за колючей проволокой и вышками с пулемётами, куда сгоняли пленных красноармейцев.
А вот леденящие кровь, как из другого мира, свидетельства. У меня перед глазами ксерокопия исследования волгоградского энтузиаста из группы «Поиск» Д. В. Барахтина. Его исследования были проведены по инициативе и на средства добровольцев. Проводились они из сострадания к судьбам тех, кто не жалея жизни поднялся на защиту человечества от коричневой чумы ХХ века, но по своей несчастливой судьбе оказался за колючей проволокой нацистских лагерей. Более семи десятка лет в мировой истории стараются не заостряться на этой трагичной странице войны и масштабах бедствия, которое, только по прикидочным оценкам, сломало судьбы не менее чем ПЯТИ МИЛЛИОНАМ СОВЕТСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ.
О масштабе трагедии умолчали советские историки. Молчат и пришедшие им на смену историки «демократического розлива». Отмалчивается "Красный Крест". Как воды в рот набрали, обеспокоенные лишь «эфимерными правами человека», да узниками ГУЛАГа наши доморощенные правозащитники. Молчит мировая общественность. Как сговорившись все делают вид, что им ничегошеньки не ведомо про заморенные миллионы человеческих жизней, о них редко проговариваются, а тем более пишут.
Д. В. Барахтину удалось расследовать лишь крошечную часть материалов, только за очень короткий период, и в пределах областного масштаба. На средства от пожертвований обнародовал он своё исследование "Советские военнопленные на Сталинградской земле". Казалось бы, написанное, должно было всколыхнуть общественное мнение. К стыду нашему, и стыду наших средств массовой информации, ангажированных только на сталинских лагерях, холакосте, да жертвах «красного террора», тема советских военнопленных оказалась неактуальной.
Барахтину удалось дознаться, что сразу после освобождения была создана Чрезвычайная Комиссия по расследованию фашистских злодеяний на территории Сталинградской области. Хотя работу комиссии быстро свернули, в своих материалах она успела зафиксировать на оккупированной территории области 47 лагерей советских военнопленных. Но вскоре сведения о количестве лагерей, и правда о трагической судьбе их узников, стали лишь достоянием архивов. И это оказывается не случайно. Забвение, которому предавалась тема советских военнопленных, была частью политики проводившейся правительством страны. К стыду и позору советского правительства, оно оказалось безразлично к судьбам своих граждан не по своей вине попавшим в плен.
В своё время большевистское правительство не пожелало признать и присоединиться к Гаагской конвенции 1907 года. Правовой беззащитностью пленных красноармейцев первыми в Европе воспользовалось польское правительство Пилсудского. Сто тысяч пленных красноармейцев из разгромленной армии командарма Тухачевского в двадцатых годах нашего просвещённого столетия оказались в скотских условиях за колючей проволокой лагерей, откуда десятки тысяч молодых жизней канули без следа, просто в небытие «от болезней».
Окрыленные примером такой безнаказанности, нацисты сознательно пошли на попрание международные соглашения по охране прав военнопленных. Гитлер не был круглым идиотом, каким его стараются показать, сам он Гаагскую конвенцию подписал, обязав этим советское правительство содержать пленных гитлеровцев в подобающих условиях. Поэтому за соблюдением прав оккупантов, палачей и грабителей, разоривших страну и принесших неисчислимые бедствия её народам, худо ли бедно, но следил "Красный Крест". Пленным немцам, после нормированного рабочего дня, кинопередвижка крутила трофейные Голливудские фильмы. По выходным дням их водили по выставочным залам и музеям. Каждую неделю их мыли в бане и меняли бельё. Они периодически подвергались медицинским осмотрам. В рационе пленного немца обязывалось ежедневно иметь не менее 30 граммов сливочного масла. И это в то время, когда в стране царил послевоенный голод и карточная система, а курсанту или юнге масло заменялось перезрелым кабачком.
"Красному Кресту" не могло не быть известно об повальных издевательствах над советскими пленными и особый вид зверства фашистов - травлю пленных собаками. В фатерланде были специальные школы для конвойных собак, где их обучали убийству человека, в прыжке перегрызая ему горло или отрывая мужские гениталии. Немецких овчарок немецкие кинологи тренировали на пленных красноармейцах, но почему то молчат об этом защитники животных? Ведь отбиваясь от клыков овчарки, "несознательный красноармеец" мог ненароком и придавить собачку!
Я вырос вместе, и привязан к собаке искони другу человека и сознаю невиновность немецкой овчарки, понимая, что инстинкты овчарки-фашиста были привиты ей недочеловеком-фашистом, но ничего не могу с собой поделать. Выбирая себе друга, я никогда не смогу сознательно и добровольно обзавестись немецкой овчаркой.
Современные защитники животных говорят, что жалобы, обращённые к ним по поводу собак-убийц, явно не по их адресу. Правозащитники открещиваются, дескать: «Это не наша тема». Целое государство обособилось и говорит и вспоминает только о страданиях своих соплеменников. Западные политологи сквозь зубы цедят, а им поддакивают наши доморощенные правозащитники: - Раз советское правительство не подписало Гаагскую конвенцию, то это теперь ваши российские проблемы. Особенно рьяные и открыто переметнувшиеся на сторону пятой колоны, бывшие правозащитники всю вину за зверства нацистов над советскими пленными перекладывают на Сталина, сознательно скрывая факт,- Сталин, хотя и поздно, но всё же, Гаагскую конвенцию подписал, и сделал это в самые трудные для страны дни Сталинградской битвы. Этим Сталин и отличается от «вождей пролетариата» Ленина и Троцкого, мечтавших не о мире без войн, а об огне мировой революции. Причём ныне сталинизм в России редко кто, кроме Зюганова, защищает. Сталинские репрессии давно и неоднократно осудили, но имя его как находка для любителя двойных стандартов, закрывающего глаза на преступления, творимые Западным миром. Стоит о таковых напомнить, как тут же поднимающим невообразимый шум: - А у вас..., у вас... и тычут пальцем на сталинские депортации или ГУЛАГ. И тут же призывают всех русских к покаянию за беспредел, творимый большевиками в первую очередь над самим русским народом, хотя большевизм в отличие от нацизма вовсе не имел национальности. По признанию народного комиссара Л. Троцкого большевизм был занесён в Россию подобно вирусу свиного гриппа из Европы людьми, звавшими себя «кочевниками революции». А главный палач командармов Красной Армии Л. З. Мехлис, за малейшие провинности, выносивший единственный признаваемый им приговор – расстрел, любил повторять: - я не еврей, я коммунист.
Коротка оказалась и народная память. "Никто не забыт и ничто не забыто" оказалось ничего не значащим пустым идеологическим эхом от брякнутого кем-то в подпитии с трибуны слова. Эти обещания обернулись обычным партийным пустобрёхством. В то время, как сведения, собранные только по Сталинградской области говорят об ином: «Из сорока семи лагерей советских военнопленных, зарегистрированных в области, отмечены памятными знаками, памятниками и стелами только три»... Не осталось сведений о месте захоронения узников, а ведь здесь на Сталинградской земле содержалось более 70 тысяч военнопленных. Причиной громадного количества военнопленных являются события начального периода Сталинградской битвы в июле-августе 1942 года, когда в большой излучине Дона в полном окружении вели бой шесть дивизий 61–й армии, но лишь незначительная часть войск сумела вырваться из кольца. В районе прорыва немецкой 4-й танковой армии, где сражалось эти дивизии, вышло из окружения лишь пять тысяч воинов, судьба остальных шестидесяти семи тысяч бойцов неизвестна. Они "пропали без вести!", точно так, как без вести пропал мой отец. Штабные писари, зачерствев душами, не успевали вовремя отписывать в миллионах "Извещений" казённые слова: - В бою за социалистическую Родину ваш муж, отец, брат или сестра пропал без вести. За семь месяцам войны, уже к февралю 1942 года надобно было отослать ТРИ МИЛЛИОНА ДЕВЯТЬСОТ ТЫСЯЧ таких извещений. Мы "похоронку" на отца получили в 1943 году, а потом её зачем-то повторили в 1945.
Многие узники лагерей военнопленных заслуживают не только нашего сострадания, но и восхищения. Перед каждым из них стоял выбор: пойти работать на фашистов, пойти воевать вместе с фашистами, или остаться умирать за колючей проволокой... Но ценой измены себе жизнь купили единицы. Остальные сохранили верность Родине и присяге, обрекая себя на муки и страдания. Условия содержания пленных были бесчеловечны. Измотанных в боях советских воинов, чаще всего попавших в плен раненными и контуженными, бросали в лагеря, где рацион их питания составлял в августе-сентябре 1942 года один стакан запаренной ржи в сутки на человека, а медицинская помощь вообще не оказывалась. Вот выдержка из одного из актов расследования ГЧК, хранящегося в архивах Волгограда: «В сентябре 1942 года немцы создали на окраине посёлка Государственный Лесопитомник лагерь для советских военнопленных, в котором содержалось до двух тысяч человек. За время существования лагеря здесь погибло около тысячи пятисот пленных от голода, болезней и истязаний гитлеровских палачей. Большая часть погибла от голода. Их кормили один раз в сутки: пища состояла из кусочка сырой конины-мяса павшей лошади и нескольких ложек пареной ржи. В последние месяцы пленных совсем не кормили. По некоторым свидетельствам, в лагере началось людоедство. Условия содержания в этом лагере были ужасны. Жилищем служили 30 тёмных землянок размером 2,5 на 4,5 метра, в которые загоняли по 30-40 человек. Остальные пленные проводили ночь под открытым небом. Военнопленных гоняли на земляные работы. Работали по 14-15 часов. Во время рабочего дня пища не выдавалась. У многих военнопленных были обморожены руки». Ещё большие мучения претерпели узники тех лагерей, которые находились на территории, где противник попал в окружение в ходе операции "Уран". Таких лагерей было не менее пятнадцати.
По документам вермахта на 20 февраля 1942 года, из 3,9 миллиона советских пленных сумело выжить лишь 1,1 миллиона человек. Эти ДВА МИЛЛИОНА ВОСЕМЬСОТ ТЫСЯЧ человеческих жизней наших соотечественников сгинувших лишь за восемь месяцев войны не должны быть вычеркнуты из памяти и преданны забвению. Их прах и пепел, развеянный по обочинам дорог на пути следования на голгофу нацистских лагерей и распятых за колючей проволокой нелюдями ХХ века до сих пор должен стучать в наши сердца. Сопричастны к этим небывалым по масштабу злодеяниям не только нацисты, но и немецкая армия, государственные структуры «Великой Германии» и её народ. Непонятно почему никому из демократов и правозащитников до сих пор не пришло в голову требовать от немецкой нации за геноцид русского народа, если не компенсаций, то хотя бы элементарного покаяния и извинения?

- Сановная пани Анна, по просьбе пана Петра Копрыскиго высылаем Вам пачку ксерокопий с публикацией по теме, соответствующей сущности Вашего родства Левковичей, Плавинских.
Имеем надежду, это будет приятным чтением.
Подпись.
Из пачки ксерокопий заверенных подписью директора варшавского института генеалогии и затейливой гербовой печатью, беру первый лист под заглавием: "Роды рыцарские Великого княжества литовского" Том IV.
Левковичи - гербы Абданк, Дрогослав и Корчак. Был когда-то широко разветлённый и влиятельный род в Вильне, а также в уездах волковыском, витебском, дисненском и виленском. Были также известны, как род польской шляхты на Украине с гербом Абданк. 1660 год. Род казачий. В ХVII веке получил прозвище "Гудим - Левковичи". Осели на Киевщине.
А вот следующий лист. "Семейные гербы шляхты польской". Том IХ. Варшава. 1912 год. СИДОР ЛЕВКОВИЧ. 1530 год. Боярин овручский.
С интересом разглядываю рисунок герба. Выглядел бы он намного шикарнее, будь выполнен в красках. Мелькнула шальная мысль:- заказать герб Дрогослав и приколотить его на входные двери «фазенды». Расхохотавшись, разбудил пуделя, тот удивлённо уставился на меня осоловелыми глазами:- ты чего? Не хватало, чтобы он ещё лапой у виска покрутил!- Спи, это я так! – успокаиваю пёсика.
О том, что древние роды по линии моего деда Левковичей и по бабушке Плавинских были активными участниками в общественной и политической жизни на Руси Западной, свидетельствует из десятка перечней выборных из шляхты на повальные сеймы и земские сеймики ХVI - ХVII веков. И прав оказался таганрогский дядюшка, повествуя о пяти вековой истории происхождения рода Левковичей с корнями на прародине белорусского народа. Всё, о чём рассказывал дядя – так и было. - Левковичи и Плавинские оказались не в меру плодовиты. Земельные наделы дробились на каждого, появившегося на свет младенца и роды, некогда состоятельные, вконец обнищали. Мой прадед Василий Григорьевич уже пахал арендованную у польского магната землю. Не спасли его семью привилегии, обещавшие права белорусским католикам, равные с господствующей нацией. Пытаюсь "влезть в шкуру" своего деда, чтобы понять:- почему сменил он православное имя Осип и стал писаться Иосифом и поляком? Одно явно, на такой шаг пошёл он не из карьерных соображений. Со студенческой скамьи готовился он быть инженером - путейцем чтобы трудиться на дорогах протянувших рельсы от Амура и Кавказа до полярной тундры, а польское имя могло стать ему только помехой. Не кроются ли тут мотивы чисто политические и свойственный юношеской горячности протест.
– А почему бы и нет? Скорее всего, это и был политический протест. Вот, кажется, и разгадан секрет смены студентом Левковичем своего православного имени Осип на католическое имя Иосиф. Чтобы понять что подвигло студента на такой шаг, необходимо знать, чем и как жило русское, белорусское и украинское население в католической Польше. Пользуясь правом первенца дворянского отпрыска на привилегию получения высшего образования, Осип стал студентом Варшавского политехнического института, слывшим в те годы рассадником свободомыслия. Гражданское и национальное сознание передовой польской молодёжи формировалось под Европейским влиянием революционных идей: Свободы, Равенства, Братства.
Три раздела Польши, главной участницей которых явилась Россия, более чем на два века посеяли раздор и неприязнь между двумя славянскими народами. Хотя поляк, как и татарин никогда не числились в друзьях России, но главным её врагом была Турция, и для России была выгодна окрепшая Польша - как союзница в борьбе с неверными, и с тевтонским мечом. Исходя из таких соображений, Екатерина Великая мыслила вывести Польшу из анархии путём реформ с установлением наследственной монархии и отменой права конфедерации. Однако после консультаций с епископом Белоруссии Георгием Кносским, возникли «печали императрицы» о единоверцах в соседнем государстве. Епископ убедил Екатерину в необходимости добиться для православных прав, отнятых католиками: свободы вероисповедания, возвращения епархий, монастырей и храмов, прав униатам возвратиться к вере дедов. В Польше только католическая шляхта пользовалась всеми политическими правами. В желании быть с неё на равных, верхушка русской шляхты предпочла ополячиться и стала католиками. Все русские уцелевшие в православии, оказались бедными и необразованными и, следовательно, не способным стать ни депутатом сейма, ни заседать в Сенате. – «Православные дворяне сами землю пашут безо всякого воспитания» – докладывал императрице русский посол. Прусский король Фридрих стращал Екатерину угрозами:- либо Россия войдёт в тройственное соглашение по разделу Польши, либо Пруссия заключает союз с Австрией и Турцией для борьбы с русскими интересами в королевстве. Не задумываясь о последствиях, Екатерина добилась полной свободы православного вероисповедания на территории Речи Посполитой. Это вмешательство зажгло всю католическую Польшу и анти диссидентские конфедерации вспыхнули по всем её поветам. Под знамёнами конфедерации сбивались в шайки беглая дворня, и обнищавшая шляхта, и во имя веры грабили, кого попало. Благие намерения императрицы обернулись Пугачёвщиной, где по словам короля Станислава: «фанатизм православный - холопский боролся огнём и мечом с фанатизмом католическим – шляхетским». Бунт гасили русские войска. Семь лет тянулась такая сумятица в Польше. Но ведь Екатерине хотелось как лучше, но получилось… как всегда. И снова в друзья и советчики императрицы затесался давний славянский недруг – король Прусский Фридрих II, предложивший Екатерине военный союз, который тут же оттолкнул от России преобразовательную партию князей Чарторыйских и втянул в сложный узел русско-польские и русско-турецкие взаимоотношения.
За содействие Пруссии «в наведении порядка» Екатерина обязалась вознаградить Фридриха, уступив ему Западную Пруссию. Кончилось тем, что по соглашению трех держав: Вена прикарманила Галицию, а Берлин – Западную Пруссию, оставив Петербургу – Витебскую и Могилёвскую губернию. Доля России, понесшей всю тяжесть войны с Турцией и с польской сумятицей, оказалась самой ничтожной.
По этому поводу, не без злорадства, высказалась Франция:- со временем Россия ещё пожалеет об усилении Пруссии, превратив её в великую державу.
В 1791 году Польша приняла новую конституцию с наследственной королевской властью, сеймом без права вето и полным равноправием диссидентов. В ответ на это приверженцы старины тут же сколотили новую конфедерацию и призвали русские войска, а пруссаки явились сами, хотя их никто и не звал. Последовал второй раздел, и бывшая 10 миллионная Польша превратилась в полоску между Вислой и Неманом с тремя миллионами населения и под русским надзором.
Восстание Костюшки 1794 года было жестоко подавлено. Сразу после штурма пригорода польской столицы – Праги последовала в Петербург по Суворовски короткая победная реляция молодого генерала: «Ура! Варшава наша!». «Ура, фельдмаршал»- ещё короче отвечает императрица. За краткими реляциями кроется трагедия братского славянского народа и десятки тысяч невинных жертв. Герой штурма Праги Энгельгардт, за мужество награждённый золотой шпагой и званием полковника русской армии, в своих воспоминаниях напишет. - На берегу Вислы, на каждом шагу груды тел убитых и умирающих воинов, жителей, монахов, жидов, женщин и ребят. Сердце замирает, а взор мерзится таким позорищем. На валах поляки потеряли 13 тысяч человек, более двух тысяч утонули в Висле…
У войны бесчеловечное лицо, а история жесткая штука. Приукрасить, вычеркнуть, переписать и забыть дела наши нелестные, это значит уподобиться страусу, прячущему голову в песок. Восстание Костюшки оказалось предсмертной судорогой Польши, побеждённую её окончательно разделили страны-дольщицы под смешок прусского короля.
А ведь Екатерина намеревалась только воссоединить с Россией Западную Русь. Но добилась того, что ещё одним славянским государством стало меньше и оно вошло в состав двух немецких стран, а России, так и не присвоившей ничего исконно польского, достались лишь старинные земли Руси, да клочок Литвы. Самостоятельная Польша была бы для России во многом безопасней, чем в виде немецких провинций. Уничтожение Польши только усилило вражду к России братского славянского народа и не прошло 70 лет, как народ этот трижды воевал против русских в 1812, 1831 и 1863 годах, и более чем на два века были испорчены отношения между двумя самыми многочисленными славянскими народами.
До восстания 1831 года в Польше была конституция, дарованная императором Александром I в 1815 году. После подавления восстания конституцию отменили, и Польша управлялась на основании военного положения. Над повстанцами расправлялись без суда и следствия. Десятки тысяч из бывшей повстанческой армии: поляков, литовцев и сочувствующим им русских эмигрировало в Европу, а большая часть этапами отправились в Сибирь и на Кавказ. Как всегда за "смуту" расплачивалось "быдло" или - "хлопы" по-шляхетски. Так было, и так будет всегда.
- Революции задумываются идеалистами, осуществляются палачами, а результатами пользуются проходимцы. Революции всегда ведь делаются ради бедных, но бедные от неё страдают больше всех … Я наблюдал революцию вблизи, и поэтому её ненавижу, хотя она меня и родила. К этим словам Наполеона, трудно добавить что-либо ещё. Вот и в несчастной Польше за все художества шляхты расплатились хлопы! Организаторы восстания эмигрировали в Европу, бросив на произвол судьбы своих волонтеров. Преданная вождями армия повстанцев была разоружена и интернирована европейскими соседями. Оказалось, что Европе лишних мятежников не надо. У неё хватало своего динамита. По Европе уже бродил собственный, предсказанный основоположником коммунизма, призрак революции. Польских повстанцев Европа боялась, и жестоко предав и обманув, поспешила избавиться от них. Разоруженные толпы поляков европейцы погнали к российской границе. Тех, кто упирался, прусские пограничники подгоняли палашами. Зная, что дальше их ждет долгий этапный путь в Сибирь, несчастное, обманутое и брошенное панами «быдло» отказывались идти в изгнание и ложились наземь лицом в снег...
О собственных надругательствах над безоружными повстанцами молчала западная пресса, зато упивалась рассказами о "зверствах" русских солдат в поверженной Варшаве. Французские и английские газеты обошёл сфальсифицированный рисунок с поднятым на казацкую пику грудным младенцем. А заголовки европейских газет пестрели угрозами грядущего нашествия "новых гуннов" из диких степей Азии.
После подавления восстания 1831 года притихла, но не примирилась шляхта. Оживилась она при либеральных реформах Александра II. Паны внимательно следили за реформами в России, но требовали ещё больших свобод у себя. Александр II решился дать Царству Польскому самоуправление и спасти порядок в стране путём постепенных и умеренных реформ. Но шляхту такое не устраивало. В расчёте на слабость и уступчивость России, она требовала полной независимости и восстановления Польши в границах до Западной Двины и левобережья Днепра вместе с городом Киевом, т. е. Речи Посполитой от моря и до моря. Заговорщики создали тайный комитет народного правительства, усиленно нагнетавший националистическую истерию и призывавший к бунту. Во всех бедах собственных крепостных паны обвинили русских, и не только призывали, а приказывали убивать каждого русского... косами. Системой террора и казней неугодных лиц, тайный комитет держал всю Польшу в страхе.
Новый мятеж подавился русской армией быстро с твердостью и беспощадностью, доходившей до жестокостей. К лету 1864 года был «водворён порядок» в Царстве польском, а мятеж сказался лишь новым унижением для Польши. Даже название,- «Царство Польское» было отменено и оно разделилось на 10 губерний Привислинского края. В крае была проведена крестьянская реформа. Большая часть громадных панских латифундий была экспроприирована, а земля передана в собственность крестьян и селу даровано самоуправление.
Основное население западных губерний состояло из белорусов, русских и литовцев, четыре столетия подвергавшемуся ополячению и ущемлениям за веру. Наконец все они получили право на делопроизводство и обучение на родном языке. В крае упрочнилось православие и устранялось засилие польских помещиков и ксёндзов. Но как всегда перегнули палку, теперь началась насильственная русификация.
- За что боролись ясновельможные панове, на то и напоролись! Таким оказался финал некогда могучего литовско-русского государственного образования "от моря и до моря". Несчастье Польши повторялось в новой европейской истории несколько десятков лет. Верхушка польской эмиграции не угомонилась и предпринимала ещё ряд неудавшихся попыток поднять на вооруженную борьбу польский народ, но раскрепощенное и наделённое землёй крестьянство замирилось и не желало больше бунтовать. Крестьяне, получив землю, желали лишь одного - мирного труда на собственном наделе. Зато среди шляхты и интеллигенции продолжало бродить глухое недовольство, подпитываемое и подзуживаемое с Запада. То тут, то там создавались конспиративные общества и кружки, целью которых было самоопределение страны и национальная независимость.
Деспотизм самодержавия и рост национального самосознания, питали брожение в умах польской студенческой молодежи и раздували патриотические чувства и антирусские настроения. Закрытие Виленского университета – основного рассадника смуты в молодых умах, только усугубило положение. Дошло до того, что русский язык стал оскорблять слух самих русских - жителей Привислинского края, а русские имена стали непопулярны и заменялись польскими и литовскими. Пустели православные храмы. Целыми семьями русские и литовцы принимали католичество.
Не обошли политические и национальные веяния и студента технологического университета Осипа Левковича. Раздуваемый в Европе лозунг: Свобода, Равенство, Братство повторялся на студенческих сходках, а пение Марсельезы вместо опостылевшего «Боже, Царя храни!» волновали воображение молодёжи, и требовали перемен. Легко и красиво считаться левым и призывать смести с дороги тех, кто мешает справедливости. - Кто из нас не был леваком в 18 лет, у того просто нет сердца, а кто не стал консерватором к 30 годам, у того явно не хватает ума – любил повторять мой дед. Что ж, можно и понять варшавского студента Осипа, под влиянием левых идей, записавшегося польским именем Йёзеф или Иосиф. Минули годы, и с возрастом дед Иосиф многое переоценил, честно служил России, стал убежденным государственником и болел за Единую и Неделимую державу. А молодую поросль пытался уберечь от заблуждений, да не смог. Революция расколола семью деда на два лагеря, примирить которых не смогло время жизни двух поколений.

В «оттепель шестидесятых», из Польши во Владикавказ, в дом на Тенгинской улице снова стали приходить письма от старшего из братьев дяди Викентия. Письма были полны заботы о близких и ностальгией по утраченной родине. В одном из писем Викентий сообщил, что дядя Евгений жив - здоров и работает в польском правительстве в изгнании. Узнав что тетя Юлия состоит в переписке с бывшим белогвардейцем, во Владикавказ примчался бывший командир эскадрона Первой Конной дядя Станислав, и с кавалерийской категоричностью потребовал от сестры прекратить сношения "с недобитой офицерской сволочью". Так навсегда оборвалась ниточка связи с дядей Викентием.
Из бывшей когда-то дружной семьи моего деда, из 12 родных братьев и сестер, разведённых смутой революции на два непримиримых лагеря, теперь ни кого не осталось в живых. С годами канули в лету годы идеологической драчки, по окончанию которой оказались все, и каждый по-своему, прав! Всё вернулось на круги своя.
Двуличная история 70 лет обливавшая грязью одну половину российского общества теперь принялась обливать другую. А они - и те, и другие: белые и красные просто неподсудны! Одних связывала офицерская честь и присяга, а другие в революцию поверили искренне и не пожалели живота своего за призрачное всеобщее счастье и благоденствие трудового народа.
Господь им судья, а не мы! И не наше дело судить. Нам осталось только помнить. В день поминовения родителей, у фотографии моего деда Иосифа - Осипа я опрокидываю рюмку "Капитанской" за "Царствие Небесное и упокоение душ всех, без исключения предков". - Примири их Господи! Не лишне вспомнить слова Киплинговской мудрой пантеры Багиры:- ведь мы с вами одной крови. Так-то господа и товарищи!
Не смею, осуждать я ни дворянских, ни социалистических убеждений своих предков. Всему было своё время. И у тех и других была своя правда, и свои заблуждения. И если наши предки заблуждались, то делали они это совместно со своим народом, и причины их блужданий надо искать в истории русского народа. Переписывание же исторического прошлого на потребу, чьих бы это ни было интересов, равносильно подлогу, годящемуся лишь для околпачивания недорослей.

ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО
На оборотной стороне фотографии столетней давности, присланной братом Рэмом, дата 1908 год и памятная надпись старинной каллиграфией её владельца Антона - брата моего деда Иосифа. На фото у гроба моего прадеда Василия Григорьевича, по стародавнему чину, справа налево, расположились его наследники – дворяне Иодского волостного общества Дисненского уезда: дед Иосиф, трое его братьев и сестра. От фотоснимка дохнуло печалью и горечью пушкинских строк:- Где стол был явств, там гроб стоит...
Первым справа посажен старший в семействе - Иосиф Васильевич. Деда я сразу узнал по белой летней униформе путейского ведомства. За ним по старшинству расположились братья: Антон, Феликс, Аполлон и сестра Вероника - дворяне белорусской ветви Левковичей с корнями генеалогического древа, берущего начало и ХУ1 века в великом княжестве литовском - русском. Братья прячут натруженные руки. На лицах с окладистыми боярскими бородами озабоченность потомственных землепашцев:- как будем жить дальше? И что присоветует старший брат?
На внешний вид братья Левковичи ничем не отличаются от крестьян западных окраин России. Прав оказался дядя Боря. Он как в воду смотрел:- Никакие это не паны, а самые настоящие белорусские хлеборобы. Как и их предки, всю жизнь они кормились от земли и незнамо им иного. Их трудами содержалась учёба старших братьев. А трудами сотен тысяч таких, как они, кормилась вся земля Русская, набираясь силы, ума и образования.
- Надобно к похвале даже самых захудалых помещиков того времени сказать, все они заботливо относились к воспитанию детей, преимущественно сыновей, и делали всё, что было в силах, чтобы дать им порядочное образование. Даже самые бедные все усилия напрягали: не доедали куска хлеба, в лишнем платье себе отказывали, хлопотали, кланялись... и как только мало-мальски позволяли средства, так мечтался университет, предшествующий гимназическим курсом – так утверждал, хорошо знающий быт дворянской усадьбы, выходец из этой среды М. Е. Салтыков. Привилегированное право поступления в университет имел старший отпрыск дворянского рода. Учась, старший сын содержался на средства, зарабатываемые остальными членами семьи. По окончанию курса старший сын рода шёл на государеву службу, исполняя долг дворянина - служить верой и правдой царю и отечеству.
Видимо в семействе прадеда трудились добросовестно и дела в хозяйстве были не так уж и плохи, если Левковичи оказались в состоянии обеспечить получение высшего технического образования Осипу, а Антону среднего медицинского. Осип вышел из политехнического института инженером путейцем, а Антон выучился на фельдшера. По меркам того времени это было не так уж и плохо, и обеспечивало безбедное существование его будущему семейству при любом политическом раскладе и режиме.
Как и чем жила основная масса помещичьих семей в России, можно лишь догадываться. В советской художественной, да и в либерально-демократической литературе быт и уклад дворянской помещичьей усадьбы явно и преднамеренно опошливался. В ней помещик представал в неизменно карикатурном виде самодура - эксплуататора, жирующего на непосильном чужом труде и сосущем из крестьянина последние соки. Прочтя такое «художественное произведение», ни за какие коврижки не разобраться, откуда же у России брались излишки хлеба, поставляемые на экспорт в Европу. У крестьянской общины с её непроизводительным трудом зачастую собственного хлеба не хватало до следующего урожая и крестьяне целыми деревнями пухли от голода. Тогда за посевным зерном шёл крестьянин с челобитной к тому же помещику. Об этом свидетельствуют зарегистрированные в печати тех лет голодные моры и хождение по миру с нищенской сумой целыми деревнями. Вот и выходит, что кормили страну в основном мелкопоместные помещики, чьё хозяйство преобладало в деревенской России где помещичьи усадьбы, да кулацкие отруба вкладывали в житницу страны большую часть сельскохозяйственной продукции. Однако достоверное описание труда и быта помещика с мелкопоместной усадьбы можно найти в литературе разве что у выходца из этой среды и наблюдательного очевидца М. Е. Салтыкова. Ни одному из видных дворянских писателей: ни Тургеневу, ни Аксакову, ни Гончарову не дался такой реализм в описании трудового дня мелкого помещика, что под стать острому взору и перу Салтыкова. Это свидетельство очевидца, и его следует воспринять не только как талантливые литературные зарисовки, а как документальную фотографию и артефакт частички нашей с вами истории. Программа советской средней школы, сама того не желая, прививала юному поколению скуку и небрежение к родной классической литературе. Невозможно представить и современного десятиклассника с томом Аксакова, Герцена, Гончарова, Тургенева и, не приведи Господь, с Салтыковым - Щедриным в руках. А возникни такое желание, то нынче не в каждой библиотеке найдутся их книги. Уроки школьной литературы вдалбливали нам представление о русском помещике, не иначе как об Илье Обломове – лежебоке барине, жирующем за счёт рабского труда крепостного. Не оспаривая реальность бытия плеяды русских Обломовых, у меня возникло естественное желание защитить своих бессловесных предков – кормильцев и рачительных хозяев на земле русской. Но как сделать это без нудной статистики, без изложения скучных и трудно доказуемых утверждений? Вероятно только Может стоит обратиться к непредвзятому и честному наблюдателю из той же среды и того времени – Салтыкову. Но этого автора не пересказать собственными словами, так как превосходный русский язык Салтыкова становится безобразен в пересказе. Чтобы не навредить – остаётся только напрямую взять выжимки из его романа или, изъясняясь по - современному, привести дайджест из описания одного дня летней страды мелкопоместного помещика, каких на Руси было миллионы.
- Усадьбы помещиков средней руки не отличались ни изяществом, ни удобствами. Обыкновенно они устраивались среди деревни, чтобы сподручнее было наблюдать за крестьянами. Место выбиралось непременно в лощинке, чтобы было теплее зимой. Дома почти у всех были одного типа: одноэтажные, продолговатые, на манер длинных комодов. Ни стены, ни крыши не красились. Окна имели старинную форму, при которой нижние рамы поднимались вверх и подпирались подставками. В шести-семи комнатах такого четырехугольника, с колеблющимися полами, с неоштукатуренными стенами, ютилась дворянская семья, иногда очень многочисленная... О парках и садах не было и в помине. Впереди дома раскидывался крохотный палисадник, обсаженный стрижеными акациями и наполненный по части цветов барской спесью... Сбоку, поближе к скотным дворам, выкапывался небольшой пруд, который служил скотским водопоем и поражал своей неопрятностью и вонью. Позади дома устраивался незатейливый огород с ягодными кустами и наиболее ценными овощами: репой, русскими бобами, сахарным горохом, который в небогатых домах подавался в виде десерта... У помещиков более зажиточных, усадьбы были обширнее, но общий тип для всех существовал один и тот же. Не о красоте, не о комфорте и даже не о просторе тогда думали, а о том, чтоб иметь тёплый угол и в нём достаточную степень сытости.- Так выглядела далёко не по-барски мелкопоместная помещичья усадьба, каких по статистике в России насчитывалось свыше миллиона.

В главе: "Образцовый хозяин" Салтыков - Щедрин описывает рабочий день такого же худосочного дворянина, каким был и мой прадед Василий. Теперь вообразим, что далее последует не образное описание среднестатистического рачительного хозяина с мелкой усадьбы, а рассказ о реальной личности, списанной автором «Пошехонья» будто бы именно с моего прадеда Василия Григорьева Левковича.
Правда, времена при Василии Григорьевиче настали другие. Крепостное право отменили, и помещик имел дело теперь не с крепостными, а с наёмными, крестьянами - батраками. Но быт, труд и заботы мелкого помещика остались теми же, прежними и ветхозаветными:- Добывать хлеб свой в поте лица своего…
Если вы не читали «Пошехонскую старины», прочтите хотя бы главу «Образцовый хозяин». Уверяю, не пожалеете затраченного времени на розыски ставшей раритетом книги. После прочтения главы, Вас одолеет сомнение:- возможен ли был в барской среде настолько самоотверженный труд. И не списан ли барский портрет с редкого и заслуженного председателя передового колхоза. Подобная самоотдача наблюдалась лишь у редкого из заслуженных председателей увенчанного Звездой, а то и двумя звёздами Героя социалистического труда.
Вслед за удивлением у Вас непременно пробудится уважение к личности помещика из «рачительных хозяев», незаслуженно награждённых недобросовестными историками нелестными эпитетами, вроде «эксплуататора и паразита». И вы не только насладитесь живой русской речью, бытовавшей в позапрошлом веке, но и реалистичными зарисовками из быта мелкопоместной усадьбы глубинки России.
Идя навстречу читателю, не приученному рыться на библиотечных полках и предпочитающего классике интернет-дайджест, посмею привести здесь выдержки из главы книги Салтыкова-Щедрина об одном дне помещика.
- Июль в начале. Солнце чуть-чуть начинает показываться одним своим краешком... Часы показывают три, но Василий Григорьевич уже на ногах. С деревни до слуха его доносятся звуки отбиваемых кос, и он спешит в поле. Наскоро ополоснув лицо водой, он одевается в белую пару из домотканого полотна, выпивает большую рюмку зверобойной настойки, заедает ломтем чёрного хлеба, другой такой же ломоть, густо посоленный, кладёт в холщовую сумку и выходит в гостиную. Там двери уже отперты настежь, и на балконе сидит жена его Франца Николаевна, в одной рубашке, с накинутым на плечи старым платком и в стоптанных башмаках на босу ногу. Перед балконом столпилось господское стадо, и жена наблюдает за доением коров….
Левковичи небогатые дворяне. Землю под посевы и угодья арендуют. Жить потихоньку было бы можно, только вот скопить надобно деньжат на учебу сыновей, да для приданого за дочерью. Поэтому оба бьются как рыба об лёд: сами смотрят за всем хозяйством, никаким управляющим не доверяют, и за это они по всей округе слывут образцовыми хозяевами. Возле их просторного дома ни рощи, ни сада, кроме обширного огорода для разведения всякого овоща для зимнего запаса. По бокам дома - множество хозяйских построек, свидетельствующих, что живут здесь люди запасливые.
Работают сами и работников нанимают в соседнем малоземельном экономическом селе. Раза четыре в лето сзывают они помочи - преимущественно жней - варят брагу, пекут пироги и при содействии сотни баб успевают в три - четыре праздничных дня сделать столько работы, сколько одна крепостная барщина и в две недели не могла бы сработать. Благодаря этому жнитство у них всегда кончается во - время и зерно не утекает. Несмотря на суровые материальные условия, семья пользуется сравнительным довольством, а зимой живёт даже весело, не хуже других. Но на всё лишнее, покупное, в доме наложен строжайший карантин. Чай, сахар и пшеничную муку держат только на случай гостей, варенье и другое лакомство заготовляются на меду из собственных ульев. С солью обходятся осторожно. Даже свечи ухитрились лить дома. Благодаря этим систематическим лишениям и урезкам удаётся настолько свести концы с концами, чтобы скромненько обшить и обуть семью и заплатить жалование кухарке, горничной и гувернантке, что подешевле…
Василий Григорьевич завтракает, обедает и кончает рабочий день одновременно с косцами, чтобы не нарушился правильный надзор. Так он колотился вчера, как сегодня колотится, и завтра будет колотиться - думал он, вяло опираясь на палку и направляясь домой.
Пройдёт сенокос, потом бабы рожь жать начнут, потом паровое поле под озимь двоить будут, потом сев, яровое жать - снопы возить, молотить. А рядом с этим в доме идёт варенье, соленье, настаиваются водки, наливки. Везде - он, везде его хозяйский глаз нужен. В течение двух-трех месяцев надо всё до последнего огурца к зиме припасти. И проверяет в уме количество домашней птицы, предназначенной на убой, и высчитывает, какой может произойти до осени в птичьем стаде урон. Потом мысль его переносится на скотный двор и определяется количество молочных скопов, сколько для домашнего обихода потребуется, сколько на продажу останется. Скоро заморозки. Надо птицу подкармливать. Всякая крошка у него на счету, все остатки от трапезы семейства и работников, всё бережно собирается и вместе с сывороткой превращается в птичий корм. Зима всё съест и ещё денег немало потребует. Надо жене и дочери хоть по одному новенькому платьицу сшить. Надо два фунта чаю да две головы сахару купить, водки, вина недорогого, свечей. Он высчитывает предполагаемый урожай, старается заранее угадать цены, определяет доход и расход и, наконец сводит концы с концами. Много труда ему предстоит, но зато зимой он отдохнёт…
- Кончили. Устал до смерти. Хорошо бы теперь чайку горячего испить.
- Что ж, можно самовар поставить взгреть...
- Нет, что уж! не велик барин, некогда с чаями возиться. Давай рюмку водки - вот и будет с меня!
Выходит на балкон, садится в кресло и отдыхает. День склонился к концу. В воздухе чувствуется роса. Солнце дошло к самой окраине горизонта и, к великому удовольствию Василия Григорьевича садится совсем чисто, обещая вёдро назавтра…
Повторяется тот же процесс доения коров, что и утром, с тою лишь разницей, что при нём присутствует сам хозяин. Франца Николаевна тщательно записывает удой и приказывает налить большой кувшин молока на ужин. Ужинают на воздухе, под липами, потому что в комнатах уже стемнело. На столе стоят кружки с молоком и куски оставшейся от обеда солонины. Франца Николаевна отдаёт мужу отчёт за свой хозяйственный день.
- Я сегодня земляники фунтов пять наварила да бутыль наливки налила. Грибы показались, завтра пирог закажу. Клубника в саду поспевает, с утра собирать будем. Столько дела, столько дела разом собралось, что и не знаешь, куда поспевать.
- Ты бы деток клубничкой-то полакомила.
- И лесной земляники поедят - таковские! Плохо клубника-то родилась, сначала вареньем запастись надо. Зима долга, вы же вареньица запросите.
- Умница ты у меня.
Ужин кончается быстро. Дети один за другим, подходят к родителям проститься.
Хорошо учились?- спрашивает отец гувернантку.
Ничего... недурно.
- Кроме Вероники Васильевны - жалуется Франца Николаевна - Совсем по-французски учиться бросила.
- Нехорошо, Вероника, лениться. Учитесь, дети, учитесь! Не Бог знать, какие достатки у отца с матерью! Не ровен час - понадобится.
Дети расходятся, а супруги остаются ещё некоторое время под липами. Василий Григорьевич покуривает трубочку и загадывает. Кажется, нынешнее лето урожай обещает. Сенокос начался благополучно. Рожь налилась, подсыхать начинает. Яровые тоже отлично всклочились. Коли хлеба много уродится, с ценами можно будет и обождать. Сначала только часть запаса продать, потом, как цены повеселеют, и остальное.
- Лен на двух десятинах тоже хорош выскочил! Щётка щёткой!- поделился мыслями с супругой.
- Ну и, слава Богу! И с маслом будем и с пряжей. В полях-то как?
- И в полях хорошо. Рожь уж обозначилась: сам - сёмь, сам - восемь ожидать можно. Только бы Бог благополучно свершить помог.
А помнишь... три года назад?
Да, тоже надеялись...
Василий Григорьевич даже вздрагивает при этом напоминании. Три года тому назад, в эту самую пору, всё шло весело. Как вдруг, откуда ни возьмись, град, и весь хлеб в одночасье в грязь превратил.
Как только их Бог в ту пору спас - он и не понимает. Скот чуть было не переморил, держа всю зиму на соломе. А для собственного продовольствия призанял у соседей ржи.
- Господи, да не уж-то Бог так немилостив, во второй раз такое же испытание пошлёт!
- Ах, жизнь, жизнь - произносит он вслух, вставая. - Поздно уж, Николавна, спать пора! Супруги крестят друг друга и отправляются на покой. Закончился трудовой день в дворянской усадьбе.

Убедил ли Вас Михаил Евграфович, что жизнь мелкопоместного помещика была далеко не барской? Деревенская жизнь, её заботы и упования на урожай мало изменилась за прошедшие столетия. Сколько лун уж взошло и закатилось, а землепашец всё так же поглядывает на небо и, сжимая в кулаке горсть пахотной земли, "на нюх"- определяет - созрела ли кормилица для сева.
Так делал крестьянин, делали это и помещик и «кулак - мироед», так делал на моих глазах председатель передового колхоза, а теперь делает фермер. И так будет поступать рачительный хозяин на земле русской, как бы он ни назвался при очередной смене общественных отношений: фермером, хуторянином, кулаком, колхозником или, наконец, - дачником. Все они добывали хлеб в поте лица своего, да ещё кормили всегда и всем недовольных историков и политиков. Тогда за что же их в порядке живой очереди одного за другим пригвоздили к позорному столбу истории? Почему и зачем уничтожали как класс?!
И чем круче принимались меры к земледельцу, тем скудней откликалась земля на требования правящих режимов - "Даёшь урожай!". Земля не желает, чтобы за её дары бились как на полях сражений, она уход и ласку любит и ждёт постоянного и по настоящему рачительного хозяина уж вторую сотню лет.

ШЕСТЬ К ОДНОМУ - таково соотношение сыновей моего деда, к числу нынешних потенциальных продолжателей его рода.
Бойня гражданской войны лишила меня познать детскую радость общения с бабушкой и дедом, а война забрала отца, да так, что даже фотографии на память не оставила. Спасибо кузену и кузине поделились, семейными реликвиями. Фото деда у меня теперь в рамочке над письменным столом, в промежутке между двумя репродукциями знаменитых парусников.

Стоило только выбраться из шалаша и отойти по надобности в сторонку, как непременно вспугнешь недовольную парочку. Но если у тебя винтовка в руках, животные даже на нюх к себе не подпускают. Свинство это какое-то, а не охота получается!
Начался перелёт птицы. Из винтовки бить птицу негоже, не только потому, что попасть трудно, а просто толку мало – одни перья от утки плавать остаются. Каждый уважающий себя пятиклассник располагал заделанным под себя личным обрезом. С бандитским обрезом сподручнее пробираться станичными переулками, засунул его под рубаху навыпуск и поди ж ты догадайся, что у под полою. Прежде чем идти на птицу мы готовились основательно. У боевого патрона обрезалась шейка, а в гильзу вместо пули забивалась дробь и пыж. Бездымный порох смешивался пополам с чёрным порохом от патрона с немецкой сигнальной ракеты. И всё же нормальный выстрел получался не всегда. Нередко бездымный порох воспламенялся не до конца и из ствола выплёскивался фейерверк искр, а дробь высыпалась под ноги. Утки, гуси-лебеди просто внимания не обращали на позор пистонного выстрела, сопровождаемый красочным фейерверком, и явно потешаясь над охотниками. Трофеями от такой «охоты» семью не прокормишь, даже из обыкновенной рогатки возможно большего достичь.
Нельзя попрекнуть государство за то, что не заботилось о семьях фронтовиков и о своих «трудовых резервах». В дополнение к хлебным карточкам государство выделяло земельные участки для подсобного хозяйства. Выращенная на сотках подсобного участка кукуруза и являлась основным питанием населения. По вечерам в каждой хате гремели самодельные крупорушки, выдавая на выход крупу на мамалыгу и муку для чуреков. Поутру я растапливал кухонную печь, и готовил из молотой кукурузы завтрак, обед и ужин на семью. Мать всё светлое время пропадала на работе. Поэтому дрова, кухня и возделывание участка были моей прерогативой и обязанностью.
Уму непостижимо, кто это придумал, и почему так делалось, но местная власть ежегодно распределяла земельные участки на ещё не тронутой лопатой или плугом целине. Поднимать целину чернозёма толщиной в два-три штыка, поросшую репейником и чертополохом и с клубом корневищ было сущей каторгой.
Увлёкшись охотой и доверившись ватаге, заверившей:- дай только срок, и мы всей оравой зараз вспашем твой участок!- я здорово припозднился с поднятием целины на нашем участке. За окном маячил уже май месяц, а на делянке "ещё и конь не валялся!" Положение с каждым днём становилось безнадёжней, и страх перед голодной зимой заставил меня, как кормильца семьи здорово подёргаться. Возможно, кто-то подсказал, а возможно это был первый и пробный посыл собственного внутреннего голоса, нашептавший мне выход из безвыходного положения:- Рой лунки в земле квадратно-гнездовым способом!
Я так и поступил, и управился с посевной компанией за рекордно короткие сроки - за пару дней. Не мудрствуя лукаво, вырыл лунки и воткнул в каждую по два кукурузных зерна и по два боба фасоли. На вопрос матери:- как дела с огородом?- постарался как можно бодрее ответить:- Всё в ажуре! Всё, как учили!
«Добрые люди» о моих художествах доложили на следующий же день. Мать в причитаниях провела месяц. А он день за днём, без единого облачка на небе и без капельки дождя тянулся весь этот май месяц 1943 года. Вся станица пребывала в ожидании беды - Не иначе за грехи пала на нас небывалая засуха! На жухлые приусадебные огороды страшно было смотреть. Я старался поменьше попадаться матери на глаза. Вдруг, и прямо-таки на удивление встречают она меня без попрёков и теплым ужином на столе. - Завтра идём полоть участок – приветливо сообщает она новость - мне дали на работе выходной.
- Чего его полоть? Солнце уже всё под корень пропололо - подумалось про себя, однако я благоразумно смолчал.
То, что открылось мне, на подсобном участке, безусловно, было чудом. Это был первый в моей жизни "звёздный час". Даже глазам не верилось. Среди необозримых просторов скукоженных соседских делянок с растрескавшейся от засухи землёю, оазисом в пустыне, поднималось пятнадцать соток молодого леса с метровыми ярко зелёными, похожими на обоюдно острые сабли сарацин, листьями кукурузы. На каждом стволе уже завязалось по парочке крохотных кочерыжек. По кукурузным стволам, как лианы в тропическом лесу, вились побеги фасоли. На табличке с номером участка я прочёл выведенную химическим карандашом свою фамилию. Тогда только я убедился, что этот оазис наш.
Ко мне тут же прилепилась слава «юного мичуринца». Со мною первыми стали здороваться, незнакомые взрослые. Даже объездчик колхозной бахчи дед Гришка, забыв наши старые размолвки, похвалил:- Так це твой хлопчик, Егорьевна? Гарный агроном будэ!

Первыми восстановили станичные школы и клуб. В клубе заезжий гипнотизёр что хотел, то и выделывал с подопытными пациентами, заснувшими под заунывный голос:- Спите!.. вы спите спокойным сном гипноза... Заглядевшись на стеклянный шарик в руке гипнотизёра, я тоже пытался заснуть. Но меня не брало! Сосед старшеклассник разъяснил:- твоя внутренняя воля оказалась сильнее, чем у заезжего профессора психологии и, развив её, ты можешь творить не меньшие чудеса. Но для начала нужно обзавестись таким же, как у гипнотизёра шариком. Из флакона одеколона я извлек пробку, с гранёным шариком на конце. Как мне удалось разделить стекло на шарик и пробку уже не помню, но выволочка за содеянное, запомнилась хорошо. Одеколон «Красная Москва» оказывается был последним подарком отца матери.
Со стеклянным шариком, в гранях которого играли лучики солнца, я практиковал над соседской шпаной. Из-за плетня за моими пассами наблюдала баба Настюша. Угостив чайным грибом, Настюша разъяснила:- дело, которым ты занялся, не Богоугодно. Чары гипноза близки магии. А живую тварь, надобно врачевать молитвой, добрым словом и дарами от природы.
Чайный гриб мне понравился, и я стал таскать для Настюши из пруда канатного завода свеженьких пиявок и плевать не хотел на подначки одноклассников, засёкших меня в камышах с сачком и окрестивших Дуремаром, тем самым, что состоял шестёркой в банде лисы Алисы и кота Базилио. Зато Настюша научила, куда ставить пиявок при высоком кровяном давлении, сердечном приступе, головной боли и при какой Луне собирать какие травы. Пиявки сняли у матери головные боли, и она решила, что из меня не стоит делать агронома, а нужно учить на доктора.
Война откатилась далеко на Запад, и вести о положении на фронтах доходили до станичников в пересказе лекторов-пропагандистов, раз в неделю посещавших с кинопередвижкой станичный клуб. Ни электричеством, ни тем более радиофикацией, ни газетами станица наделена не была и неделями жила в информационном неведении. При таком раскладе, оказался востребованным мой опыт радиолюбительства. Им я заразился ещё в третьем классе я от отца, под руководством которого на навощённой фанерке был собран детекторный радиоприёмник. Тогда я научился мотать катушки вариометра, паять с канифолью монтажного провода и «читать» простые радиосхемы. «Первый блин» вышел комом. Нам так и не удалось настроиться на радиостанцию Нальчика. Двигая кончик пружинки по кристаллику детектора и, ловя его «чувствительную» точку, мы только морщились от треска в наушниках, среди которого прорывались лишь отдельные фразы диктора, а наше искусство больше походило на ловлю блох, чем на слушание радиопередачи.
На заветных полках отца с остатками пороха и дроби, среди старого хлама из проволоки и радиодеталей обнаружился чудом сохранившиеся детекторный приёмник, антенна и подшивка журналов «Радио-Фронт». Десятиклассник, которого я ссудил дефицитными журналами, объяснил, что детекторный радиоприёмник – не что иное, как «каменный век», и даже октябрята-дошколята этим теперь не занимаются.
- Будущее за экономичными радиолампами «двух сетками» с анодным напряжением в 12 вольт – уверял радиолюбитель из соседнего районного городка, пытаясь на годы вперёд предугадать развитие электроники. Конечно, о современных транзисторах он и мыслить не мог, если о них не догадывались даже в редакции журнала "Радио-Фронт". За ржавый ковбойский пятизарядный револьвер калибра 7,62 «Смит & Вессон» заполучил я парочку радиоламп «двух сеток» и засел за сборку простейшей одноламповой схемы регенеративного радиоприёмника. Заверещав среди ночи недорезанным поросёнком, мой приёмник заработал сразу и оказался чувствительным и избирательным. Изделие обеспечивало устойчивый приём на длинных волнах радиостанции имени "Коминтерна", но только после захода солнца. Около полуночи сквозь эфир прорывалась музыка из Тегерана, Вены и даже Берлина. При настройке регенеративный приёмник излучал в эфир дичайшие помехи и вой, и впадая в резонанс работал визгливым радиопередатчиком. Подобное засорение эфира было мне "до лампочки". Главное можно слушать вживую сводки «Советского Информационного бюро» и получать свежие новости с фронтов.
Вечерами к завалинке у нашего дома зачастили и стар, и млад. Терпеливо ждали, когда после захода солнца утихомирится в стратосфере слой Хивизайда, отражающий радиоволны. Голос Левитана "Говорит Москва" не вызывал слёз лишь у мужиков с крепкими нервами. Наушники, опущенные в пустое цинковое ведро, верещали как в рупор, хотя с металлическим искажением звука, зато слышно на всю комнату. Очередной "Приказ Верховного Главнокомандующего" о салюте в честь освобождения ещё одного советского города станичными стратегами обсуждался тут же на завалинке под плетнём, под густым облаком дыма из самокруток. Женщины и дети до полуночи слушали оперетту. Всё это вскоре надоело матери, встававшей рано, чтобы идти пешком за четыре километра на работу. Тогда своё изделие я сменял на пять килограмм солёного свиного сала. Правда, сало мы быстро съели, но не жалели об этом. Вкус сала разбудил во мне предпринимательскую жилку. Не я придумал законы рынка, они сами стучались к нам в двери, нашёптывая свою суть:- спрос, пробуждает предложение!
Из медного пятака я наловчился выбивать пробойником обручальное кольцо. Затем выводя риски до одури полировал золой, пока кольцо не засверкает золотом. Следующим моим изделием стал православный нательный крестик, аккуратно вырезанный из оцинкованного ящика для патронов. После полировки мои изделия выглядели копией настоящих – серебряных и золотых. С открытием станичного храма Архангела Михаила спрос на атрибуты православия возрастал с каждым днём. Оба "ювелирных" изделия шли у куркулей на обмен молочных и мясных продуктов. Деньги "за товар" я избегал брать, они не имели должного хода в натуральном станичном хозяйстве. Однако в них был заинтересован знакомый радиолюбитель, у которого покупались радиодетали. Мой «бизнес» явно пошёл в гору, и это меня подвигло на изготовление, радиоприёмника с усилителем низкой частоты, вещавшего на громкоговоритель - "тарелку" с чёрным бумажным диффузором.

После окончания седьмого класса настало время определения с выбором будущей профессии. - Не хочу быть ни агрономом, ни гипнотизёром, ни врачом, ни ювелиром - категорично заявил я матери. Да и на какие шиши учиться мне в техникуме? Тебе одной даже огорода не поднять, а без подсобного хозяйства и дров, собранных мною на полную халяву, твоей зарплаты на хлеб еле хватит. Для меня один путь, учиться на казённом коште - уговаривал я мать.
- Хочу стать радистом, как мой отец. Только не желаю геморрой высиживать ни в почтовой конторе, ни на дымной чугунке, а хочу хлебнуть солёного морского ветра. В этом "Справочнике для поступающих в учебные заведения" сказано:- На радиотехническое отделение Горьковского речного училища отличники принимаются без экзаменов. А в престижные мореходные училища мне и соваться нечего, погорю как швед под Полтавой. Из-за станичного говора из русских, украинских и тюрских словечек я обязательно умудрюсь даже знакомое слово корова, написать через "ять", и не пройду по конкурсу. Думаю, что к речникам наплыв абитуриентов будет поменьше. А вот приписано:- «диплом речного училища позволяет плавать радиооператором на морских судах в дальнем плавании»- читал я матери. - И выходит, не отказываюсь я от мечты увидеть в живом виде летучую рыбу.
Со временем мои мечты сбылась. Правда, не совсем так, как грезилось в детстве. Оказалось не дадено мне стать ни начальником судовой радиостанции, ни просто радистом. А о капитанском мостике я даже и не помышлял. Но Судьба, толи Провидение распорядились по-своему. И не имею я права сетовать ни на Судьбу, ни на Провидение, протащившие меня через жизнь по пути не менее достойному, чем судовой радиотелеграфист.

ДОМИК, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ ДЖЕК.
Ностальгия по утраченной в расцвете сил профессии не заслонила от меня тему строительства дома на дачном участке. Отнюдь, не сразу предполагалось этому дому стать похожим на домик, который построил Джек. Всему начало положил семейный совет при выборе участка. Руководствовался я чисто прозаическими соображениями:- Чего в избытке в Прибалтийской погоде? – и, не ожидая ответа, выложил: - дождя и облачности! Чего мы больше всего ожидаем от будущей фазенды? Тепла, солнца и света!. Тогда, давайте строиться здесь, на юго-западной стороне вот этой песчаной дюны. Здесь, даже сосны "не скроют солнышко моё", как изволит заливаться в неаполитанской песенке вундеркинд Робертино Лоретти.
В полукилометре от нашего участка строилась государственная дача. Из-за сбоев в поставке материалов, на казённой стройке простаивал бульдозер, а бригада строителей загорали от безделья. Они сами напросились на шабашку за предельно смешную цену. В результате над закладкой фундамента будущего летнего домика трудились техника и профессиональная бригада строителей. На южном склоне дюны бульдозер без проволочек вырыл котлован, а из горы бута и бетона сложился полуподземный этаж для гаража, погреба и мастерской. После перекрытия бетонными панелями получилось нечто капитальное, наподобие бункера, врытого в землю и готового ко многим превратностям времён холодной войны. В бункере, как за крепкими двойными воротами расположились мастерская с деревообрабатывающим станком и погреб для хранения съестных припасов. Стены дома из пенно блоков возводил я уже самостоятельно, скрыв под ними от любопытных взоров и насмешек соседей - бетонный бункер. Правда с кладкой дымовых и вентиляционных труб пришлось повозиться, особенно при фигурной колке кирпича, для камина. Пока набил руку и освоил колку, набралось с полтонны кирпичного брака. Зато никаких проблем не возникало в столярных и плотничьих работах. Кажется, вместе с генами прадеда я унаследовал приличные навыки в работе с древесным материалом и без проблем самостоятельно мастерил дверные и оконные коробки и полотна ворот гаража и дверей дома. Вскоре освоил я деревообрабатывающий станок и из досок б/у нарезал дефицитную «вагонку» для внутренней обшивки потолка и стен.
Когда настало время ставить стропила на крышу дома, у меня уже сложились не только навыки, но и замашки средней руки рабочего-строителя. Пропала спешка, и теперь можно чаще перекуривать и задумываться над посторонними вещами. Крепко смущало меня очевидное несоответствие проекта дома с действительностью Прибалтийского климата. Плоская крыша плохо стыковалась с частыми и затяжными дождями, а в снежные зимние месяцы требовалось лазить по крыше с лопатой и очищать её от снега. Из учебных пособий по домостроительству под рукой у меня находилось две книги. Очень популярная "Летний домик" Арво Вески на эстонском языке была даже в двух экземплярах. Из-за сложностей с языком, в ней я мог только рассматривать картинки. Вторым пособием служила детская книжка английских стихов в переводе Самуила Маршака: "Про домик, который построил Джек". На цветной вкладке книги крыша домика Джека выглядела весёленькой, а главное - двускатной. Любуясь приглянувшейся картинкой, мысленно я примерял крышу дома, который построил Джек к проектному чертежу своего дома. Вот бы пристроить такую же крышу к приземистому, похожему на опрокинутый комод, и как бы втянувшему «голову» в плечи нашему дому. Не в силах сдержать творческий зуд, я взял, да пририсовал крышу домика Джека на технический проект своего дома.
- Звучит, однако! – ахнул внутренний голос. С такой крышей сразу же пропал вид казармы и повеселел домик. На радостях я не сразу догадался, что произойдёт с проектом при удалении карандашного наброска крыши. Основной документ застройщика - проект дома я безнадежно испортил, стирая ластиком свой набросок из карандашных линий. Не оставалась иного выхода, как воссоздать чертёжи заново.
– Не боись!- уговаривал меня внутренний голос. Не зря, под слова модного шлягера:- Ты куда Одиссей от жены и детей?- сбегал ты вечерами из дома на заочное повышение образовательного уровня – нашёптывал он. – И не напрасно набивалась твоя рука с рейсфедером, над контрольными работами по техническому черчению. «Глаз боится, а руки делают» - с удовлетворённым чувством разглядывал я квалифицированно выполненные на кальке чертежи проекта летнего дома с дополнениями и изменениями, на которые замахнулись мои фантазии. После переноса с кальки «на синьку» чертежи выглядели ещё шикарнее, вполне профессионально и без малейших признаков самодельщины. Дело оставалось лишь за подписью архитектора - автора проекта дома, но переговоры с автором кончились полным разочарованием. Приговор окончательный и обжалованию не подлежал.
- Из проекта выпирает варварская смесь стилей. Крыша дома смахивает на раннюю готику, а кровля сауны на крышу летнего дома последнего китайского императора! И не уговаривайте, не подпишу!
Делать было нечего, не пускать же под снос ладно усевшуюся на дом и почти готовую крышу. Только отчаяние подвигло меня записать в штампе «самопального проекта» на месте фамилии архитектора собственные инициалы и нацарапать позаковыристей собственноручную подпись. С первого взгляда все выглядело по закону и не хуже, чем в документации на лучшие дома нашего кооператива. Только нагловато мозолила глаза подпись и фамилия «архитектора» - самозванца.
В пачке из сотни брошюр дачного кооператива самопальный проект отправился на рассмотрение главного архитектора города. Осталось только ждать, что будет дальше. Домашние критики стращали:- добьёшься, что разоблачат тебя как авантюриста, да ещё в партком рыбопромыслового флота накапают про твои художества!
Как знать! Возможно у занятого городскими проблемами главного архитектора, было многовато авторов проектов: попробуй упомнить всех их по фамилиям! а возможно, и напротив, подивившись наглости и находчивости застройщика, как человек творческий, главный архитектор проект с моими изменениями и дополнениями оценил, и подмахнул без замечаний. Как бы то ни было, а теперь наша крыша будет не хуже, чем у Джека!- утёр нос я всем сомневающимся.
Со временем, в образовавшемся пространстве под двускатной крышей, само по себе напросилось обустройство третьего этажа. В мансарде под крышей, возникла комнатка с прихожей и гардеробной под общим названием "детская", удачно разрешив извечную проблему отцов и детей, разделив и разведя их по этажам.
Домик на картинке у Джека был "глазастый", окна смотрели на все четыре стороны света. В безоблачный Божий день, в расположенные со всех четырех сторон окна дома, заглядывает, ходящее по кругу дневное светило. На красочной обложке книги стихов Маршака на уровне второго этажа домик Джека опоясывала терраса. И у нас на террасу, соединяющую дом с сауной, солнышко до самого вечера засматривается. Задумавшись над особенностями английского юмора относительно погоды: «С какой бы стороны не дул северный ветер - он всегда холодный», я взял, да и защитил северный проём между сауной и домом, наглухо закрыв его стеклянными блоками. На террасе сразу пропал сквозняк и в затишке появился светлый и уютный уголок, прохладный в зной и укрытый в дождь и ветер. Уголок стал местом сбора семьи. Здесь разместились стол со стульями, гриль, самовар и даже раскладушки для загара. Здесь же мы с верным пуделем Рокки коротаем вечера и полуденный зной этого необычайно жаркого августа 2007 года.
С высоты террасы, соизмеримой с высотой капитанского мостика незабвенного "Колбасного клипера" или мини-рефрижератора РР-1270 под присмотром хозяйского глаза в координатах с Широтой равной 59 градусов 24 минуты и 38,2 секунды, и Долготою 24 град. 18 мин. 31,5 сек. раскинулись шесть соток приватизированного земельного участка. И мнится порою, что за живой изгородью проглядывают вовсе не крыши домиков дачного товарищества, а группа траулеров, сгрудившаяся на участке океана, обозначенного на навигационной карте как промысловый квадрат.
И снова я чувствую себя капитаном, на бессменном капитанском мостике. Правда, вся моя команда состоит из одного, не обычной масти рыжего пуделя, по кличке Рокки. Он, как и верный помощник известного капитана Христофора Бонифасьевича Врунгеля рыжий матрос – Лом, со знаменитой яхты «Беда», всегда со мною рядом и тоже бдит за порядком. Мы почти годки, вернее он даже старше меня по своему собачьему возрасту. Если и в правду говорят кинологи, что год собачьей жизни соотносится с человеческой жизнью, как один к семи, то ему уже за сотню лет. Здесь, в тени террасы мы частенько оба предаемся старческим воспоминаниям, я за персональным компом, а пудель, в забытье от собачьих грез, позволяет воробьям склевывать крошки под самым носом.

- МЫ С ВАМИ ОДНОЙ КРОВИ, господа и товарищи!
Даже такая незавидная птаха, как воробей, наделена чувством семейства или клана. Под крышей «фазенды», похожей на домик, который построил Джек горланит без передыха постоянно голодный воробьиный выводок, уже второй в этом году. Чтобы немного облегчить жизнь его замотавшимся родителям, кормушку с крупой пришлось пристроить поближе к гнезду. На крупу тут же насела развязная стайка из первого выводка. Наклевавшись, тут же нисколько не обращая внимания ни на меня, ни на собаку наглая молодь устроила ассамблею на жёлобе водостока. Здесь всё выглядит примерно так, как бывало в молодёжной компании на станичной околице: каждый старался перекричать оппонента. И тут тоже поросль учиться ухаживать за нежным полом. Забавно наблюдать как только что оперившийся воробышек женихаясь и стремясь произвести впечатление пушит перья и выпендриваются перед стройными барышнями. Чу! Кажется чужая воробьиная стайка налетев нацелилась на крупу в кормушке. Гомон и щебетание на водостоке вмиг прекратились и не раздумывая «наши» погнали непрошеных гостей. - Знамо, есть у воробья понятие "свои". И им ближе не всеобщие воробьиные интересы, а свои - семейные и собственного рода! «Не наши» спрятались в кустах рябины. Следом и туда же "Наши". Само собой подумалось:- будет драчка. Ан, нет! В кустарнике на нейтральной территории семейки расселись попарно по интересам и мирно защебетали, обсуждая воробьиные новости.
В отличие от воробьиного племени люди из моего поколение напрочь подрастеряли Богом данное чувство родства и крови! А ведь помнится как дети моего деда Иосифа и его брата Антона придерживались родственных уз. Часто встречались и переписывались, стремились увидеться, старались поддержать друг друга, чем и как могли. А я? А мы? Ведь не возьмись за розыски дочь, я и мои двоюродные братья и сёстры так бы, и, не ведая, здравствует ли или отошёл в мир иной их родственник, доживали бы свой век. Притупившись сознание собственной вины обернулось инстинктивной самозащитой от угрызений совести. Оказалось, что совесть у меня, как известный Янус, с двумя ликами: адвоката и прокурора. «Совесть-адвокат», тут же стала развивать оправдательную версию:- Высокому Суду известно, что обвиняемый имел твердое намерение по выходу на заслуженный отдых навестить с родственным поклоном взрастившие его пенаты, проведать живых и возложить цветы к праху тех, кого уж нет с нами. Кто знал, и можно ли было предвидеть, что все дорогие и памятные лица к этому времени окажутся за границей!?
- Не надо лукавить!- тоном прокурора возражала другая половина совести:- основная причина потери родственных контактов ясна, страшась проявления своих белогвардейских родственников, подсудимый боялся лишиться визы, расстаться с перспективой карьерного роста и стать второсортным - не визированным моряком, любующимся морем с берега.
- Не шейте моему подзащитному расчётливость и карьеризм,- восстала совесть-адвокат. Вспомним, что ещё при живом "отце народов", в разгар "охоты на ведьм", когда идеология напрямую вмешивалась в человеческие и родственные связи, подменяя их эфемерными классовыми интересами, мой подзащитный без раздумий пошёл навстречу первому чувству. Не испугался страшного в те годы идеологического клейма, а породнился с ещё одним «польским шпионом», уповая лишь на то, на что полагались наши деды:- Бог не выдаст - свинья не съест.
К его счастью, даже в те смутные времена не только одни поддонки работали в надлежащих структурах, и всего пару месяцев спустя после бракосочетания «с дочерью узника ГУЛАГа» наш «подсудимый» отправился в свой первый заграничный рейс вокруг Европы.
- Тогда пусть ответит, почему у подсудимого не сложилось с кузеном? - не отставала совесть прокурор.
- Поймите,- увещевала совесть-адвокат - взаимоотношения с кузеном не сложилось не только по вине моего подзащитного. Для ясности изложу суть дела. Возвращаясь из отпуска, проведённого у родителей кузена, юнга завернул в город Грозный, чтобы повидаться и познакомиться с братом. Повидаться удалось, а вот сблизиться братьям так и не довелось и это можно понять. Дело в том, что нежданно, как снег на голову, в студенческом общежитии нефтяного института объявился разбитной пацан в морской форме, не очень жалуемой обитателями этой площадки. Вскоре выясняется, что все интересы морячка замыкаются на сверстницах, чечётке и танцплощадке и тут юнга натолкнулся на недоуменный взгляд студента, с детства зачитывающегося "Жизнью животных" Брема. Но всё же, отдать должное гостеприимству брата, он намеревался угостить гостя чаем. Но, не смог. На пяти этажах студенческого общежития кроме кипятка не нашлось ни чайной заварки, ни пары ложек сахару. Зато из вещевого мешка юнги выпирало варенье в банках и много ещё чего, засунутого туда матерью кузена в расчёте на долгий путь юнги. Испив чаю, обоим стало понятно, что визит исчерпан. У юнги как-то не хватило сил забрать и утащить харчи из этой юдоли жестокого поста, да ещё за неделю до стипендии. На койке он оставил вещь мешок с продуктами, якобы предназначенными тётей Аней для передачи студенту. Не стоит этому удивляться. Так было воспитано большинство из поколения, с энтузиазмом откликающегося на всесоюзную гуманитарную акцию, часто надуманную и подобную очередной акции: «Поможем голодающим индийского штата Мадрас». Стоило выкрикнуть что-нибудь похожее с партийной трибуны, как об этом уже вещало радио, и писали в газетах. Позабыв о собственных интересах, обостренная пролетарская сознательность требовала немедля протянуть братскую руку помощи. Такова была система и такова была наша сель ави.
Ведь никто тогда не предполагал, что на другой день в общаге объявится мама кузена с корзинкой харча. А благотворительная акция юнги будет расценена не иначе, как пренебрежение к её дарам и хлопотам.
Так впервые, и очевидно в последний раз свиделись двоюродные братья. Правда брат пообещал заглянуть в Таллин во время плановой поездки в Ленинград, да не сдержал слова. В своё оправдание он бормотал что-то в телефонную трубку в отношении загранпаспорта и визы. В свои годы:- «уже за восемьдесят»- брат ещё полон энергии. Трудится в Академии наук Дагестана, а летом ещё и на дачном участке выхаживает виноградную лозу. В оставшееся время пишет учёный труд по литогенезису в сейсмоопасном регионе Кавказа. Эпизодически названивает по телефону, заряжая меня энергией, фонтанирующей через край подобно нефтегазовому фонтану из пробурённой им скважины на Ямале.
- Ладно, уж - соглашается совесть-прокурор,- суду всё понятно с кузеном! Ну, а почему «подсудимый» не писал кузине?- не успокаивается он.
- О чём писать? Из писем таганрогского дядюшки я знал, что по окончанию пединститута кузина направлена в Пермскую область и сеет доброе, вечное в умах и сердцах сельской молодёжи. В последний раз виделись мы ещё в нежном для обоих возрасте. Мне было четырнадцать, а Рите двенадцать лет. Тогда мы ещё были полны радужных мечтаний о будущем. Ну, а после не было у меня оснований хвастаться успехами. Описание матросской жизни не для нежных девичьих ушей! Учёба. Женитьба. Скитание по чужим квартирам с грудным ребёнком. Подъёмы и падения по службе и в обустройстве жизни. Писать о такой прозе просто не было сил. Да, и писать я не любил, считая достаточным открытку дяде Боре и открытку матери, посланную ко дню рождения, телеграмму о скором приходе домой или телефонный разговор. Эпистолярный зуд появился у меня недавно. Сказался ли пенсионный возраст, или не совсем здоровая привычка, разговаривать с собакой, не знаю. Видимо моя новая привычка успела надоесть окружающим, если даже крепко привязанный ко мне пёсик, не дослушав, демонстративно удаляется, а я выговариваюсь перед компьютером или в письмах к кузине.

С другой кузиной - Татьяной, дочерью дяди Казимира, я познакомился будучи ещё юнгой. Семья дяди Казимира жила в Ростове, в нескольких часах езды поездом от Таганрога и Таня частенько устраивалась на попечении тётушки Брониславы, а тётя в племяннице души не чаяла. Оно понятно – Танька была вылитой «матрицей» с тётушки и такой же сорвиголовой, как и тётя в детстве. С этим бесёнком однажды я влип в историю. Помнится, к дяде Казимиру нагрянул я в белоснежной летней форме «номер раз», выстиранной, отбеленной и выглаженной таганрогской тетушкой. На белоснежном чехле бескозырки ни пятнышка. Ботинки отполированы с гуталином, медная бляха на матросском ремне отражала Солнце. На Танину маму внешний вид юнги произвел благоприятное впечатление. Татьяну приодели, причесали, и, вплетя в косу роскошный бант, с лёгкой душой отправили на прогулку с братом. Тёте Маше и в голову не могло прийти, какие намерения относительно её сокровища зрели в замыслах юнги. Так идя на дичь, опытный охотник брал с собой манок в виде подсадной утки. Как я и предполагал, принаряженная парочка не могла не вызвать интереса у ростовских аборигенок. Родство морячка и дитяти выпирало наружу и не вызывало сомнений. – Кто они? Брат и сестра? Быть не может! Больно значителен разрыв в возрасте. Возможно ли - Отец? Но для отцовства морячку следовало бы самому дозреть под солнышком!
Поясняю: - Танька была копией тётушки. А о собственном сходстве с тётей я был не раз наслышан от случайных встречных, допытывавшихся:- Бронислава Осиповна, где вы столько лет прятали сына? А тётушка только загадочно улыбалась в ответ.
Мне такая игра нравилась, и я примерял тётину улыбку перед разбитной студенткой, предложившей Тане леденцового петушка на палочке. Со студенткой мы амурничали на парковой скамейке, позабыв о Тане. А той вся эта бодяга быстро наскучила и, обсосав леденец до палочки, Танька придумала себе новое занятие. Один за другим стаскивала с себя предметы туалета и профессиональным жестом стриптизёрши забрасывала их на акацию. Мы спохватилась, когда на юной леди не было уже ни мини, ни бикини. Чем больше мы увещевали Таньку одеть трусики, тем громче она орала: - жарко! хочу домой! борща хочу! и порывалась к фонтану искупнуться. Пока я сбивал палкой с акации детали её туалета, Танька успела выкупаться в фонтане, а знакомая скрыться, не оставив номера телефона.
Спустя пару лет, в свободное от занятий время в мореходке им. Георгия Седова, я не раз бывал у дяди Казимира, но Таньку мне больше не доверяли. Вскоре курс судоводителей из «Седовки» перевели в Клайпедскую мореходку. Уезжая на дальний Запад страны, я и мысли не допускал, что вижу многие дорогие мне лица в последний раз. Перед тётей Машей, спустя десяток лет, посетившей нас в Таллине, я из кожи вон лез, чтобы реабилитировать своё легкомысленное прошлое. Вместо прогулок по историческим и развлекательным местам города, я затаскал тётушку по жилым этажам и цехам плавбазы «Иоханес Варес», демонстрируя ей процесс доведения полуфабриката сельди до готовой продукции. Как из рога изобилия сыпал я цифрами технических условий и ГОСТами и, кажется, доказал тётушке, что из непутёвого «юнги-вентилятора» превратился в рачительного хозяйственника.
Ныне Татьяна Казимировна уже матрона, помнит ли она рассказанную мною историю? Моя дочь и муж Татьяны завсегдатаи интернета, там они частенько и общаются. Для меня же интернет так и остался чем-то вроде хиромантии. Стоит только попытаться мне включиться в сеть, как «зависает» всё кибер пространство в округе городского квартала.
О том, что у меня была кузина в Польше, я не знал и не догадывался. Об этом дозналась моя дочь «роясь в интернете». Не так давно польской кузины не у меня не стало. Фотографию общего надгробья: дяди Викентия, его жены Хелены и кузины Александры прислал по интернету Красный Крест Польши. Рассматривая фото первое, что пришло мне в голову:- небось стало некому принести цветов и посидеть рядышком с местом последней пристани старшей веточки на родовом древе моего деда. Последний плод с этой ветви засох в 2002 году, не оставив потомства. Надо непременно помянуть своих польских родственников!
Исторические бури, прошумевшие над Россией, лишили меня рядовых детских радостей и потребностей: быть утешенным своей бабушкой, слушать семейные предания деда, а в трудном подростковом возрасте получить дельный совет от отца. Артиллерийский снаряд, выпущенный по спящему Владикавказу в 1920 году под самый корень сломил ствол фамильного дерева, похоронив моего деда Иосифа под руинами собственного флигеля в центре города на улице Червлённая 29. Оставшись без домашнего очага и без кормильца, осиротелая семья стала рассыпаться на глазах. Если верна версия о расстреле в 1922 году во Владикавказском подвале Чека дяди Юзефа – Евгения, тогда непонятно кто вслед за Викентием и Иосифом обосновался в Варшаве, а затем в Лондоне. Отец в своих показаниях следователю назвал двух эмигрировавших братьев Викентия и Иосифа и подтвердил расстрел Евгения. А дядя Викентий в письмах из Варшавы слал приветы от Евгения, и от Иосифа.
Хотелось бы разгадать эту тайну! Молчит на эту тему двоюродный брат Рэм? Хотя, как я полагаю, не мог не говорить он на тему о родственниках белоэмигрантах со своим отцом Станиславом – последним, кто унёс с собой разгадку этой тайны нашего рода. Понятно, когда был жив мой отец, я пребывал в пионерском возрасте, а в те годы на подобные темы не рассуждали с малолетками. Вскоре пронесшаяся над страной бранная буря обломила жизненную веточку моего отца, а меня недозрелым плодом закатила подальше от кроны фамильного дерева, где уже не слышно было о чём шептались не до конца опавшие листья родового дерева.

КАК ОСИП ЗАДЕЛАЛСЯ ИОСИФОМ.
Обложившись словарями, я перевожу с польского на русский ксерокопии хроник из шляхетских родовых книг, и не устаю восхищаться пробивной способностью своей дочери Анюты. Как и чем смогла она пронять музейных и архивных работников!? Как ей удалось отвлечь от занятий "книжного червя", серьёзных учёных, укрывшихся в тиши пропахших стариной кабинетов? Остаётся только ахнуть.- Диво дивное, чудо чудное! Удивляюсь и любезному, слегка ироничному препроводительному письму директора Варшавского Института генеалогии, пана Анджея Зигмунда Рола - Стрезыцкого, адресованному дочери.

Сюда, за сорок верст от ближайшей цивилизации и сто двадцать километров от дома и семьи, сосватали меня друзья-доброжелатели на работу, соответствующую моему образованию и диплому. Так я заделался капитаном самого крохотного морского порта на Балтике. При скромном заработке по основному месту работы, пришлось пристроиться по совместительству заведующим нефтебазой порта. Что значит быть советским заведующим? Даже скромному заведующему положены маленькие, но какие-либо привилегии. И я удостоился поселения в казённой квартире в полупустом доме городского типа. Дом был спланирован по западному модерну - с гостиной и кухней на первом, и двумя спальнями на втором этаже. Бывало, кашляну, или ещё чего, тут же гулкое эхо по пустынным двум этажам разносится.
Пустынно не только в жилье, порт тоже пустой. Примешь прогноз погоды, да приход-отход двум местным мотоботам на лов угря оформишь – вот и вся работа. А в оставшееся время хочешь - загорай на пустынном пляже, а хочешь по грибы-ягоды отправляйся. От непривычной тишины звенит в ушах, а ощущение заброшенности и ненадобности не даёт спокойно соснуть.
С утренним визитом явился гость, да такой, что лучше не высовываться за двери. Пришлось воспользоваться задним окном, и в обход гостя, пытающегося достучаться во входные двери развесистыми рогами, пробираться в контору огородами. - Хочет поздравить меня с новосельем,- догадался я. Дежурный портовый надзиратель объяснил всё прозаичнее. - Лось повадился ещё к вашему предшественнику, тот на крыльцо выставлял зачерствелый хлеб и соль крупного помола.
Чтобы не нарушать традиций, пришлось и мне таскать соль из рыбного цеха, а зачерствелый хлеб собирать у рыбаков и соседей. Мой кот Рикки и лось - побирушка поладили. У порога дома, в ожидании ужина, они рядышком валялись на травке, а я делал крюк, возвращаясь огородами.
На материальной ответственности капитана порта содержалась рабочая моторная шлюпка. Василий, начальник рыбопосольного цеха, оказался фанатичным рыбаком-любителем. Свой отпуск он проводил в шлюпке, любезно предоставленной в его полное распоряжение. Василий тоже не скупился. С его перемёта мне нередко перепадали лещь, вимба, а если повезёт, то и парочка угрей. Потом повалила щука. Тогда и я заразился доселе неведомым способом рыбалки - "дорожить", что значит - на малых оборотах мотора буксировать спиннинг за кормой. Щуки из-под камней кидались на блесну, как собака из подворотни на проходящую мимо кошку.
На всё летнее время растянулся государственный запрет на промышленный облов салаки и кильки, посему и в порту хроническое безлюдье. Местного населения в округе раз, два и обчёлся, и состоит оно из бывших шведов. Ни по-русски, ни на эстонском, ни по-английски они не говорят, а предпочитают изъясняться на древне-шведском, вероятно ещё варяжском диалекте. Причём настоящие шведы их тоже не понимают. Живут они здесь испокон века. Огороды эти потомки викингов удобряют морскими водорослями, выращивая необычного вкуса и размера картофель. Кое-кто содержит скот, а по случаю не отказывает себе и в браконьерстве. В сезон путины местное население всем миром занято в рыбопосольном цеху. В это же время возникает настоящая работа и у капитана порта. Со всей Балтики от Питера и до Калининграда, слетаются рыболовецкие суда. Крошечная причальная линия забита мотоботами и сейнерами сбившимися в пачки по пять корпусов. К Рождеству экипажи разлетались на «новогодние каникулы», оставив судно на попечение единственного вахтенного. При усилении западного ветра того и гляди не выдержат швартовы судна стоящего первым у причала и тогда вся связка судов поплывёт на каменистую отмель. Дежурному портовому надзирателю приходится глядеть в оба, так как порядки на судах самые, что ни на есть колхозные, - чисто партизанские! Хорошо если на пятерке судов обнаружится один на всю группу вахтенный матрос. Вот и лазишь с борта на борт, проверяя и заводя швартовы, а за одно, присматривая за непогашенными котлами-капельницами на солярке.
Разрываясь между должностными обязанностями капитана порта и начальника нефтебазы, не раз случалось одну из своих обязанностей пускать на самотёк. Старший механик мотобота №… божился, что ему уже не в первый раз самому нажимать кнопку «Стоп» берегового насоса нефтебазы. Механик уговорил довериться ему, и я отправился в контору для оформления отхода очередного судна. Скучное и простое дело нажать на кнопку «Стоп» стармех передоверил вахтенному матросу, а тот заболтался с кем-то из прохожих. Из переполненной судовой цистерны за борт плюхнулась несколько вёдер дизтоплива, тут же расплывшееся радужной плёнкой вокруг мотобота. И надо же случиться такому! Именно в этот месяц по всему Союзу прокатилась государственная компания борьбы за чистоту моря. Верховный Совет СССР только что ратифицировал "Международную Конвенцию по предотвращению загрязнения моря нефтью", причём на виновного в разливе налагались санкции в виде штрафа в астрономическую сумму в 10.000 рублей.
У любого, даже у самого мелкого заведующего непременно обнаружится тайный завистник и недоброжелатель. Поэтому о загрязнении моря нефтью в порту Дирхами некто неизвестный тут же звякнул в комитет "Охраны природы" при Совмине Эстонии. Минуло не более парочки часов, как на причале стало тесно от служебных автомобилей, а в конторке капитана порта заседал кворум, из полудюжины заинтересованных ведомств. С начала и до конца аутодафе капитана порта Дирхами велось на государственном языке и посему до сознания доходили лишь отдельные нелестные слова в мой адрес. С каждым выступлением обстановка накалялась, как вдруг, в речи блондинки из незнакомого мне ведомства послышались мажорные нотки. Незнакомка не хмурила брови и не тыкала в мою сторону пальчиком, а я догадался, что это и есть мой ангел-хранитель, только для видимости набросивший на себя мантию бюрократа. Все аргументы апелляции «ангела» я так никогда и не узнаю. Ясно одно: обаяние незнакомой блондинки погасило страсти. Смягчились чиновничьи лица, и неожиданно "Дело" закрыли, ограничившись лишь строгим предупреждением. По-отечески помахав перед носом виновного пальцами, кортеж чиновников отбыл. «Ангел» в образе прелестной незнакомки отъезжать не торопился и на прекрасном русском огорошил:- Неужели я так постарела, что стала неузнаваема?
- Ыйе?! Боже, как вы расцвели. Извините, Вас вот так сразу и не узнать! Как поживает Роберт Робертович?
С её мужем - вторым помощником капитана СРТ- 4283 в водах Северной Атлантики прожил я в одной каюте четыре с половиной месяца. Это было восемнадцать лет назад. Помнится, я тогда довольно удачно врезал в скулу обидчику Роберта из самых заурядных русских хамов. Вообще же мы, трое молодых помощников капитана: два эстонца и один русский отлично ладили и держались друг за друга.
Один из нашей троицы – Энн, сменил рыбалку в океане на прибрежный лов и, изредка появляясь в Таллине, непременно заглядывал ко мне на рюмку кофе. А с Робертом мы попросту растворились в повседневной толкучке жизни, лишь успев обменяться парочкой семейных визитов.
- Ыйе – теперь, вероятно, директор Таллиннского музея природы - соображал я. Лет десять назад мы с ней столкнулись на выставке, где она экспонировала свою коллекцию - грибное царство республики. Уезжая, Ыйе посоветовала:- Думаю, здесь вам будет трудно работать. Кто-то явно роет под вас. Советую, подыскивайте работу в городе. И дала телефон Роберта.- У него куча связей, возможно, что-нибудь вместе и подыщете. «Ни одно доброе дело, не остаётся безнаказанным!» - с опозданием пришло мне на ум.
Вскоре вспомнилась другая поговорка:- Все болезни от нервов, а лишь одна от удовольствия,- и поговорка оказалась, ой как права. То ли целебный травяной сбор, или облепиха из Бийска, то ли незатейливый лесной быт и сосуществование с бесхитростным, и немного шалым, рыбацким людом, а скорее всего смирение и покой, сняли проблемы со здоровьем. Прекратились ночные боли в желудке, и я опять рвался в море. С грехом пополам, но прошёл я медкомиссию и получил Медицинскую книжку моряка, правда, с ограниченным правом выхода в прибрежные воды Балтийского моря. Обречённый каждые полгода на толкание по кабинетам поликлиники, я заразился страхом перед людьми в белых халатах. Стоило только подойти к подъезду поликлиники или вспомнить о ней, как зашкаливало кровяное давление. С главврачом поликлиники водников мы оказались земляками. «Доброго человека всегда много» любил повторять крупного телосложения, обожаемый рыбаками и уважаемый медперсоналом мужчина. Земляк любезно согласился провести со мною полный курс вино терапии, рекламируемый и внедряемый известным Болгарским Институтом Здоровья. К концу рабочего дня я стучался в кабинет главного врача с бутылочкой армянского коньяка. Беззвучно шевеля губами, главврач отсчитывал капли янтарной жидкости, растекающиеся по дну моей рюмочки. Мне полагалось полсотни капель, а себе врач плескал ровно половину стакана. Стараясь не проглотить, я держал под языком ароматные капли, пока они полностью не рассосутся. После вторичной закрепляющей стимуляции сосудистой системы, на крупный нос с сизыми прожилками снова водружались очки, а на уши стетоскоп и главный врач собственноручно замерял у меня кровяное давление. В перерывах между двумя процедурами мы коротали время, предаваясь воспоминаниям о вечерней прохладе Долинского ущелья на окраине города Нальчика. Ностальгически и в унисон вздыхали по запаху серебристой кавказской ели, сойдясь на том, что её запах целебней прибалтийских хвойных лесов. Произносили пожелания чтобы не иссякли вовек воды Терека, и не растаяли шапки Эльбруса и Казбека. Когда кровяное давление вписывалось в норму, врач удовлетворенно крякал и извлекал из нагрудного кармана заветную печать – «Заключение главврача». Долго рассматривал, затем дул на штамп, потом зачем-то отставлял его в сторонку, снова брал и опять дул на штамп. За окном уже темнело, когда в медкнижке возникал оттиск: "Годен к плаванию с ограничением, с переосвидетельствованием через полгода".
Так я оказался на мостике парового буксира "Тасуя" с длинной, как на крейсере «Аврора» и просто замечательно выглядевшей пароходной трубой, над которой всегда вился парок с сизоватым дымком. Оранжевая окраска рубки и надпись крупными белыми литерами на чёрных бортах - "СПАСАТЕЛЬ"- должны были одним своим видом зажигать надежду в сердцах у попавших в беду рыбаков Балтики. Спасательный буксир «Тасуя» работал под знамёнами и патронажем конторы, с названием трудно произносимым натощак: ГОСУДАРСТВЕННАЯ РЫБНОГО ФЛОТА ИНСПЕКЦИЯ. Функции этой конторы напоминали задачи Государственной Автоинспекции, только распространялись они не на асфальтные, а на водные пути – дороги. Как и у инспекторов дорожной автоинспекции у спасателей на водах прибавлялось забот в праздничные дни. И всё потому, что как бы ни старалась руководящая и направляющая сила сделать из рыбака завзятого трезвенника, но кроме показухи, из затеи она так и ничего и не добилась. Рыбаки суровой Балтики испокон века по традиции употребляли горячительные напитки. Так же как их деды и их папочки тоже употребляли, и их детки будут употреблять. И то же самое будут проделывать их внуки. Климат здесь такой. Совсем не похож на Черноморский климат. А чем ещё согреть нутро от сырости после работы на открытой всем ветрам палубе, пляшущей под ногами совсем как пьяная? Примешь сотенку грамм перед сном и сразу пойдешь в отруб, забыв про прострел в пояснице, ноющие плечи, тесноту койки и варварскую болтанку судёнышка. Принимать положено лишь самую малость, ведь никто за тебя завтра на палубе тянуть лямку не сподобится.
Зато в праздники все тормоза отказывают. Хорошо, если мотобот в порту, надёжно ошвартован, да ещё находится под присмотром портовых надзирателей! Но порты в праздники забиты, как бочки с селёдкой, и стоит чуть-чуть припоздниться, и приткнуться места у причала не найдешь. Только неискушенному и ещё ни разу не «битому» капитану взбредёт в голову бухнуться на якорь под прикрытием Балтийских островов с намерением отключиться на парочку деньков от однообразия постановок и выборок трала. Возможно, что на этот час и на эти минуты остров надёжно прикрыл твоё судёнышко, а вот куда ветер завернёт в неурочный час, одному Богу известно! Ведь современная метеорология с полной достоверностью прогноз на завтра может выдать только послезавтра.
Не полагаясь на надёжность «человеческого фактора», в предпраздничные дни "Спасатель" загодя приводится в готовность № 1. Проверяются аварийно-спасательные средства и водолазное снаряжение, экипаж тренируется по тревогам «Борьба за живучесть судна». За два года работы на спасателе довелось мне десятки раз заводить пластыри, заделывать всамделишные пробоины, ставить цементные ящики и стаскивать с мели не в меру попраздновавших рыбаков.
Случалось разное. Однажды, воспользовавшись нагоном воды и трудясь цугом с ленинградским спасателем «Рыбфлотинспекция - 1», сдернули мы с каменистой гряды траловый бот «Сальма». На плаву бот задержался всего с десяток минут и тут же затонул на мелководье. Водолазы только и успели рассмотреть, что днище судна здорово напоминает старую и изрядно дранную галошу. Капитан ленинградского спасателя не стал тянуть время и тут же «слинял» на базу «пополнять бункер и запасы продовольствия», предоставив «Тасуе» одной улаживать взаимообмен претензиями с судовладельцем.
В кают-компании «Тасуи» команда дожидались, когда я запью компотом макароны по-флотски, чтобы сунуть мне под нос ярко разрисованную детскую книжку с байками незабвенного капитана и вруна Христофора Бонифасьевича Врунгеля – эдакого морского барона Мюнхаузена. Книжка была развернута на странице с «аналогичным случаем» на яхте «Беда», а компания ожидала ответа капитана на вопрос дневального матроса: – А что если в машинное отделение и трюмы «Сальмы» запихнуть несколько сотен надувных рыбацких буёв?
– Резину растворит солярка и дело с концом – отмахнулся я от вопроса.
– Нужны норвежские пластмассовые буи - не унимался фантазёр.
– Угомонитесь, ребята, закупка и доставка буёв из Норвегии обойдётся дороже самой «Сальмы»- отрезал я, разомлев после двойной порции компота. В разговор вмешался «дед»:- справа от маяка виднеется бондарно-тарный цех. Десять ходок на баркасе и пять сотен пятидесяти литровых бочонков будет на месте.
Трудно в это поверить, но до заводского эллинга почти сутки тащила «Тасуя» не судно, а "дранную галошу без подошвы". «Галоша» удерживалась на плаву за счет семи сотен пустых бочек, которыми мы забили оба трюма и машинное отделение. Из недр «Рваной галоши» ежечасно извергалось 500 тонн солоноватой воды Финского залива. Однако, чудо, в которое здравому моряку трудно поверить, заключалось вовсе не в бочках, а в том, что за сутки беспрерывной работы не заглохла ни одна из пяти переносных водоотливных моторных помп, иначе б нам удачи не видать!
- Такого чуда не бывает!- выскажется каждый, имевший хоть разок дело с переносной моторной помпой. Но, честное пионерское! Случившееся быль, а вовсе не байки капитана яхты «Победа» Христофора Бонифасьевича Врунгеля, капитана с той самой яхты, с носа которой отвалились две первые буквы названия, и оно уже читалось не «Победа», а - «Беда». Когда злополучная яхта уже собралась булькнуть на дно, находчивый капитан, заполнил дырявый трюм теннисными мячами. В конечном счёте «Беда» прошла через все испытания и победно завершила гонку, придя первой к финишу благодаря смекалке и воле своего славного экипажа.
С той поры книжонка «Необычайные приключения капитана Врунгеля» заняла достойное место на полке среди груды справочной литературы по спасательному делу на море.
Всем хорош морской буксир "Тасуя". Для прибрежного рыболовного флота лучшего спасателя, чем буксировщик типа «Рюрик» и не придумать. Годился он и для ледовой проводки москитного флота. Его неприхотливая паровая машина работала не спеша, надёжно и трудолюбиво без грохота и тряски под ногами от «брыкливого» дизеля. Даже при аварийных в 115% оборотах винта слышен был лишь свист ветра в снастях и плеск волн за бортом, прямо-таки как на бригантине, идущей в галфинд под всеми парусами. Щедрое тепло от парового котла создаёт в помещениях судна ощущение комфорта и домашней обстановки. Походив в своё время в Северную Атлантику на паровых, так называемых «тёплых базах»: «Иоханес Варес», «Ян Анвельт» и «Украина» я оценил за надёжность и неприхотливость гениальное изобретение 19 века – паровую машину. На паровиках походил и в трамповых рейсах по портам Европы. В Скандинавских портах не раз мог любоваться работой местных лоцманов совершавших швартовые операции без помощи и страховки портовых буксиров. Невозмутимые, спокойные с хорошим глазомером эти потомки викингов управлялись с громадными и неуклюжими пароходами, реверсируя машиной на полных ходах, максимально используя давление струи от винта на руль. Манеры и опыт скандинавских лоцманов я на практике отработал на промысле в Центральной Восточной Атлантике при сборе мелких партий груза, с Больших Морозильных Рыболовных Траулеров. Пока наши трюма заполнялись 5000 тонн рыбной муки, я настолько набил глазомер, что не грех было и похвастать своим мастерством управления судном. А повод для демонстрации моих достижений в ремесле портового лоцмана вскоре напросился сам собою. При подходе плавбазы «Ян Анвельт» к родному порту лоцман рыбного порта потребовал стать на якорь и ждать на рейде, когда освободятся оба буксира. Напрасно я уверял, что судно прекрасно слушается руля, машина работает безукоризненно, а погода штилевая и нам за глаза достаточно помощи одного буксира. Признаюсь, муторно было торчать три часа на рейде, когда на причале ждут не видавшие моряков по три месяца жёны и дети. В досаде на перестраховщика я брякнул по радио несусветное:- раз так, захожу в порт без лоцманской проводки и буксира. Портовый надзиратель это заявление принял не иначе как за неудачную шутку, и буркнул в трубку: «Тогда Вам и карты в руки, дорогой капитан!». На самом малом ходу плавбаза - лесовоз типа «Донбасс» заползла в порт. В самом широком месте акватории порта, маневрируя полными ходами вперёд и назад, «Ян Анвельт» развернулся через правый борт носом на выход, и «прилип» к причалу на отведённом под разгрузку месте. Конечно скандал, случился выше нашей фок-мачты, но всё обошлось без оргвыводов. Правда, капитан порта грозился пробить мне дырку в талоне судоводителя за нарушение портовых правил, да как-то со временем всё забылось.
Не только паровой машиной полюбился мне «Спасатель». Корпус «Тасуи» обладал высшим ледовым классом – УЛ - 1 – «усиленный ледовый один», и был набран из знаменитой Путиловской стали. С командой «Спасателя» мы настолько сработались, что уходить с такого парохода до слёз не хочется, да только измотала меня постоянная двух часовая готовность парохода. Карманную УКВ рацию с собой в театр, кино и по гостям вынужденно таскаю. А в осенне-зимнюю непогоду, ночные звонки семье покою не дают. По пять раз на неделю повторялось одно и то же:- Докладывает вахтенный помощник. Прогноз: ветер усилится до шести баллов, переходим на часовую готовность. Это значит, хотя время уже за полночь, а заказывай такси и мотай шустрее на пароход. Ради обретения семейного покоя согласился я сменять «Тасую» на морской буксир - кантовщик - МБК "Суур Тылл", носивший имя героя эстонского эпоса - богатыря, смутьяна и шалуна. Буксир, поступивший с новостроя на заре семидесятых годов, казался мне чудом Научно Технической Революции. Наперво поразил необычный дизайн рулевой рубки остеклённой с четырёх сторон подобно солнечной теплице. Прозрачен даже подволок рубки, обеспечивая круговой обзор звёздного неба без отрыва судоводительского зада от удобного кресла. Потрясло непривычное ретроспективному капитанскому глазу отсутствие рулевого колеса и машинного телеграфа. Штурвал руля заменяло подобие двух дверных ручек, а вместо машинного телеграфа - торчала парочка похожих на кухонные скалки рычагов, посредством которых дистанционно управлялись шаг, а следовательно, и упор гребных винтов. Помнится, как возмутил меня вахтенный механик, покинувший машинное отделение и «слонявшийся по палубе, в то время как судно маневрировало в тесной гавани. Беспокойство капитана по поводу безнадзорности в машинном отделении развеял забредший в рубку механик, проинструктировавший как дистанционно с рубки контролировать и управлять пуском и остановкой дизелей, пожарных насосов, котла и прочим премудростям...
Рулевая рубка судна без обычных штурвала и машинного телеграфа ещё долго напоминала мне толи будку оператора шагающего экскаватора, толи кабину дирижабля. И еслыханное дело – капитана «привязали» к постоянному местоположению на мостике. Вопреки привычке, находиться в той точке капитанского мостика, с которой лучше просматривается окружающая обстановка, меня усадили в кресло. Хотя отдать должное, из кресла и обзор хороший, и без проблем можно дотянуться до любой кнопки или тумблера дистанционного управления механизмами. Так-то оно так, но никак не избавиться от чувства отторжения наработанного годами человеческого опыта и морской практики. Долго я ещё приглядывался к «новогодней иллюминации» из красных и зелёных лампочек на феерическом сооружении называемом «Пульт управления судном». Именно этот «ящик Пандоры» первым замахнулся на незыблемое право капитана зваться английским словом «Master», ибо бывший мастер сегодня превратился в заурядного оператора, дежурившего у «пульта управления».
Новшества, не могущие не раздражать моряка старой закалки, были тут же позабыты при знакомстве с неслыханной маневренностью буксира - кантовщика, обеспеченной «ноу-хау» того времени – двумя судовыми винтами с лопастями регулируемого шага и двумя поворотными насадками на винтах. Благодаря этому ноу-хау "Суур Тылл" мог крутиться на одном месте, как собака за собственным хвостом и даже проявлял некую способность передвигаться боком. Кроме всего новенькое судно было в идеальном порядке, выглядело как новенький гривенник выпуска текущего года, и оказалось ещё не до конца обкатанным, с не выветрившимся запахом заводской краски в каютах. В штате судна три помощника капитана с правом самостоятельного управления при портовых буксирных операциях. Отработаешь суточную вахту, и трое суток ты свободен, если не предвидится никаких форс-мажорных обстоятельств, требующих непременного присутствия капитана. По утверждению классика научного коммунизма:- свободное время - национальное богатство населения страны. А янки, - народ очень практичный, так те без обиняков заявляли:- время – деньги! Правда, относительно действительности точнее всех высказался незабвенный командор Остап Бендер, огласивший бессмертное:- Время, которое мы имеем - деньги, которых мы не имеем.
Денег и взаправду платили маловато. Но, если рассуждать чисто по-американски и условно принять время за деньги, которых мы не имеем, то получается достаточно, чтобы с умом и не скупясь распорядиться своим свободным временем. Кое-кто ухитрился по «самопальной» справке устроиться ещё на одну работу по совместительству, иные навалились на учёбу, а те, кто постарше возрастом - налегли на садово-огородное времяпровождение. Последнее по душе оказалось и мне. Оно и не мудрено. Ведь предыдущую четверть века я любовался на окружающую природу из судовой рубки только через бемские стёкла иллюминаторов и был начисто лишён простого удовольствия - поваляться на зелёной травке. Три десятка лет моими рабочими инструментами были: отточенный «уточкой» карандаш средней мягкости, транспортир, циркуль и параллельная линейка, а пособиями в работе являлись Морской Астрономический Ежегодник - МАЕ, Мореходные Таблицы - МТ с логарифмами тригонометрических функций, а иногда и Таблицы приливов, морские карты, да лоции незнакомых берегов. В последний раз я держал лопату в руках тридцать один год назад, а с молотком, клещами, пилой и рубанком мне никогда не доводилось упражняться. Никто не учил меня делать разводку и заточку вновь приобретенной пилы. Не обучали меня спускать лезвие у плотницкого топора, а тем более выполнять кирпичную кладку на глиняном и известковом растворах, мастерить дымоходы, тёплую стенку, камин и кухонную плиту. На деле тому многому, что нужно уметь при строительстве и при обустройстве приусадебного участка, я оказался вполне подготовленным. В народе подобное проявление зовётся «природным даром». Не все мой дар восприняли и не без скепсиса с ехидством звали меня «Левшой», или «Народным умельцем». Мне же размышлять над обретённым "даром" было некогда. Пока погода позволяет, надо торопиться с обустройством крыши над головой. К счастью летние Прибалтийские дни длинные, а ночи белые и, по словам поэта - "заря, заре спешит навстречу". При ударном труде от зари и до зари, на бутовом фундаменте встала времянка в одну комнату с прихожей-кухонькой оборудованной газовой плитой и раковиной для мытья посуды. Называть времянкой домик похожий на жильё гномика, язык не поворачивался. Иному прохожему и в голову не взбредёт, что опрятный домик был собран из отходов, выписанных через бухгалтерию порта, как дрова, и сооружен на скорую руку. Из трубы уютно струился дымок, а через окошко на молодые саженцы яблонь падал свет от "лампочки Ильича". У тёплой печурки жмурил желтые рысьи глаза и мурлыкал от избытка чувств, приблудный матёрый кот, откликавшийся на имя Вильгельм третий. На последнего германского императора он походил лишь роскошными усами, но в остальном отличался небывалой кошачьей порядочностью. Даже изголодавшийся, он никогда не посягнёт на чужое, а будет терпеливо ждать своё из собственной миски.
Большое это дело, крыша над головой. Теперь можно соблюдать нормированный режим рабочего времени, не отказывать себе в "адмиральском часе" и даже поразмышлять о "природном даре". Кстати, восточные религии утверждают, что в подлунном мире нередко случаются люди наделённые знаниями и способностями ещё в прежней жизни. Как христианин по убеждению, я не приемлю ни закон реинкорнации, ни веру в прошлую жизнь. Нахватавшись слухов о последних достижениях науки, я склоняюсь к вере в генетическую память поколений. Помнится, отец любил рукодельничать в доме. Навыки мастерить привили отцу во владикавказском реальном училище, хотя тётушки утверждали:- золотые руки Вячеслава унаследованы от его деда Василия. Не значит ли это, что способности мастерового и мне наделёны с генами прадеда? Даже наука не посмела отвергать закономерность в передаче по наследству внешности человека и его характера, тогда почему бы потомству не приобретать и врождённых склонностях к строительству, к технике, земледелию, а то, и к ведовству. Возможно, это от прадеда Василия у меня до поры, до времени была упрятана где-то в генах, тяга к земле и к обустройству жизни на ней? Отъезжая на дачу, за тридцатью тремя километрами скрывался я от служебных и домашних треволнений. Здесь в физическом труде глушились ностальгические помыслы о потерянном Океане. А сломанные при «подъёме целины участка», полдюжины садовых лопат - материальное свидетельство пролитого мною пота на возделываемую землю. Трудовым потом смывалась горечь воспоминаний об утраченных возможностях и неправедностях судьбы. Физический труд стал как бы схимой аскета, бежавшего от несправедливого мира, благодаря которому я не сломался, не запил, не обозлился и не ушёл в себя.
Если труд на свежем воздухе как-то глушил мою память, то ночные сны были мне неподвластны. Если пробуждение сопровождалось необычно радужным настроением, я тут же старался ухватить и запомнить ночные видения. И частенько награждался вспомянутым. Во сне виделся мне не обвешанный с носа и до кормы автомобильными скатами, портовый буксир, а современный белоснежный красавец рефрижератор неограниченного района плавания, бороздивший Океан. В подобном сне я непременно был молодым, задорным,и уверенным, что всё самое лучшее у меня ещё впереди.

КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ЕСТ - принцип победившего пролетариата.
В отрочестве я не испытывал особенной тяги к трудовым подвигам и насколько мог, отлынивал от обязаловки вкалывать до потери пульса на ниве земледелия. Дело вовсе не в том, что труд земледельца не под силу малолетке, и больно уж он изнурителен. Просто на фоне занимательных дел, ожидавших меня в уличной компании, огородничество было скучной и надоедливой обязанностью, о которой ещё задолго до весенней страды, мне назидательно напоминали. Со всех сторон вдалбливался постулат, что только труд сделал из обезьяны человека. Как на контр аргумент, я ссылался на дикого американского мустанга и лошадь Пржевальского, которые в результате непомерного труда эволюционировали в тупые ломовые клячи. Несмотря на подобные здравые рассуждения, реалии жизни заставляли меня, как и всех детей военного времени, следовать принципу, провозглашённому правящей партией:- Кто не работает, тот не ест! Поэтому мы тоже «пахали», как пахала вся страна, объединённая целью – выжить под всеобщим напрягом: «Всё для фронта. Всё для Победы!». Напуганный Сталинградом, спешно драпавший с намечавшегося «Кавказского котла», Вермахт явно не помышлял о возвращении, поэтому всё мало-мальски приметное постарался сжечь или взорвать. В традиционном тевтонском духе выжженную землю оставили оккупационные власти. Порушено всё, что могло относиться к производству или учёбе. Чудом уцелел лишь канатный заводик. Мать устроилась туда чернорабочей. Вместе со всей страной, она трудилась на Победу и до поздней ночи без конца вила и вила пеньковые канаты за чисто символическую плату, хватавшую лишь на выкуп хлебных карточек.
Как и за счёт чего станица пережила ту первую после оккупационную зиму, одному Богу известно! Все надежды на предстоящий год были связаны с будущим урожаем с личных огородов и подсобных хозяйств. На вернувшиеся из эвакуации остатки заморенного колхозного стада, невмоготу смотреть без слёз. Бурёнкам бы отлежаться, отъесться на свежей травке, а их бабы со слезами на глазах запрягали то в соху, то в борону.
Дееспособное население станицы занялось восстановлением порушенного хозяйства и нормального режима жизни. В первую очередь взялись за обе школы и станичный клуб. Старшеклассники трудились на школьных руинах. Относительной свободой пользовались пятиклашки. Стараясь без проволочек управиться с заданием на подсобных работах, к обеду пятиклашки уже устремлялись на сбор трофейного имущества. Первым нашим ценным трофеем оказалась двухсот литровая бочка ружейного масла. Её мы разделили по-братски. Ясное дело, из-за дефицита подсолнечного, на ружейном масле пеклись чуреки. Среди ненужного хлама обнаружилась ящики с двухсот граммовыми толовыми шашками. Немцы их не успели использовать, очевидно из-за отсутствия детонаторов. Неважно обстояло дело и с бикфордовым шнуром, от него нашлись лишь жалкие ошмётки. При сказочном богатстве взрывчатки, детонаторы и бикфордов шнур мгновенно превратились в досадный дефицит. Однако не зря станичные умельцы с законченным начальным образованием были воспитаны на народной мудрости:- Голь, на выдумки хитра! Пятиклашки быстро определись:- капсуль из головки хвостатого снаряда от ротного миномета может заменить оригинальный детонатор толовой шашки. Как заправские сапёры мы принялись свинчивать с хвостатых снарядов эбонитовые головки. Разбив эбонит, оголец обзаводился собственным взрывателем. На нашу беду заменителя бикфордовому шнуру так и не нашлось. Его пришлось экономить. В результате чрезмерной экономии шашка взорвалось в руках слишком рискованного удальца. Потеря научила сорвиголов быть осторожнее, и в речных затонах и старицах продолжали греметь взрывы. Всплывшую рыбу мы собирали сачками, а за приличным экземпляром могли наперебой броситься в ледяную воду прямо в одежде. «Купания» обернулись жестоким фурункулёзом на самых нежных местах мальчишеских тел, и наше увлечение «Рыбной ловлей» быстро охладело.
Пригревшись под ранним весенним солнышком, компания сбросила приевшуюся за зиму одежду и тут же зашлась от хохота. Указывая друг на друга пальцами, мы катались по прибрежной травке. Не видя себя, каждый в отдельности, потешался над карикатурным сборищем пузатых дистрофиков на тоненьких ножках. Как и у выпавших из гнезда не оперившихся птенчиков у каждого из нас под бледной кожей неприятно угадывались внутренности и голубые пульсирующие жилки. Иначе и быть не могло при скудном растительном питании. Старшеклассник снисходительно разъяснил причину:- При интенсивном росте и физическом развитии, необходимо разнообразить питание животными белком и жиром.
Цель поставлена и задача ясна. Плавни Терека издревле славились как охотничий Рай. По камышам притоков бродили стада кабанов, а над плавнями стоял гогот непуганой птицы. Сегодня вряд ли увидишь охотничьи трофеи, какими был богат довоенный Кавказ. Сюда перед войною наезжало поохотиться высокое начальство из столицы. Случалось, целое стадо диких кабанов гонит взвод красноармейцев, а "первый маршал" не дрогнет и не отступит с позиции, пока не скосит до единого дикого вепря из ручного пулемета. Трофеи грузили в вагон со льдом и увозили как гостинцы в Кремль к революционному празднику.
- Из камыша притоков Терека, какой хочешь дичи поднять на крыло можно, - расписывал я юнгам свою самую большую и удачливую охоту. - Разок под праздник у пацанвы, не отходя от дому, охота приключилась. В предновогоднюю пургу и наледь перелётная стая дудака заблудилась и села на станичном майдане. Дудака, который о телефонные провода побился, пацанва быстро подобрала к праздничному столу. Хотелось и подранков прибрать, только это не просто. Не даются. С такой птичкой трудно сладить - бегает больно быстро, ноги длинные, голенастые как у страуса. Здоровенная птичка дудак, и дерется здорово, до крови. У нас на огороде подранок дудака неделю жил, пока не оклемался. Отец его ещё и подкармливать велел. Этот нахальный тип сам оказался за хозяина во дворе, весь корм с собачьей миски подбирал. Бедного Шарика замотал вконец, тот из-под крыльца боялся показаться. Серьёзная птица дудак, или дрофа по-учёному. Такую птичку да на цепь вместо собаки посадить, никого во двор не запустит - рассказывал я юнгам о привольной станичной жизни и о своей самой удачливой охоте. Однако о кремлёвской охоте у меня хватало ума не заикаться. Подобные байки велись после отбоя, когда кто-либо из юнг, не сдержав слова, заводил изматывающие душу разговоры о жратве. В тот голодный, послевоенный 1947 год все полуночные разговоры сами собой перебрасывались на кулинарию.

Рос я в семье заядлого охотника. К охотничьему сезону к нам наезжал дядя Станислав и тогда с отцом они на несколько дней пропадали из дому. Страсть охоты передалась обоим братьям от их отца и моего деда Иосифа. Мне хорошо запомнилось слова моей матери, попрёкавшей отца:- завёз меня в эту Тмутаракань, только ради собственного удовольствия шастать по болотам в кампании с дикими свиньями…
От отца и дяди наслушался я массу рассуждений о складе ума, хитрости и сообразительности дикого вепря. При застолье под жаркое из дичи много говорилось и об уловках охотника при выслеживании этого осторожного, но любопытного зверя. Обретённые с детства знания я предложил испытать на практике приятелям из старшеклассников.
Замаскировавшись по всем правилам снайперского искусства и выставив из шалаша три ствола боевых трехлинейных винтовок Мосина образца 1898 года, залегла наша троица в конце кабаньей тропинки у водопоя. В качестве приманки была рассыпана земляная груша – любимое лакомство молодого кабанчика. Предвкушая жареную печень, мы уже вслух делили на три части тушу неубитого вепря… Вокруг шалаша всю ночь бродило стадо. Его присутствие проявлялось в визге поросят, недовольном фырканье и чавканье копыт в наносном иле. За неделю, проведённую в засаде, так ни одно свиное рыло не высунулось из камышовых зарослей, зато прикормку из груш, как корова языком кто-то слизывал.